Но вот в чем состояла загвоздка: улучшить-то книгу можно, однако Тедди сомневался, что Эверетт сам на это способен. Технические недочеты – их была масса – можно сравнительно легко исправить, но вот то, что на самом деле было с книгой не так, произрастало из глубины образования и всего опыта его коллеги, из тех занятий, какие он посещал и пропускал, из его естественных способностей, его слепых пятен. Одним словом – из его натуры. Тедди ощущал, что именно в этом все дело – гораздо чаще, чем писатели осознают. Конечно, он мог указать Эверетту на самые вопиющие недочеты, дать несколько советов, и если он им последует и прилежно возьмется за работу, где-то к этому же времени через год книга сделается лучше, пусть, возможно, и останется по-прежнему далекой от совершенства. Да и вообще какая разница? Года у этого парня не было. Еще девять месяцев – и получит пинок под зад.
– Отдай мне ее на месяц, – предложил Тедди. Дело происходило в конце июля, и на август он ничего не планировал. Хуже того – улавливал, что падает его собственное барометрическое давление. Ему нужна какая-то задача, нечто требующее от него все внимание тридцать дней, но не дольше.
– Отдать ее тебе? – переспросил Эверетт.
– Ну да, – подтвердил Тедди. – На диске.
Глаза Эверетта с подозрением сощурились.
– Я не смогу заплатить…
– Не нужны мне твои деньги, – заверил его Тедди.
– Что же тебе нужно тогда?
Как ни странно, в точности этот же вопрос Тедди задавал себе почти всю свою взрослую жизнь – и убедительного ответа на него не обрел. Первым, однако, задал его научный руководитель в колледже Минерва – ему хотелось знать, в чем Тедди намерен специализироваться. Не в состоянии решить, он выбрал общеобразовательный курс, разработанный не столько для ответа на вопрос, сколько для отсрочки этого ответа. Согласно секретарю колледжа, к тому времени, как Тедди окончил учебное заведение, он прослушал больше курсов по большему числу академических дисциплин, чем любой другой студент в истории Минервы. Том Форд, его любимый преподаватель, сказал, чтобы Тедди из-за этого не волновался, но Том, разумеется, был ягодой одного с ним поля. Себя называл “последним из универсалов” и руководил гуманитарной программой, а в ее рамках читал курс по “Великим книгам”, но еще преподавал и “особые темы” по английскому, философии, истории, искусству и даже естественным наукам. Главным образом он изобретал занятия, которые ему самому хотелось бы посещать, когда был студентом. Тедди ходил к нему на столько лекций, что Мики пошутил: он единственный студент Минервы, который специализируется по Форду. Только на старшем курсе Тедди пронюхал, до чего скверно относятся к его наставнику коллеги. Он так и не поднялся выше звания адъюнкт-профессора, потому что не только сам ничего не опубликовал, но и косо смотрел на тех, кто публикует. Их книги, заявлял он, – доказательство того, насколько мало они знают, до чего узка их осведомленность. Том Форд больше всех прочих позволял Тедди удовлетворять любопытство, не рассчитывая на то, что это принесет какие-то дивиденды в смысле профессионального успеха. “Настанет день, – написал он под одной работой Тедди, – и, не исключено, вы действительно сочините что-то такое, что стоит прочесть. Я бы вам советовал откладывать такой день как можно дольше”.
Мысль о том, что он способен написать книгу, которую небессмысленно читать, Тедди понравилась, и он представлял себе, что если последует совету и примеру Тома, то и правда настанет такой день, когда ему подвернется подходящая тема. Вот только она так и не подвернулась. На беду, ни один его интерес не ощущался насущнее другого, и в пользу обоих можно было много чего сказать. Возможно, для Тедди и не имелось нужной дисциплины – или же, наоборот, подходящими были все, что, как ни иронично, означало то же самое. Со временем он стал подозревать, что ему недостает одержимости, а средства от этого, очевидно, не имелось. Будь он лошадью, тренер надел бы на него шоры, сузил бы ему поле зрения. Мало того, интеллектуальная любознательность вовсе не то же самое, что талант, и Тедди постепенно пришел к пониманию, что его главная способность – чинить что угодно. С младых ногтей он располагал интуитивным пониманием того, как и почему всякое сходит с рельсов, а равно и того, как это обратно на рельсы поставить. Ему очень нравилось все разбирать и снова собирать. Большинство людей терпеть не могут поставленные им кем-то задачи, тем паче сложные, а вот Тедди как раз получал от них удовольствие. Потому-то ему так приглянулся замысел починить книгу Эверетта.
