Поэтому любовь к себе влечёт за собой подвиг постоянного распознавания, что для меня является благом. Рост в любви позволяет нам ясно созерцать духовные истины и "знать, как нас знают"31. Это также объясняет пользу церковных канонов, правил, благочестивых традиций. Ведь когда человек пытается только сделать первые шаги по духовному пути, ему ещё во многом нужно разобраться. Для этого и существуют духовные законы и предписания. Исполняя их, мало по малу христианин возвышается над законами и дорастает до свободы во Христе. Об этом более подробно скажем в главе "Закон моей свободы".
Понимание того, что мы созданы, чтобы любить Бога, предполагает, что влечение любить себя берет своё начало и исходит от Бога. А это, в свою очередь, открывает кое-что о Боге: Бог, для которого мы были созданы, ожидает нашей любви, чтобы умножить её Своей взаимностью.
Любовь к Богу – это норма любви к себе. Истинная любовь к себе и любовь к ближнему возможны только в той мере, в какой мы любим Бога превыше всего. Человек любит себя, когда любит Бога. Знаменитый богослов и философ Фома Аквинский утверждал, что человек любит Бога, как принцип добра и любит себя, как соучастника этого добра32.
Благочестивая любовь к себе может выражаться и в парадоксальном самоотречении. На первый взгляд – это может показаться противоречием. Но если мы вникнем в суть самопожертвования, то увидим в нём тот же самый путь приобретения наивысшего блага для себя. Жертвуя собой, мы приобретаем себя. В любви, в служении ближнему я нахожу ответ на самый сложный вопрос: "кто я?". Христианин познаёт себя, не сравнивая себя с другими, но созерцая себя в отношении со своим ближним. Именно в таком самопожертвовании мы и находим подлинного себя и то, насколько мы любим себя по-настоящему. Однако, это не может служить поводом для того, чтобы другие христиане могли требовать жертвенного служения к себе. Единство любви к Богу и ближнему соблазняет некоторых манипуляторов отождествлять подчинение Богу и подчинение ближнему33. Но мы должны понимать, что только в свободе возможно любить. И благочестивая любовь к себе противоположна самоуничтожению и деградации творческой свободы.
Древние монашеские практики послушания не отрицали свободу выбора. Христианин добровольно подвергал себя послушанию, чтобы воспитать свою свободу в познании блага. Ограничения, которые в таком подвиге человек решался возложить на себя в первую очередь, препятствовали причинению себе вреда. Через любовь и доверие к своему духовному наставнику такой христианин познавал себя и быстро достигал духовного совершенства.
Такие высокодуховные монашеские практики, по свидетельству отцов Церкви, давно прекратились. Сегодня беспрекословное послушание духовнику, если его где-то и пытаются изображать, чаще напоминает нежелание до конца познать себя и взять ответственность за свою жизнь. Но если христианин хочет возрастать духовно, то ему необходимо учиться благочестиво любить себя. А для этого придётся привыкать всё чаще совершать сложный выбор, когда законно можно преследовать свои интересы, а когда должно проявлять самоотречение.
Джеральд Шлабах высказал мнение, что можно преследовать собственные интересы, чтобы вдохновить себя для дальнейшего самоотречения34. Действительно, очень сложно, порой, определить в каждое мгновение жизни преследовать ли свой интерес или интерес ближнего своего. Когда предпочесть себя, а когда служить ближнему? Большая часть нашей христианской жизни будет заключаться в разрешении конфликтов между интересами тех, кто нам близок и дорог, и тех, кто далёк и, возможно, неизвестен. Данная книга как раз и должна была появиться на свет, чтобы помочь определить нравственную иерархию моей любви. Но разъясняя понятие благочестивой любви к себе и порядок любви, мы не столько готовим шпаргалку на все случаи жизни, сколько погружаемся в пылающий котёл, в котором золото очищается от примесей. Это испытание приближает нас к возможности сформулировать истинное понимание благочестивой любви к себе. Это даст нам возможность лучше знать, когда предпочесть себя, когда предпочесть других, когда сделать упрёк и как принять порицание, знать, когда и как предложить дружбу, а когда отказаться от неё. С помощью благодати Божией, в этом котле или горниле35 мы, становясь как чистое золото, спасаем себя и наших ближних.
Дарлин Вивер36 приводит аргументы в пользу того, что благочестивая любовь к себе противоположна эгоизму и преследует солидарность с бедными и угнетёнными. Для того, кто угнетён, любовь к себе влечёт за собой приверженность к восстановлению социальной справедливости, потому что борьба за освобождение от угнетения – это процесс утверждения своей человечности против тех, которые это отрицают. Стать полностью человеком – значит быть в отношениях любви с Богом и другими37. Для этого должна восторжествовать справедливость. Грех – это отчуждение от Бога и других. Грех – это не только препятствие на пути к спасению. Грех – это ещё и нарушение общения между людьми, уход от других и разрыв с Богом. Напротив, спасение – это общение людей с Богом и между собой. Общение охватывает всю человеческую реальность, преображает её и ведёт к полноте во Христе.
Но для того, чтобы защищать справедливость и общечеловеческие ценности, нужно сначала увидеть свою подлинную ценность перед Богом. Благочестивая любовь к себе открывает нам ценность нашей жизни, которую мы не хотим потратить впустую. Если наша жизнь действительно ценна, то и тратить её надо на что-то ценное. Но что такое ценить себя?
