– Господи, – вскричал племянник, – будь же благоразумен, дядюшка. Мне нужны деньги: я погиб, если ты не поможешь.
Тайный советник ответил: «Ну, особой разницы я тут не вижу. Ты и так погиб – порядочный человек из тебя никогда уже не выйдет».
Фрэнк Браун схватился руками за голову:
– И это говоришь мне ты, ты?
– Конечно, – ответил профессор. – Куда ты девал все свои деньги? Ты тратишь их самым бессовестным образом.
Он не выдержал: «Может быть, дядюшка, но я никогда ещё не брал их бессовестным образом – как ты, например…»
Он закричал, ему показалось, будто он поднял хлыст и опустил прямо на уродливое лицо старикашки. Он почувствовал, как попал в цель; он почувствовал также, как хлыст просвистел насквозь, не встретив преград, словно сквозь клейкую грязь…
Спокойно, почти дружелюбно тайный советник ответил: «Я вижу, ты все ещё не поумнел. Позволь же твоему старому дяде дать тебе добрый совет, – быть может, он принесет пользу. Если чего-нибудь хочешь от людей, то нужно уступать некоторым их слабостям, – заметь себе это. И воспользуйся. Ты соглашаешься со мною, что я много приобрел. Я добился того, чего хотел. Теперь же наоборот-ты просишь меня, но и не думаешь идти нужным путем. Не воображай, однако, мой дорогой, что это могло бы помочь тебе в чем-нибудь-у меня. Нет, нет! Но, быть может, это поможет тебе у других, – ты поблагодаришь меня за добрый совет».
Фрэнк Браун заметил: «Дядя, я пошел путем унижения. Сделал это-первый раз в жизни; сделал, когда попросил тебя – попросил! Но ещё раз этим путем я не пойду. Неужели ты хочешь, чтобы я ещё больше перед тобою унижался? Будет, довольно – дай мне денег».
Тайный советник ответил: «Я тебе предложу кое-что, дорогой. Только обещай меня выслушать и не приходи в бешенство, – что бы ни было!»
Он сказал спокойно: «Хорошо, дядюшка».
– Ну, слушай. Я тебе дам денег, столько, сколько тебе понадобится, чтобы привести в порядок дела. Дам даже больше, – относительно цифры мы уж сойдемся. Но мне ты нужен-нужен у меня в доме. Я постараюсь устроить так, чтобы тебя перевели ко мне в город, – устрою так, чтобы тебя выпустили из крепости.
– С удовольствием! – ответил Фрэнк Браун. – Мне безразлично, здесь я или там. Но сколько будет это длиться?
– Около года, пожалуй, даже меньше, – ответил профессор.
– Согласен. Что же я должен делать?
– Почти ничего. Это просто маленькое побочное занятие – ты привык к нему, оно тебе не покажется трудным.
– В чем же дело? – настаивал Фрэнк Браун.
– Видишь ли, мой дорогой, – продолжал тайный советник, – понадобится маленькая помощь девушке, которую ты раздобыл. Ты прав: она от нас убежит. Ей будет невыносимо скучно, и она, конечно, постарается сократить время ожидания. Ты преувеличиваешь средства, которыми мы сумеем её удержать. В частной психиатрической лечебнице очень легко удержать человека, гораздо легче, чем в тюрьме или в остроге. К сожалению, наше учреждение не так хорошо приспособлено. Не могу же я запереть её в террариум вместе с лягушками или в клетку с обезьянами или морскими свинками, правда?
– Конечно, дядюшка, – ответил племянник, – надо изобрести что-нибудь. Старик кивнул: «Я уже придумал, что сделать. Мы должны иметь что-нибудь, что бы её там удерживало. Но доктор Петерсен не представляется мне подходящим человеком для того, чтобы приковать на продолжительное время её интерес, по-моему, его будет мало и на одну ночь. Но это должен быть, конечно, мужчина; поэтому-то я и подумал о тебе…»
Фрэнк Браун сжал с такой силой спинку кресла, точно хотел сломать. Он тяжело дышал. «Обо мне… – повторил он.
