Но Волкодав оружие вынимать и скандалить не спешил. Он просто спросил, спокойно, но громко, глядя очень тяжелым и холодным взглядом:
– Кого ты назвал животными, дайкин?
– Тебя, кого же. – Нагло ответил Кот, сплюнув.
– Обоснуй. – Кратко потребовал Волкодав. Кот открыл было рот, но Марк толкнул его в бок, мигом учуяв, откуда ветер дует. Если, не дай Бог, тот ляпнет что-то про полукровок, и это дойдет до герцога или его брата… Тут уже эффект получится прямо противоположный. Сказал примиряюще, улыбаясь самой своей дружеской улыбкой, предназначенной для мужчин:
– Пакс, пакс, господа! Зачем нам эти недоразумения? Мы все современные люди, прогрессивных взглядов, верно? Кстати, – с мягкой укоризной взглянул он на Волкодава, – слово «дайкин» столь же оскорбительно, как и другое, которое, как видите, я-то не произношу! – Он снова незаметно, но чувствительно ткнул Кота в бедро. Так, что тот даже покачнулся слегка.
– Мой приятель перебрал и несет пургу, не подумав. – Марк похлопал Кота по плечу. – Может быть, пропустим по стаканчику сидра, или чего покрепче, а? Я угощаю!
– Думаешь, мы выпивку купить себе не сможем? – По-ребячески огрызнулся Ветер. – Какую захотим и сколько захотим!
– Не сомневаюсь! – Вновь поднял руки с обезоруживающей улыбкой Марк. – Но мне кажется почему-то, что от общества симпатичных и доступных девушек вы не откажетесь… Сомневаюсь, чтобы вы уже успели здесь завести нужные знакомства.
– Со шлюхами, что ли? – Нахмурился Клык.
– Я вас умоляю! – Возмутился Марк. – Чистые, приличные девушки, просто раскрепощенные и не ханжи… Белошвейки, служанки в приличных домах… Вдовушки в самом соку… С такими на улице не познакомишься, и в дом кого попало они не пригласят.
Молодые люди колебались. Они отлично понимали, что Марк прав: без местного они с такими девушками вряд ли познакомятся хоть когда-либо. Разве что чудом каким-нибудь. А насчет шлюх их предупредил сам Гэбриэл: только рискните! Марк предусмотрительно избавился от Кота и Тодда, и немного успокоенные этим полукровки отправились с ним в «Пескарики», местечко чистое, уютное, приличное по всем меркам, с неплохими музыкантами и симпатичнейшими подавальщицами. А уж Марк расстарался: пустил в ход все свое немалое остроумие, все свое обаяние, весь свой запас шуток, острот и баек, чтобы парни повеселели и оттаяли, почувствовав к нему доверие и симпатию. По меркам Марка, это было отличное знакомство. Очень, очень, очень выгодное и удачное знакомство. Куда выгоднее и сэра Юджина, и даже неведомо, куда сгинувшей Жанны.
Барр ехала в Гранствилл, получив от Марка известие о том, что некая дама влюблена в герцога Элодисского, как кошка, и нуждается в услугах знахарки и колдуньи, чтобы что-то сделать с этой безнадежной любовью. Это было отличное известие. Просто отличное. Это была возможность раздобыть что-то, принадлежащее щенку: личную вещь, волосы, кровь – в идеале и то, и другое, но даже что-то одно было бы уже хорошо. Плюс ритуал, который совершит эта влюбленная дура, не подозревая, к чему тот приведет… Нетерпение и жгучая радость подгоняли ведьму. Неужели же сбылось?! Она сломает защиту паскудного гаденыша и высосет из него жизнь и силу, превратит в умертвие и заставит его лично уничтожить всю его поганую семейку прямо внутри их хваленого замка. Это стоило всего: всех трудностей, потерь, страхов, обломов и даже унижений! Это был такой грандиозный реванш, что Барр боялась даже до конца поверить в реальность этого. Всякое могло произойти: дура испугается и передумает, не получится раздобыть через нее нужную вещь, вещь не сработает, не хватит силы… И тем не менее, Барр стремилась в Гранствилл так, что даже на улицах Найнпорта погоняла своего любимого Лирра, пустив его ходкой рысью. Местные прятались от нее в подворотни, в проулки, просто закрывали лица руками, или фартуками, у кого он был. Знали, что ведьма может просто походя, ни за что, наложить проклятие или паралич, от которого человек мучительно умирал прямо на улице, на глазах у прохожих, и помочь ему (чаще всего ей) было невозможно вообще никак. Особенно страдали симпатичные девочки и девушки, и в Найнпорте обычным делом были изуродованные родителями девичьи лица, с выбритыми бровями и лбами, рваными ноздрями, деформированными губами. Лучше было сделать так, и обезопасить дочь от ведьмы и приспешников барона, чем постоянно рисковать ее жизнью и честью.
