«Не для того мы поджарили полгорода, чтобы этот Сеньор все оттяпал себе! Мы проделали такой долгий путь домой, чтобы потерять всё буквально у порога!» – яростно добавил второй.
Этот рассказ возмутил меня. Конечно, я знал, что в Крестовых походах рыцари занимались откровенным разбоем, убийствами, грабежами. Мой Хозяин тоже пополнял свою казну в походах не за счет манны небесной. Но я никогда глубоко об этом не задумывался. Я был так занят в своём маленьком мирке. Это происходило где-то далеко и не имело ко мне никакого отношения. Но эти варвары! Жгли рукописи, и бесценные знания безвозвратно потеряны! Теперь мне захотелось убить этого крестоносца, лежащего здесь. Так ему и надо, получил по заслугам! Я холодно посмотрел на него, и от моего милосердия не осталось и следа.
Рыцарь пошевелился и застонал, повязка с шеи сбилась, обнажив рану. Я не двинулся с места. Рыцарь стал метаться в жару, а я продолжал сидеть и вдруг вспомнил, что буквально несколько мгновений назад, преисполненный сознанием собственной святости, предавался мыслям о том, какой я добрый и как моё сердце подсказывает мне путь к моему поведению.
Вспомнил, как искренне я молился за этого рыцаря, чтобы Господь послал ему выздоровление. И что изменилось? Я услышал о нём несколько слов, которые мне не понравились. Но ведь раньше, когда я этого не знал, он был таким же! Он не изменился, а что мешает мне оставаться милосердным и добрым, даже к недостойному с моей точки зрения человеку? Краска стыда залила моё лицо.
Я стал обтирать тело рыцаря прохладной водой, и он затрясся, как в лихорадке. У него был сильный жар, и я сказал его друзьям, что теперь мало что зависит от меня. Если он будет сражаться и победит, значит, будет жить. Если же его тело устало бороться, а душа не хочет более оставаться в этом бренном теле – он умрёт. Едва я успел положить ему на голову холст, смоченный прохладной водой, как вошёл страж и, сказав, что Сеньор хочет меня видеть, выпустил меня из камеры. Путь до донжона я проделал с моим неизменно громко сопящим спутником за спиной.
Сеньор ожидал меня там же. Удалив из зала всех и оставив только Верзилу в качестве стража, он завёл со мной разговор, расспрашивая о том, где я бывал и что я видел. Где научился писать и могу ли я составлять письма сообразно этикету? Спросил, могу ли я разобрать захваченную им библиотеку, находящуюся здесь же в сундуках? Я отвечал ему честно, умолчав, однако, истинное имя человека, у которого я прожил в замке долгое время. Когда он спросил, где он теперь, я ответил, что он погиб в бою, и я, оставшись без хозяина, стал скитаться по городам. Это всё было правдой, поэтому я не боялся того, что Сеньор уличит меня во лжи и сдерёт с меня шкуру, как он обещал.
– Монах, – сказал он, – твои умения мне нужны. Я отлично разбираюсь в людях и вижу, что малый ты составлением моей фамильной истории. Ты будешь жить тут же, ну, скажем, в капелле. Не один, конечно. Там уже живёт один из моих подданных, но он не будет тебе мешать. А если кто-то попытается тебя обидеть – сразу скажи мне. Тебе всё понятно?
– Да, Сеньор, – ответил я, а что я ещё мог ему ответить?
– Верзила! Проводи его и отнеси в его комнату сундуки со свитками, – приказал Сеньор моему провожатому.
И я отправился вслед за Верзилой, который тащил огромный сундук.
Глава VIII
Итак, я снова в «паучьей норе»! Всё происходящее со мной показалось странным сном. Как мог Сеньор разобраться с первого взгляда, честный я малый или нет? Как он мог сказать мне те же самые слова, которые я слышал от Хозяина? И как вообще я снова оказался здесь, да ещё опять имея несколько сундуков манускриптов и свитков?! Всё как будто вернулось на круги своя. Разве что Хозяин сменился на Сеньора.
Я подошёл к столу, за которым провёл много лет. При свете, падающем из оконца, видно, как отполирована доска моими рукавами. Горшочки и склянки тусклого стекла с порошками, из которых я готовил мази, были сложены в ящик. Этот стол представлял собой большую ценность. Он был вывезен предком Хозяина откуда-то с Востока и имел множество ящиков и ящичков, в том числе и тайных.