– Да, о тебе, – продолжал тайный советник, – по-видимому, это одна из немногих вещей, к которым ты способен. Ты сумеешь её удержать. Будешь болтать ей всякий вздор-по крайней мере, твоя фантазия получит какую-то разумную цель. А за неимением князя она влюбится в тебя – ты сумеешь, значит, удовлетворить и её чувственные потребности. Если же ей будет мало, у тебя найдётся достаточно друзей и знакомых, которые с удовольствием воспользуются случаем провести несколько часов в обществе прелестного создания.
Фрэнк Браун задыхался, голос его звучал глухо и хрипло;
«Дядюшка, ты знаешь, что ты от меня требуешь? Я должен быть любовником этой проститутки, в то время как она будет носить в себе ребенка убийцы?»
– Да, да, – спокойно прервал его профессор. – Ты прав. Но это, по-видимому, единственное, на что ты пригоден ещё, мой дорогой.
Он ничего не ответил. Он испытывал жгучее оскорбление, чувствовал, как щеки покрываются багровым румянцем, как в висках стучит от волнения. Казалось, будто по всему лицу его горят длинные полосы, которые оставил хлыст профессора. Он понимал: да-да-старик наслаждается своею местью.
Тайный советник заметил это, и довольная, злорадная улыбка легла на его отвислые губы. «Подумаем как следует, – произнес он размеренным тоном, – нам не в чем упрекать друг друга и нечего скрывать. Мы можем называть вещи своими именами: я намерен пригласить тебя в качестве сутенера этой проститутки».
Фрэнк Браун почувствовал: он низвергнут. Он беспомощен, безоружен. Он не может пошевельнуть даже пальцем. А безобразный старик топчет его своими грязными ногами и плюет в его раскрытые раны своею ядовитою слюною… Он ничего не ответил. Он шатался, ему было дурно. Не помнил он, как спустился, очутился на улице и увидел ясное утреннее солнце. Он почти не создавал, что идёт. У него было чувство, будто он лежит, растянувшись на грязной мостовой, поверженный глухим страшным ударом в голову…
Он шел долго. Прошел много улиц. Останавливался перед афишными столбами, читал большие плакаты. Но видел только слова – не понимая их. Потом попал на вокзал. Подошел к кассе и попросил билет.
– Куда? – спросил кассир.
Куда? Да – куда же? И он сам удивился, когда его голос ответил: «В Кобленц». Он стал шарить в карманах, отыскивая деньги.
– Билет третьего класса, – крикнул он. На это денег ещё хватало.
Он поднялся по лестнице на перрон и только тут заметил, что он без шляпы.
Сел на скамейку и стал ждать. Потом увидел, как пронесли носилки, позади них шел доктор Петерсен. Он не двинулся с места. У него было чувство, точно он тут совсем не при чем, он видел, как подъехал поезд, заметил, как врач вошёл в купе первого класса и как носильщики осторожно внесли свою ношу. Он сел в последний вагон.
По губам его пробежала странная улыбка. «Правильно, правильно… – подумал он. – В третьем классе – как раз для слуги, для – сутенера».
Но тотчас же забыл обо всем, забился в угол и стал смотреть пристально в пол. Глухое чувство не оставляло его. Он слышал, как выкрикивают названия станций; временами казалось, будто они следуют непрерывно одна за другой, точно мчатся, как искры по проволоке. А потом снова вечность стала отделять один город от другого…
В Кёльне ему пришлось пересесть и ждать поезда, который шел вверх по Рейну. Но он не заметил никакой перемены, не почувствовал, сидит он на скамейке перрона или в вагоне.
Потом он очутился вдруг в Кобленце, вышел из вагона и пошел снова по улице. Наступила ночь; он вдруг вспомнил, что ему ведь нужно в крепость. Он перешел через мост, взобрался в темноте на скалу по узкой тропинке.
Неожиданно очутился он наверху – на казарменном дворе, в своей камере, на постели. Кто-то шел по коридору. Вошёл к нему в камеру со свечой в руке. Это был морской врач, доктор Клаверьян.
– Вот как! – послышалось на пороге. – Значит, фельдфебель был всё-таки прав! Ты вернулся! Ну, так пойдем же скорее – ротмистр держит банк.
Фрэнк Браун не шевелился, он почти не слышал слов товарища. Тот взял его за плечо и встряхнул.
– Ты уже спишь? Соня! Не глупи, пойдем!