На это ушел весь август. Закончив, он сунул рукопись в факультетский ящик Эверетта в пятницу днем; в понедельник утром, когда Тедди пришел в студгородок, Эверетт сидел на полу у кабинета Тедди, уставившись в пространство перед собой, а книга лежала у него на коленях. Он поднял голову, и Тедди увидел, что коллега совсем пал духом. От всеобъемлющих изменений, которые внес туда Тедди? От того, до чего мало осталось в книге от него самого? Вероятно, и от того и от другого.
– Ну и ну, – произнес Эверетт. – Фуфло я, да?
Стоя над ним, Тедди ощущал на удивление мало сочувствия. Он вызвался починить книгу – и починил ее. Ожидалось, что он еще и станет ограждать ее автора от самобичевания?
– А зайди-ка ты ко мне в кабинет, Эверетт, – сказал он. – Детвору пугаешь.
Внутри коллега рухнул на стул, поставленный для студентов, а на лице у него осталась та же смесь изумления, страха и злости, какую Тедди распознавал у учащихся, желавших, чтоб им объяснили оценку. Для довершения картины Эверетт спросил то же, что спрашивают обычно они:
– Все правда так плохо?
– Ну…
– Нет, я в смысле… ты изумительно все сделал, – произнес он, шелестя страницами рукописи. – Название твое гораздо лучше моего. Все стало вообще гораздо лучше. Просто… я не знаю… Она больше не моя.
– Твоя, конечно, – заверил его Тедди.
Эверетт с надеждой перевел на него взгляд:
– Да?
– Отправляй.
– Издателям? Не уверен, что стоит.
– Ты же раньше отправлял.
– Это да, но они решат…
– Они решат, что ты ее отредактировал. Это книге и требовалось. Редактура. Мы то же самое своим студентам говорим, верно? Редактируйте, редактируйте, редактируйте.
– Ну, наверно, – отозвался Эверетт, хотя Тедди не мог определить, соглашается ли он с тем, что да, он тоже своим студентам такое говорит, или же ему наконец пришло в голову, что совет может быть и впрямь полезным. – В общем, – продолжал он, – я тебе должен…
Тедди подождал, чтобы он закончил мысль – бутылку вина? ужин в хорошем ресторане? добрую трепку? – но тот, похоже, так и не смог. В конце концов встал и просто воздвигся с рукописью над мусорной корзиной, и Тедди на миг почудилось, что он намерен швырнуть туда всю пачку листов.
– Знаешь, это смешно, – сказал Эверетт, хотя одного взгляда хватило бы, чтобы понять: то, что он скажет дальше, смешным совсем не будет. – Когда мне присвоили степень, я думал, что покончил с этим чувством.
– С каким?
– Собственной неполноценности.
– Тебе полегчает, когда опубликуют, – сказал Тедди.
– Ты так считаешь?
– Считаю. На обложке будет твое имя. Ты получишь должность. Именно это имеет значение, правда? – Ладно, Том Форд считал, что как раз не имеет, но он был белой вороной даже в семидесятых. Таким же анахронизмом, какой Тедди сейчас.
К концу недели Эверетт, похоже, переборол в себе уныние – хотя бы настолько, чтобы последовать совету Тедди и вновь предложить книгу. К сожалению, ответной почтой рукопись вернулась с запиской от издателя, где говорилось, что они уже один раз отвергли это произведение и пересматривать свое решение не намерены. В последующие недели его примеру последовало еще с полдюжины издательств, и Эверетт вновь упал духом.
– Какой-то ужас, – сказал он Тедди. – Ты так старался.
Тедди тоже было неприятно, хотя ему-то в этой бочке дегтя как раз виделась ложка меда. С его точки зрения, даже если “Проект Бог” (название, которое он придумал книге) и не увидит свет, тот месяц, что он потратил на приведение рукописи в порядок, отнюдь не пошел псу под хвост. Тедди за это время обнаружил в себе кое-что. Ему понравилось как исправлять книгу на макроуровне, так и микро-редактировать – фразу за фразой, одну запятую за другой: осуществлять тонкую настройку текста, от какой у большинства вянут мозги. Том Форд, поощрявший Тедди строить карьеру в журналистике, кроме того, еще и говорил ему, что он не только хорошо пишет, но и располагает превосходными навыками диагноста и редактора. Ему до сих пор просто не к чему было их применить.