Столик достался мне, хотя жена Хозяина много раз пыталась перетащить его к себе в спальню. Но мне он был нужнее, так сказал Хозяин жене и привёз ей другой, с позолоченными резными ножками. Всё-таки Восток значительно превосходит нас во всём, что касается мудрости, медицины, математики, искусства и красоты. Разве можно сравнить то, что делают местные плотники, вот с этим старым столом?
Крестовые походы нужны хотя бы потому, что с Востока хлынул поток нового, неизведанного, прекрасного, который разбавил наши примитивизм и серость. Появились мастера, копирующие, а теперь и сами создающие красивые вещи. Так я размышлял, пока за спиной не услышал шорох. Обернувшись, я увидел Тощего, который с выражением злобы на длинном лице, смотрел на меня.
Так вот он, тот, с кем мне придётся делить «паучью нору»! Это был неприятный сюрприз, но я уже привык к неприятным сюрпризам. И, отвернувшись от Тощего, я стал располагаться на привычной мне лавке. Я достал вещи из котомки, стал рассматривать их, как бы не замечая его присутствия. Потом принялся любовно раскладывать свой подбитый заячьими шкурками плащ. Тощий продолжал прожигать во мне взглядом дыры.
Я отправился к сундуку и стал рассматривать находящиеся там свитки и книги. Тощий не выдержал и, бросившись к лавке, смахнул на пол мои вещи с криком: «Ты чего занял моё место, скотина?». Я молча собрал вещи и пошёл к другой лавке, где разложил всё в таком же порядке. Сцена повторилась. Я сел на свой табурет и, взяв свиток, стал разглядывать текст. Потом достал из сундука лист с филигранью, на просвет которой видны были венки цветов, аккуратно разложил его и привычным движением установил чернильницу. Я решил игнорировать неприятное мне общество и заняться делом, начать подсчёт, классификацию и перепись свитков. Зато Тощий не унимался, бегая по комнате и пиная мои вещи. Я старался не обращать внимания, хотя мне давалось это с трудом.
Тем временем, он завладел моим плащом и стал начищать им свои грязные сапожищи. Меня так и подмывало спросить, куда делась его прекрасная вышитая рубашка с жабо? Но я заставил себя смолчать, решив, что очищу свой плащ позже, и, мечтая, чтобы Сеньор куда-нибудь вызвал его. Я снова заставил себя углубиться в разглядывание свитков.
Это были большей частью религиозные тексты. Вероятно, это было достояние одной из мечетей. В сундуке также обнаружились три Библии, очень красивые с росписью, а одна была просто древней. Очень ценный экземпляр. Может, даже её написал кто-нибудь из Апостолов. Попался один настолько толстый свиток, что если его развернуть полностью, то он наверняка протянулся бы до конца капеллы. Вот это было нечто интересное. Отложив свиток в сторону, чтобы разобраться позже, я вдруг почувствовал запах дыма. Я в недоумении оглянулся и подскочил. Тлела и дымилась моя ряса! А Тощий злорадно ухмылялся, глядя на меня. Как я не заметил поджога, сам не понимаю!
Я попытался затушить огонь, но мне было неудобно. Пришлось отбежать подальше от свитков, чтобы огонь не перекинулся на них. Тощий мешал моим попыткам затушить огонь, пиная меня издали своими длинными ногами. Не знаю, чем бы всё это кончилось, если бы в дверях не появился Верзила, тащивший наверх очередной сундук со свитками и книгами.
Бросив сундук, он одним прыжком подскочил к Тощему и с размаха стукнул его по голове огромным, как кузнечный молот, кулаком. Тот упал, как подкошенный. Верзила стал хлопать голыми руками по огню и быстро затушил его. Я был ошарашен, обожжён и почувствовал, что не скоро смогу сесть. Верзила поднял и протянул мне сброшенную Тощим на пол баночку с мазью. Я не замедлил воспользоваться его намёком. Глядя на мазь, которую держал в руках, я вдруг вспомнил о раненом рыцаре. Необходимо было навестить его. Я поблагодарил Верзилу, и он молча вышел, бросив на лежащего, как куль муки на полу, Тощего удовлетворённый взгляд.