Но в этот раз ведьме было не до них. Она вся устремилась в Пойму и мыслями была уже там, где наконец-то отомстит Хлорингам и проклятой эльфийской ведьме с лихвой! А заодно получит еще одно средство для того, чтобы усмирить одну мертвую, но непокорную тварь.
Она понятия не имела, что проезжая по нижней улице, стала объектом наблюдения для двух одетых в доминиканские рясы мужчин, которые смотрели на нее с верхней улицы, встав у низкого парапета, оставшегося от эльфов. Обычно Барр чувствовала такие вещи, тем более что один из мужчин был ей хорошо знаком, у нее была его кровь. Но сейчас она была так поглощена приятными мечтами, предвкушениями, сомнениями и нетерпением, что просто не заметила тревожного звоночка, а сосущее чувство тревоги приняла за общее беспокойство об успехе своего предприятия.
– Куда это она так торопится? – негромко, хоть ведьма не услышала бы его, даже если бы он спросил это в полный голос, поинтересовался Лодо.
– Не знаю. – Мрачно ответил Шторм, провожая всадницу на вороном коне и ее черного пса тяжелым взглядом. – Но явно не по хорошим делам.
– В доме есть охрана?
– Есть. Четверо. Может, трое. Не больше четырех. – Шторм, как всегда, был немногословен. – И пара каргов. Эти в подвале, где бочки. Охраняют вход.
Лодо с каргами уже сталкивался и знал, что это за твари. Опасно, но не фатально. И охранников-кватронцев он тоже не опасался, настолько, что был уверен: даже без помощи Шторма он с ними справился бы на раз.
– А умертвий там нет?
– Нет. – Ответил Шторм. – Они воняют, и грязи с них полно, она это в доме не держит. А упыри и летучие твари у нее под замком. Их если выпустить, они все на своем пути рвут в клочья, и своих, и чужих, им без разницы, они только ее боятся. Те парни, кто брал их с собой, чтобы кого-то убрать или припугнуть, тоже назад не возвращались. Они в гротах, и только в определенных местах, если не знать безопасных проходов, можно нарваться на них, и тогда кранты.
– Ты знаешь эти проходы?
– Знаю.
– Хорошо. – Лодо отвернулся от улицы, по которой проехала Барр. – В дом пойдем на рассвете. А пока нужно раздобыть большую лодку, в которую поместятся дети. Сколько их там? Хотя бы примерно?
– Не знаю. Теперь мало. Раньше в Конюшне было пацанов пятнадцать, а то и больше, в Девичнике девок семь-восемь, в Приюте шесть парней. И в отдельных конурах штук десять, и пацанов, и девок. Теперь не знаю. В последний раз я был, в Девичнике было четверо, в Конюшне.. не знаю, не больше десяти. В Приюте тоже всего четверо.
– Но даже теперь человек двадцать наберется?
– Думаю, да.
– Значит, нам нужен рыбачий баркас. Он пройдет в ту бухту?
– Во время прилива пройдет. – Подумав, ответил Шторм. – Да, думаю, пройдет.
– А ты сможешь его вести?
– Не знаю… – Протянул Шторм, с подозрением глянув на Лодо.