Фрэнк Браун вскочил точно ужаленный. Схватил стул, поднял его, подошел ближе.
– Убирайся вон, – прохрипел он, – вон, негодяй!
Доктор Клаверьян застыл, как вкопанный, посмотрел на его бледные, искажённые черты лица с тупыми угрожающими глазами. В нем проснулось вдруг все, что оставалось ещё от врача, и он моментально понял, в чем тут дело.
– Вот как? – сказал он спокойно. – Тогда извини… – он вышел из камеры.
Фрэнк Браун постоял минуту со стулом в руках. Холодная улыбка играла на его губах. Но он не думал ни о чем, решительно ни о чем.
Он услышал стук в дверь – точно откуда-то издали, поднял глаза – перед ним стоял маленький поручик.
«Ты уже вернулся? – спросил он. – Что с тобой?» Он испугался, выбежал из камеры, когда тот ничего не ответил, и вернулся со стаканом и бутылкой Бордо: «Выпей, тебе станет лучше».
Фрэнк Браун выпил вина. Он чувствовал, как проникало оно в его кровь, чувствовал, как ноги дрожат, точно грозят подломиться. Он тяжело опустился на постель.
Поручик помог ему лечь. «Пей, пей», – настаивал он. Но Фрэнк Браун отстранил стакан. «Нет, нет, – прошептал он. – Я опьянён. – Он слабо улыбнулся. – Кажется, я ещё сегодня не ел…»
Откуда-то послышался шум, громкий смех и крики.
– Что они там делают? – спросил он равнодушно.
Поручик ответил: «Играют. Вчера приехало двое новых, – он опустил руку в карман. – Да, кстати, чтобы не забыть, я получил за тебя телеграфный перевод на сто марок, только что, вечером. Вот!»
Фрэнк Браун взял бланк, но должен был прочесть его дважды, прежде чем понял. Дядюшка посылал сто марок и телеграфировал: «Посылаю в виде аванса».
Он вскочил. Туман разорвался, и красный кровавый дождь хлынул перед глазами… Аванс! Аванс? За то, что предложил ему старик?! Поручик протянул деньги. Он взял их, он чувствовал, как они жгут ему пальцы, и эта боль, которую он испытывал чисто физически, принесла какое-то странное облегчение. Он закрыл глаза и стал наслаждаться этой жгучей болью, та пронизывала все тело. Сжигала чувство последнего страшного оскорбления…
– Давай сюда! – закричал он. – Давай вина! – Он пил, выпил много; ему казалось, вино заглушает это жгучее пламя.
– Они играют? – спросил он и взял поручика за руку. – Пойдем-пойдем к ним!
Они пошли в собрание.
– Вот и я! – вскричал он. – Сто марок на восьмёрку. – Он положил деньги на стол. Ротмистр вынул семерку.
Глава 5. Повествующая о том, кого они выбрали отцом и как смерть была восприемницей Альрауне.
Доктор Карл Петерсен подал тайному советнику большую красиво переплетенную книгу, которую заказал по специальному его распоряжению: на красной коже в верхнем левом углу красовался старинный герб тен-Бринкенов, а в середине сияли большие золотые инициалы: А.т.-Б. Первые страницы были пусты: профессор оставил их для того, чтобы записать всю предварительную историю. Рукопись начиналась рукою доктора Петерсена и содержала краткое и простое жизнеописание матери того существа, которому посвящена была книга. Ассистент заставил девушку рассказать ещё раз свою жизнь и тотчас же записал в эту книгу. Здесь были перечислены даже те наказания, которым она подвергалась: дважды осуждена за бродяжничество, пять или шесть раз за нарушение полицейских правил, касающихся её профессии, и один раз даже за воровство, – но она утверждала, что в этом совершенно неповинна: ей просто подарили бриллиантовую булавку.
Далее шло – опять рукою доктора Петерсена – жизнеописание отца, безработного горняка Петера Вейнанда Нерриссена, осуждённого на смертную казнь по приговору суда присяжных. Прокуратура любезно предоставила в распоряжение доктора все документы, и с помощью их он и составил биографию.