Под конец той же осени Тедди пошел на благотворительный вечер в бальный зал крупной гостиницы в центре города – на таких мероприятиях преподавателям рекомендовали общаться с влиятельными выпускниками и жертвователями. Главным докладчиком выступала новый президент Сент-Джозефа Тереза Уиттиер – привлекательная женщина средних лет, явно смешанного происхождения, Тедди с нею еще не познакомился. Она была первой мирянкой, возглавившей колледж, наняли ее, чтобы она разобралась с финансами заведения, которые уже не первый десяток лет пребывали в медленном, но неуклонном упадке. В своем кратком выступлении она сообщила слушателям, что первые два месяца семестра собирала мнения преподавателей, сотрудников и выпускников о том, какие новые дерзкие инициативы колледж может предпринять, окончательно не банкротя при этом – и тут публика засмеялась – то, что осталось от банка. Учреждения, заявила она, – совсем как личности. Склонны двигаться по накатанному.
“Вас понял”, – подумал Тедди. На вечер он и сам пришел, надеясь выбраться из собственной колеи. Его ежедневная рутина – провести занятия и отсидеть присутственные часы, сходить на долгую прогулку во второй половине дня, ранним вечером откупорить бутылку вина и допить ее за одиноким ужином, затем на весь остаток вечера устроиться с романом или каким-нибудь старым фильмом по телевизору – была удобна и даже доставляла удовольствие, пусть и никак не воодушевляла; тот самый ровный киль, к какому он всегда стремился. Однако в последнее время несколько знакомых, отметив, как часто отказывается он от светских приглашений, начали осведомляться, не депрессия ли у него. Он это сам себе придумал или же в таких вопросах тянется след подразумеваемой критики? Не предполагают ли эти люди, что на его месте у них бы уж точно развилась депрессия? Или же им взаправду не все равно? Депрессия ли у него?
Ладно, однако назовите мне во всей истории человечества хоть одно имя того, кто воспрянул бы духом от посещения благотворительного банкета. Стоя в очереди в гардероб в конце вечера и стараясь припомнить такого человека, Тедди ощутил, как его похлопывают по плечу, повернулся – перед ним стояла Тереза Уиттиер.
– Ну хорошо, – произнесла она, – а у вас-то каков великий замысел?
За вечер он выпил три бокала вина, а потому без колебаний ответил:
– “Семиярусные книги” – маленькое издательство, выпускающее умные книги на религиозные темы.
– А вы сами будете?..
Тедди вынул и показал ей именную бирку на шнурке, которую сунул в карман, как только его впустили в бальный зал.
– По-моему, я познакомилась со всем постоянным преподавательским составом, Тедди.
– Я непостоянный состав, – пояснил он.
– Что – как запасной товар в одежном магазине? – осведомилась она, воздев бровь.
– Ну как бы. Адъюнкт-препод.
– А, ясно. Грязный секретик академии. Череда годовых назначений?
– Зависит от потребностей.
Бровь взлетела вторично.
– А вы этим, кажется, не обижены.
– Мне не нужно ходить на факультетские собрания. Это же чего-то стоит, правда?
– Резонно. Так опишите мне те книги, какие мы станем издавать.
– Теология, рассчитанная на мирянина. Ничего громоздкого. Где-то между верой и добрыми делами. Воспоминания.
– Как у Мёртона.
Он кивнул.
– Может, и роман время от времени. Даже поэтический сборник, если стихи в нем будут подходящие.
– А кто станет решать, подходящие они или нет?
– Я. Вообще-то я уже знаю, что издать в первую очередь. Называется “Проект Бог”.
– Можно почитать?
– Занесу вам в кабинет.
– А попутно прикиньте бюджет.
Когда ей выдали пальто, он помог ей надеть его.
– Давненько уже так никто не делает, – заметила она, проскальзывая в рукава.
– Надеюсь, вас это не оскорбило? Нынче же почти всё кого-нибудь оскорбляет.
– Нет. – Она улыбнулась. – Но если откроете мне дверь, это уже будет перебор.
– Ага. Понял, никаких дверей.
На следующей неделе она его вызвала.