– Значит, обратимся к знакомым моих знакомых. – Усмехнулся Лодо. – Они дорого берут за помощь, но она, как правило, вообще бесценна.
– Что за знакомые?
Несколько секунд Шторм думал, что Лодо не ответит. Но тот ответил:
– Подданные некоего Серого Дюка… Слышал про такого?
– Нет.
– Я так и думал. Мало, кто про него слышал… а он есть.
Габи ждала тетю-королеву так, как, наверное, не ждала еще никого и никогда. Ей казалось, что тете она сможет пусть частично, но признаться в своем грехе – романе с Иво, – и попросить совета и поддержки. Еще она искренне верила, что тетя в своих письмах говорила ей чистую правду о том, как любит ее, как беспокоится о ней, и как она, Габи, ей дорога. В помощи, совете и поддержке Габи нуждалась отчаянно, но больше всего она нуждалась в элементарной любви. В эти дни, после возвращения кузенов из Междуречья, она чувствовала себя совсем заброшенной, и мать только усугубляла это чувство. Габи любила отца и, пожалуй, верила, что и он ее любит, но признаться ему, рассказать хоть что-то о том, что беспокоило ее сейчас, было невозможно даже более, чем признаться во всем матери. Графиня Алиса Маскарельская была очень простой женщиной. Дочь она любила, разумеется, но считала, и совершенно искренне считала, что строгость – это то, что необходимо Габи теперь. То, за что сама же Габи со временем будет ей благодарна. И всюду заставляла Габи сопровождать себя, участвовать в хозяйственной жизни замка, или хотя бы смотреть, как это делает она сама. Это так утомляло и бесило Габи, что девушка хотела только одного: чтобы тетя спасла ее от этого, приблизив к себе. И несколько дней после этой кошмарной свадьбы Габи терпеливо ждала, когда королева вспомнит о ней. Уехать в Гранствилл, к Беатрис, у нее пока не получалось, и она утешалась тем, что отправляла подруге записочки, подарки и деньги.
А королеве было не до нее. Считая Габи полной дурочкой, Изабелла полагала, что та на данный момент – меньшая из ее проблем, и нарочно дала сестре Алисе время надоесть своей строгостью и требованиями дочери настолько, что та сама бросится к ней с просьбой спасти от матери. А пока у Изабеллы были дела поважнее. Например, помешать любой ценой помолвке Гарета и Софии – формальной помолвке, так как на словах те, оказывается, уже сговорились! И Анвалонец рад этой помолвке, и напрямую теперь запретить ее – это нажить в Бешеном Зубре врага. Безусловный лидер северных норвежцев, такой враг сейчас короне в лице Изабеллы Хлоринг был ну, вообще не нужен. Да и брат, скорее, встанет на сторону старинного друга и сына, чем поддержит ее! В последние дни эта троица – кардинал, принц Элодисский и Бешеный Зубр, с примкнувшим к ним князем Федором Изнорским, вообще сделались неразлучны, распевают песни, хлещут токайское, выезжают на пикники со сворами собак, и даже устраивают шуточные поединки на мечах – принц взял в руки меч едва ли не впервые за десять лет! Он как-то враз помолодел, и казался почти полностью здоровым, на радость сыновьям и младшей сестре. Изабелла же испытывала двойственные чувства. Любя брата – ну, по крайней мере, настолько, насколько она вообще могла кого-то любить, – она радовалась. А с другой стороны, так и до новой женитьбы недалеко! Принц был красив, окружен ореолом власти и богатства, благородства и особого, свойственного только Хлорингам, шарма, и на него поглядывали не только зрелые дамы, но и молоденькие девчонки. А где девчонка, там и новый наследник… Но даже не в этом беда. А в том, что этого поздоровевшего, помолодевшего, эффектного принца могут захотеть – и наверняка захотят, – видеть королем норвежцы, подначиваемые Бешеным Зубром, да и кардиналом – на этот счет Изабелла иллюзий не питала. Насколько было лучше, когда брат был чуть жив! С одной стороны – жив, и слава Богу, с другой – какой из него был соперник?.. Теперь же… И Изабелла, сгорая и от нетерпения, и от тревоги за предприятие Дезире, и от беспокойства по поводу собственного положения на троне, решилась прибегнуть к испытанному, хоть и опасному средству, которое с каждым разом обходилось ей все дороже и дороже.