Спрятав всё самое ценное, находившееся на столе, во избежание мести Тощего, когда он очнётся, я пошёл к выходу, резонно рассудив, что ходить теперь я могу, где заблагорассудится. За неимением другой одежды, я так и пошёл в прогоревшей рясе. Два разбойника, стоящие на страже, проводили меня долгими взглядами.
Сторож впустил меня беспрепятственно. Раненый рыцарь лежал молча и больше не метался по жесткой лавке. Всe повязки, которые я наложил на него, были сорваны. Лицо побледнело. Он переживал жестокий кризис и совсем обессилел.
Перед его глазами вставали картины его жизни, на которые он смотрел как бы со стороны. Чувствовал то, что чувствовали к нему окружающие его люди. Вот он взглянул на себя глазами своей матери и почувствовал гордость, каким красивым и смышлёным растёт мальчуган. Смотрел на себя со стороны друга детства и чувствовал обиду и злость за оскорбление, нанесённое ему, чтобы покрасоваться перед девицами. Увидел себя глазами будущей жены и чувствовал любовь… Глазами сына, и чувствовал восхищение перед отцом, большим и сильным… Глазами военачальника, и чувствовал надежду и удовлетворение.
Поистине бесконечные вереницы образов встали перед ним, и редко в этой тёмной ленте вспыхивали ярким огоньком радость или любовь.
Потом пошли совсем другие чувства.
Чувство ярости объяло его, когда он увидел себя глазами воина, защищавшего свою землю. Ужас охватил его, и он увидел себя глазами молодой женщины, прикрывающей своего ребёнка, прижавшегося к ней за мгновенье до того, как оба пали от его руки, потому что стояли между ним и богатой добычей. Пришла ещё волна ужаса, ещё и ещё. Страх. Ярость. Злоба.
От этих картин сердце рыцаря забилось часто-часто, лёгким перестало хватать воздуха, и, так и оставшись в железных объятьях чувства запоздалого раскаяния, он испустил дух, который канул в тёмные глубины, где будет пребывать вечность, ожидая прощения.
Я не мог видеть всего того, что пережил этот несчастный, мог только догадываться. Поэтому я прочёл молитву об упокоении, чтобы его дух нашёл правильную дорогу. И может быть, когда милосердный Господь дарует ему ещё один шанс, он проведёт свою жизнь в благих деяниях, в любви, даруя всем вокруг радость, надежду и помощь. Момент ухода в мир иной может быть разным, но всегда это таинство, и мне пришлось провести краткое отпевание, благо в монастыре я успел выучить всё, что необходимо в этих случаях.
Рыцари были подавлены. Военные люди очень тяжело переживают смерть друзей, особенно когда это произошло не на поле боя. Они молились вместе со мной и не боялись слёз. Я сказал им:
– О чём вы плачете, разве Папа не отпустил вам все грехи?
Один из рыцарей ответил:
– Столько грехов, сколько есть на нашей душе, даже Папе не под силу отпустить.
– Зато у вас есть время, чтобы отмолить их. То, чего не было у вашего друга, – сказал я и подумал, что не имею право осуждать этих людей, ибо сам не достоин.
– И всё же, помогите нам написать письма родным, – шепнул один из рыцарей.
– Я постараюсь, но не знаю, как мне удастся отправить их, ведь я не могу выйти за ворота. Но если вдруг появится хоть малейшая возможность, я попробую.
– Мы понимаем и не просим многого, и, уж конечно, отблагодарим…
В этот момент снаружи раздался пронзительный звук рожка. Приглашение на обед в разбойничьем логове! Я решил, что пора вливаться в коллектив и, возможно, разузнать что-нибудь о Тевтонце.
На улице, недалеко от кухни, из которой доносился рыбный запах, были поставлены несколько длинных столов с грубыми лавками по сторонам. Похоже, повар у них был опытный. На столе красовались свежеиспечённые лепешки. Со всех сторон подтягивались братья разбойнички, которые сначала подходили к кухне, где получали в свою миску каши и кусок вареной рыбы с какими-то специями.