– Ладно, – произнесла она, протягивая рукопись “Проекта Бог”.
– Ладно?
– Ладно, Сент-Джо будет финансировать “Семиярусные книги” с вами как главным редактором.
– Ничего себе.
– Я побеседовала с вашим автором, – продолжала Тереза, ухмыляясь. – Он из постоянного состава. Я так понимаю, вы его своей критикой несколько взъерошили?
– Внутри там пряталась хорошая книга. Я просто помог ее найти.
Похоже, она приняла его объяснение, но необязательно за чистую монету. Обсудив какие-то практические подробности и процедуры, она сказала, что Тедди может приступать к учреждению издательства. Когда они пожимали друг дружке руки, Тереза вопросительно глянула на него и сказала:
– Странный вы человек, Тедди.
Он подумал было ответить ей, что странновато как раз так отзываться о человеке, с которым недавно познакомился.
– В каком отношении?
– Это ваше обычное свойство – таскать бирку с именем в кармане? Чтобы люди не знали, кто вы?
– Довольно-таки.
– Я так и поняла. Когда я наводила справки, выяснилось, что никто вас, похоже, не знает по-настоящему. Главным образом отзываются, я полагаю, так: “Он держится особняком”.
– И вы подозреваете, что я серийный убийца?
– Нет, мне просто интересно, не укусят ли меня “Семиярусные книги” за ягодицы.
– Надеюсь, нет, – сказал он, изо всех сил стараясь соответствовать ее горестной улыбке и не смотреть на упомянутые ягодицы.
– Я тоже, – игриво подхватила Тереза. – Потому что если да, то от укуса пострадают не только мои ягодицы.
В тот вечер, уже выпив половину бутылки шардоне, он припомнил ее замечание. Он и вправду, что ли, странный? Если да, то всегда ли он таким был или стал недавно – результат того, что он всю жизнь один? И странность его заметна всем? Если да, то почему сообщают ему об этом только сейчас?
Еще Тедди вспомнил, что в дверях кабинета Терезы, когда они пожимали руки, ладонь у нее была теплой. А когда она повернулась, чтобы возвратиться к своему столу, он отметил, что с ягодицами у нее все в порядке. Что тут страннее? – задумался он. Что он такое замечает? Или что признает, даже в самом мгновении, что никак не станет действовать?
И еще он задавался вопросом, не ужинает ли и она в одиночестве.
Для академического издания “Проект Бог” вполне удался – книга получила небольшую, но значимую премию и привлекла к колледжу немного внимания, которого ему так не хватало. А также шквал рукописей. У Тедди даже появилось ощущение, что о вере пишет чуть ли не столько же людей, сколько читает. Присылаемые рукописи в основном были дрянью, но попадались и мелкие жемчужины. Новый Томас Мёртон, конечно, не возник, но Тедди на его появление и не рассчитывал. Хотя репутация издательства в первые годы росла, зато сникало другое – энтузиазм самого Тедди. Постепенно он начал понимать, что вряд ли ему удастся повторить опыт “Проекта Бог”. Большинство авторов не отчаялись настолько, чтобы просто сдать книгу и позволить Тедди ее отредактировать, обойдясь без нытья и вмешательств. Написав эту чертовню, они склонны были считать ее своей. Более того, им не приходило в голову, что они, возможно, сами никудышны, как бы убедительно это предположение ни подкреплялось, – как в свое время случилось с Эвереттом. Многие действительно оказывались заносчивыми мудозвонами и не воспринимали критику, как бы бережно и сочувственно ее ни предлагали. Они открыто насмехались над самыми разумными предложениями Тедди, а некоторые даже обзывали его за то, что он высказывается. Но в большинстве своем они походили на автора той книги, которую он редактировал сейчас на пароме: сами того не сознавая, они безнадежно завязли в современном слоге, который плохо подходит ко вневременной сути того, о чем они пишут. Этот вот нынешний парень – понимает он это или нет, – в сущности, пишет о грехе и искуплении, но сами слова эти сейчас вышли из моды, поэтому он отказывается их употреблять. Книги, которые Тедди издавал последние десять лет, не были плохи, но ни одну Том Форд бы не одобрил. Они не были ни безотлагательны, ни обязательны. Текли в общем потоке культуры, никогда не против течения, потому что мужчины и женщины, писавшие их, сами ничем не пылали.