– Мы сегодня прогулялись до Твидлов. – Нейтральным тоном произнесла Алиса. Нейтральный тон был лучше, чем «бледна, покорна и горда», и Гэбриэл мысленно выдохнул и утер лоб. Слава Богу! А то он намеревался мириться, но в душе уже закипало, и новобрачный сам чувствовал, что без скандала не обойтись. Видимо, почувствовала это и Алиса, и отложила «вынос мозга» до лучших времен.
– Сколько фруктов и овощей лежит у дороги! – Приподняла феечка тонкие брови. – Разве нельзя их отдать разным… людям?
– Да их даже жаки и нищие уже не жрут! – Усмехнулся Гэбриэл. Прежде девушки Алисы, включая Аврору, переглядывались, когда он употреблял такие словечки, но уже привыкли и больше не делали свои гримаски. Вообще не замечали. – Но ты права, не правильно это. – Ему, когда-то познавшему истинные муки голода, в самом деле было невыносимо видеть, как зря пропадает столько отличной еды. – Хоть сам ешь!
– Но ты же сам говорил, что на Севере сейчас много голодных? Разве нельзя отправить эту еду им? Мы с девочками собрали разные теплые вещи, и чиним их, чтобы тем людям было, что надеть! – Алиса гордо указала ему на ворох тряпья, с которым возились ее девушки, включая двух старших девиц Кальтенштайн. Как умеют только очень молодые, они уже преобразились не только внешне, модно и красиво причесанные, красиво одетые, но и внутренне – они меньше походили на провинциалок, нежели сами гранствиллские дамы. При Алисе не приветствовались сплетни, подковерные интриги и мелочные придирки с подставами, и девушки чувствовали себя уверенно и свободно. Они еще немного дичились молодых мужчин, но в целом уже освоились, к радости их родителя, который все еще дико стеснялся себя и боялся, что так себя чувствуют и его дочери. Гэбриэл, который понимал его и сочувствовал, тоже с удовольствием отметил перемену в девицах Кальтенштайн. Но куда сильнее порадовали герцога Ивеллонского слова его феечки.
– Солнышко мое! – Возгордился он, глядя так, что Алиса мгновенно простила ему утреннюю размолвку. – Ты у меня умница! – Он стукнул себя раскрытой ладонью по лбу. – Как я сам-то не подумал?! Собрать, погрузить все на баржу да и отправить в Междуречье… Они там и огрызку яблочному рады будут. И с вещами ты, мое Желтенькое, просто отлично придумала, да!
– Я вообще совершенство. – Алиса поджала губки, от чего возле них обозначились очаровательнейшие ямочки, и затрепетала ресницами – и тут же звонко рассмеялась, заставив засмеяться и Гэбриэла, у которого окончательно полегчало на душе. Он любил свою феечку, и размолвки давались ему тяжело, он и злился, но и расстраивался из-за них страшно. От чего, кстати, злился еще сильнее.
– Я сейчас же брату скажу. И с от… его высочеством посоветуюсь. – Он не сразу, но вспомнил, что по этикету, называть при посторонних отца и брата отцом и братом не принято. – И его светлости скажу, в смысле.
– Да ладно. – Алиса тронула пальчиком кончик его носа. – Мы все всё понимаем, правда, девочки?.. И никому-никому не скажем! – Она тоже развеселилась от того, что удалось избежать размолвки без ущерба для ее самолюбия. – И про вещи… Может, не только мы, но и другие люди могли бы… собрать лишнее?
– А что? – Гэбриэл идеи схватывал на лету. – Может, и прокатит. – Он вспомнил глаза крестьян из Мутного Пруда. – Это хорошая, годная идея, Солнышко, да. – Он серьезно посмотрел на нее. – Видела бы ты это все… И людей этих. А мы тут яблоки свиньям отдаем.
