Александр Гайворонский
Поминки
Искристый снег лежал большими сугробами под окном избушки. Солнышко выглядывало из-за верхушек соснового бора на окраине деревни. Дома было тепло и уютно. Потрескивали сухие чурки в печке. Бабушка сидела у окна и вязала очередные теплые носочки внуку. То есть мне. Я играл рядом на кровати, перебирая оловянных солдатиков и прочую мишуру из моего сундучка с игрушками, которые иногда приносили мне почтальоны.
– Бубуль, мы когда пойдем к маме, у меня ведь сегодня день рождения?
– Не день рождения, Ванюш, а день вознесения, сколько раз тебе повторять. Пойдем, пойдем, еще рано. Часам к 12 поспеем. Сейчас узелок завяжу и пойдем.
– А, ну да, – сконфузился я. – Мы цветы ей подарим?
– Цветов нет, лучше веточку вербы, почечки уже набухли, рано в этом году.
И действительно, прямо за окном из большущего сугроба торчали стройные прямые ветки вербы, каждый год по весне бабушка ее аккуратно подстригала, удаляла кривые, сучковатые отростки, оставляя только ровные. И куст разрастался словно в благодарность за уход. Рядом протекал ручей и снег уже начинал сползать в него толстым пластом.
В соседней комнате, в чулане, который почему-то назывался кладбищем и соединялся с домом длинным-предлинным коридором, было три окошка, всегда темные, и только три раза в году – в мой и бабушкин день рождения и еще один, когда я поселился в бабушкином доме – одно из них начинало с полночи тускло светиться, постепенно разгораясь все больше и больше.
Я смутно помнил маму, возможно, забыл бы совсем, если бы мы трижды в год не подходили с бабушкой к окну в чулане и не смотрели на маму, самую красивую маму на свете, чаще плачущую, но все равно красивую. Да еще бабушка много рассказывала о ней.