На столе стояли также кувшины с вином, они сразу были захвачены наиболее наглыми из разбойников, которые теснили остальных и показывали свою силу. Это не добавляло мира в их и без того агрессивную среду. Получение пищи проходило в две смены, потому что для всех места не хватало. Я также направился к кухне, надеясь, что у них найдется миска и для меня.
На кухне орудовал приземистый крепыш, увешанный ножами, которому помогали два подростка, похожих друг на друга, как близнецы. Один нагребал кашу из большого котла, а второй выуживал рыбу из другого большой деревянной ложкой с дырой посередине. «Быстрей, быстрей!» – покрикивал повар. Народ переругивался и огрызался, постоянно оттесняя кого-нибудь назад. «Голодные разбойники – это страшное дело», – подумал я и встал в конец очереди. Моё появление вызвало резонанс в светских кругах. Разбойники стали переговариваться, а кое-кто засмеялся, глядя на мою прожженную рясу. Тощего среди них видно не было.
– Смотри-ка, Толстяк! У тебя появился конкурент! – крикнул кто-то.
Я заметил за столом знакомого Толстяка, который участвовал в нападении на Великана. Тот восседал в монашеской рясе, отправляя в рот огромные куски каши.
– Рылом он не вышел против моего святейшества! – сказал Толстяк. – Гляньте на его постную мину. Прикинулся ангелом, а у самого хвост черти поджарили в аду!
Все загоготали. А Толстяк так трясся от смеха, что каша летела во все стороны из его рта. Разбойники с любопытством разглядывали меня. Подошла моя очередь, и я обратился к повару с просьбой дать мне еды в его миску, пока я не заимел свою. Повар покачал головой, показывая, что ничем не может помочь.
Толстяк продолжал отпускать шуточки в мой адрес, веселя сидевших рядом с ним разбойников до такой степени, что многие схватились за животы и не могли разогнуться. Он вошёл в раж от своего артистического успеха, и, увидев, что я ухожу без еды, закричал. «Что же ты не покушал кашки, или тебе не хватило? Так я могу поделиться. На!» – крикнул Толстяк, и запустил в меня комком каши. Надо сказать, что глазомер у него был точный, поэтому он и попал мне прямо в лицо. Разбойники буквально взревели от восторга. И тут один из них сказал: «Толстяк, ты что, не знаешь, что это личный секретарь Сеньора?!». «Да! Точно, это он!»– подтвердили несколько голосов. Я пытался оттереть кашу от моего лица, поэтому не видел, как посерело лицо Толстяка и разбойники, только мгновенье назад, хохотавшие над его проделками, потихоньку отодвинулись от него подальше.
Придётся обойтись какое-то время без еды. А потом попрошу Сеньора помочь мне решить эти бытовые вопросы. С этой мыслью я направился к донжону, чтобы попробовать привести себя в порядок в «паучьей норе», но моему обидчику показалось, что я пошёл жаловаться на него Сеньору. Не успел я пройти десятка шагов, как Толстяк вихрем догнал меня.
– Послушай, дружище, – заныл он, – прости меня, Христом Богом прошу, я же пошутить хотел!
– Да я не обижаюсь, – отвечал я, продолжая идти к донжону.
Он схватил меня за рукав.
– Погоди! Не говори Сеньору, что я смеялся над тобой и кидал в тебя кашей, а я тебе что хочешь дам!
– Да не тяни меня так за рукав, и так одеться не во что, а тут ты ещё рукав отрываешь!
– Так я тебе какую хочешь одежду дам! – обрадовался Толстяк. – Пошли за мной!
И потащил меня в одну из галерей, где в большом помещении располагалось что-то вроде казармы, где ночью спала часть разбойников.
Внутреннее убранство поразило меня. На стенах висели прекрасные восточные ковры! А на протянутых поперёк верёвках – гобелены, которые, подобно стенам, разделяли пространство.
– Что, нравится? – спросил Толстяк, видя моё изумление.
– Что это? – только и мог выговорить я.
– Когда мы пришли сюда, здесь ничего не было. А теперь смотри, у каждого свой угол. Но эти ковры – мои! Гобелены тоже мои! Остальные ничего не понимают в красоте. Только золото и собирают. А я с такими коврами и жениться могу, хоть на баронессе.