Судя по ней, Нерриссен ещё с детства был предназначен самою судьбою к тому, что его теперь ожидало. Мать – закоренелая алкоголичка, отец – поденщик, судился несколько раз за жестокое обращение. Один из братьев сидел уже десять лет в тюрьме. Сам Петер Вейнанд Нерриссен после окончания школы поступил в учение к кузнецу, который засвидетельствовал затем на суде его искусную работу, а также невероятную силу. Тем не менее кузнец его скоро прогнал, потому что тот не позволял говорить себе ни единого слова, да и кроме того на него жаловались все женщины. После этого он служил на многих фабриках и поступил наконец на завод «Феникс» в Руре. От военной службы его освободили по физическим недостаткам: на левой руке не хватало двух пальцев. В профессиональных союзах он никогда не участвовал: ни в старых социалистических, ни в христианских, ни даже в гирш-дункеровских, – это обстоятельство старался использовать в его защиту адвокат на суде. С завода его прогнали, когда он в драке тяжело ранил ножом обер-штейгера. Его судили и приговорили к году тюрьмы. С момента выхода из тюрьмы точных сведений о нем не имеется: тут приходится полагаться всецело на его собственные показания. Судя по ним, он начал бродяжничать, дошёл до Амстердама. По временам работал и несколько раз сидел за бродяжничество и мелкие кражи. Но, по-видимому, – так утверждал, по крайней мере, прокурор – он и за те семь-восемь лет совершил несколько более тяжелых преступлений. Преступление, за которое его осудили теперь, было не совсем ясно, – остался нерешённым вопрос, было ли то убийство с целью грабежа или на половой почве. Защита старалась изобразить его в следующем виде: обвиняемый однажды вечером встретил в поле девятнадцатилетнюю, хорошо одетую помещичью дочь Анну Сивиллу Траутвейн и сделал попытку её изнасиловать. Но встретил сопротивление и, главным образом затем, чтобы заглушить её дикие крики, выхватил нож и убил её. Вполне естественно, что желая скрыться, он украл затем бывшие при ней деньги и снял некоторые драгоценные вещи. Объяснение противоречило, однако, данным вскрытия трупа, которое установило страшное надругательство над жертвой: преступник изрезал её ножом, причем удары были нанесены с изумительной правильностью. Документ заканчивался так, что пересмотр дела был отклонён, что корона не воспользовалась последним своим правом помилования и что казнь назначена была на следующий день в шесть часов утра. В заключение ещё значилось, что преступник согласился на предложение доктора Петерсена, потребовав за это две бутылки водки, которые он получил сегодня в восемь часов вечера. Тайный советник прочел описание и возвратил доктору книгу»
– Отец дешевле матери! – рассмеялся он. Потом обратился к ассистенту: – Так, значит, вы будете присутствовать на казни. Не забудьте взять с собою физиологический раствор соли и торопитесь по возможности – дорога каждая минута. Особых распоряжений на этот счет я вам не даю. Сиделки приглашать не нужно; нам поможет княгиня.
– Княгиня Волконская, вероятно? – спросил доктор Петерсен.
– Да, да, – кивнул профессор, – у меня есть основание привлечь её к операции – да и она сама очень интересуется. Да, кстати, как сегодня наша пациентка?
Ассистент ответил: «Ах, ваше превосходительство, старая песня, одна и та же все три недели, что она здесь. Плачет, кричит и буянит, – требует, чтобы её выпустили. Сегодня опять она разбила два таза.
– Пробовали вы её уговаривать? – спросил профессор.
– Конечно, пробовал, но она не даёт говорить, – ответил доктор Петерсен. – Поистине счастье, что завтра все будет кончено. Но как сумеем мы удержать её до рождения ребенка, для меня загадка.
– Вам не придется её разрешать, Петерсен. – Тайный советник снисходительно потрепал его по плечу. – Мы уже найдём средство, делайте только свое дело.
Ассистент почтительно ответил: «Можете во всем на меня положиться, ваше превосходительство».
Раннее утреннее солнце поцеловало густую листву чистенького садика, в котором была расположена женская клиника тайного советника. Оно скользнуло лучами по пестрым, ещё влажным от росы клумбам георгинов и приласкало высокий, вьющийся, кудрявый хмель на стене. Пестрые чижики и большие дрозды прыгали по гладким дорожкам, по скошенной траве. Проворно взлетели они в воздух, когда восемь железных копыт загремели по каменной мостовой улицы.