– Это просто гениально. – Согласился его высочество. – Мы закупили для Междуречья зерно, горох и сушеное мясо, но этот груз придет только к холодам; а людям нужна помощь прямо сейчас. В Пойме уже появляются беженцы оттуда, а это чревато недовольством местного населения и возросшей преступностью.
– Согласна. – Королева мгновенно перехватила инициативу. – Я нынче ускорю свой ежегодный визит и сама повезу людям вещи и еду.
Изабелла имела в виду свое ежегодное путешествие по стране, во время которого останавливалась по пути в городах и замках своих подданных, собирала мзду от местных властей, показательно судила, выслушивала жалобы и прошения, раздавала милостыню и «лечила» наложением рук. Этот свой вояж она традиционно начинала в конце октября и заканчивала уже после Нового Года. Идея Алисы мгновенно стала идеей самой Изабеллы, которая воодушевилась, сделала несколько ценных замечаний и уточнений, и уже перед ужином в Хефлинуэлл явились представители францисканцев и урсулинок за инструкциями. Кардинал и принц Элодисский только переглядывались и качали головами, слушая, как ее величество красноречиво и даже пламенно рассуждает о бедах своих подданных и о своем горячем желании им помочь.
Хотя, справедливости ради, стоит отметить, что Изабелла в этом смысле была действительно неплохой королевой. Она была умна и понимала людей, что позволяло ей манипулировать не только ближайшим окружением, но и большинством своих подданных. Прямых репрессий и жестоких казней она не допускала, расправляясь с врагами элегантно и искусно. Самых опасных и умных она либо соблазняла, либо дискредитировала, либо перекупала. Немало было таких, кто вдруг оказывался в самом грязном притоне с малолетним мальчиком в постели, сам не понимая, как туда попал, либо напивался одной рюмкой слабого вина и оказывался в срамном и постыдном виде в людном месте, или высмеивался менестрелями и бардами зло, смешно и губительно для репутации. Многие в Нордланде еще помнили Черного Соловья – он был молод, красив, талантлив и бешено популярен; он сочинял о королеве и герцогах, а так же о высокопоставленных представителях нордландского клира такие хлесткие, яркие, талантливые и уничижающие баллады, что те просто сходили с ума от бешенства. Многие мечтали уничтожить барда, но сделала это в итоге королева – и не устроив ему кровавую казнь либо исчезновение, а просто его соблазнив. Потерявший от любви голову Соловей начал петь хвалебные оды своей королеве, за что его тут же возненавидели в народе, запил, опустился, и в конце концов умер где-то в канаве, окончательно утратив свою популярность. Тогда как убийство Соловья на пике его популярности превратило бы его в народного героя на века. Так же грамотно вела королева и свою общественную деятельность. Время от времени, путешествуя осенью и зимой по Острову, она приносила в жертву то одного местного бонзу, то другого, не смотря на пользу и щедрую мзду короне – и делала это всегда продуманно: сначала начиналась компания по очернению будущей жертвы, ее преступления преувеличивались, добавлялись ужасающие подробности, народный гнев подогревался проплаченными бардами. Ну, а потом, на волне этого гнева, появлялась Изабелла и расправлялась с негодяем показательно, публично, чтобы в народе потом долго говорили об ее справедливости и неотвратимости королевского наказания. Простые люди верили, что у королевы, сестры принца Элодисского, тоже реально найти справедливость. Вот только бы добраться, докричаться до нее, сообщить ей о своих бедах – а этого как раз и не дают сделать окружающие ее толстосумы, – и тогда уж Изабелла поможет своим подданным! Результатом ее правления был долгий мир, который справедливо ставили в заслугу именно ей, и в целом куда более стабильная и сытая жизнь на Острове в отличие от остальной Европы, которая, не успев оправиться от Черной Смерти сороковых годов, теперь погрязла в пучину Столетней Войны.