Кажется, что ценить себя – вот это уж точно надменность. Но так ли это на самом деле? Чтобы разобраться, нужно понять, как функционирует тщеславие в человеке. Тщеславие порождает зависимость от взгляда другого, от чужого мнения, от оценки тебя окружающими. Эта зависимость укрепляет постоянную тревогу несоответствия ожиданиям других. А здоровая самоценность, напротив, способствует смирению и мирному расположению духа. Зная, что Бог ценит и любит тебя, ты прекращаешь погоню за славой и начинаешь по-настоящему заботиться о себе. Стремишься ко Благу и боишься причинить себе вред. Таким образом, мы видим, что самоценность противоположна тщеславию.
Самоценность также предполагает, что мы честно относимся к себе и принимаем свои таланты без надменности, зная, что их красота и величие принадлежат Творцу. Но также мы принимаем и свои недостатки самокритично, но без окончательного осуждения себя, относясь к ним, как к перспективе развития. Зная свои недостатки, благочестивая любовь к себе помогает нам направить наши усилия, в содействии с Божией благодатью к любви. Но для того, чтобы дорасти до любви, сначала нужно дорасти до свободы. И в следующей главе мы об этом поговорим.
Закон моей свободы
"Так говорите и так поступайте, как имеющие быть судимы по закону свободы"
(Иак.2:12)
В Священном Писании можно повстречать удивительный оксюморон: "закон свободы". Парадокс этого несовместимого явления мы проанализируем в данной главе. Мы обозначим грани любви к себе, переходя которые человек теряет едва уловимое равновесие благочестивой жизни. Основу сбалансированного подхода для понимания благочестивой любви к себе мы будем искать в моральном законе, с его ответственностью и свободой, окрылённой благодатью. Закон и свобода – эти два крыла истинной любви, которые нас смогут вознести к созерцанию красоты духовной высоты.
Когда я первый раз в своей жизни посетил святую гору Афон, я в духовно-романтическом порыве спросил, в чём смысл жизни и как спастись у старца о. Николая Генералова, который там прослужил на тот момент уже 40 лет. Я ожидал очень пространной инструкции, которую планировал свято воплотить в свою жизнь. И услышал ответ, который меня как молния поразил до глубины души. "Живи, как хочешь" – сказал он. Много лет я несу это наставление в своём сердце, и одна из причин написания этой книги – посеянное старцем зерно любви. Но только ли он так учил?
В рассуждениях на Послание Иоанна к Парфянам38 блаженный Августин предлагает нам рассмотреть, как наши намерения влияют на ценность поступков, и какая роль в наших намерениях отведена свободе и любви. Давайте внимательно вникнем в суть.
"Бог есть любовь. Любовь Божия к нам открылась в том, что Бог послал в мир Единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него" (1Ин.4:8-9). А в другом месте Господь сказал: "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих" (Ин.15:13). И в этом доказана любовь Христа к нам, что Он умер за нас. Святой Августин спрашивает, в чём доказана была любовь Отца к нам? В том, что Он Сына Своего послал умереть за нас? Так и апостол Павел говорит: "Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего?" (Рим.8:32).
"Вот предал Христа Отец, предал Его и Иуда – не кажутся ли эти действия как бы подобными? Иуда – предатель, так что же, и Бог Отец предатель? "Ни в коей мере", – говоришь ты. Не я говорю, а Апостол говорит: Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас. И Отец предал Его, и Сам Он предал Себя. Тот же Апостол говорит: Который возлюбил меня и предал Себя Самого за меня (см. Гал.2:20). Если Отец предал Сына, и Сын Самого Себя предал, то что же сделал Иуда? Отец предал, Сын предал, Иуда предал – действие было одно и то же. Но в чём различие между Отцом, предающим Сына, Сыном, предающим Себя, и Иудой, предающим своего Учителя? – В том, что Отец и Сын сделали это из любви, а Иуда сделал это из предательства" 39.
Далее блаженный Августин делает вывод, что надо принимать во внимание не то, что человек делает, но с каким намерением и волей он это делает. Казалось бы, Бог Отец и Иуда делают одно и то же, но Отца мы прославляем, а от Иуды отвращаемся. Благословляем любовь, а от беззакония отрекаемся. Насколько благодарен род человеческий тому, что Христос был предан на смерть, но Иуда об этом явно не помышлял. Бог заботился о нашем спасении, которым мы избавлены от греха. Иуда же помышлял о цене, за которую продал Господа. Итак, разница намерений придаёт разную цену и поступкам. И хотя поступок, по-видимому, одинаковый, однако если измерить его разными намерениями, найдём, что одно заслуживает любви, другое – осуждения, одно – прославления, другое – отвращения. Только любовь показывает настоящую разницу между поступками людей.
Это было сказано об одинаковых поступках. Если же говорить о поступках различных, то мы найдём, что одного человека любовь заставляет быть жестоким, а другого беззаконие – ласковым. Отец наказывает ребёнка, а вербовщик проституток может быть ласков с ними. Если предложить две вещи: наказание и ласку, кто не выберет ласку и не станет избегать наказания? Если посмотришь на личность действующего, то любовь наказывает, беззаконие ласкает. Смотрите, что получается: людские дела можно судить по тому, происходят ли они из любви. Много можно увидеть такого, что на вид хорошо, но не происходит от любви.
Поэтому блаженный Августин даёт нам своё знаменитое краткое наставление:
"Люби – и делай, что хочешь. Молчишь ли ты – молчи по любви, вопиешь ли – вопи по любви; если наказываешь – наказывай по любви, если щадишь – щади по любви. Пусть будет внутри корень любви – от этого корня не может произойти ничего злого" 40.
Однако, хотя мотив любви был необходимым условием хорошего действия, св. Августин никогда не считал его достаточным. "Люби и делай, как хочешь" не означало, что любое действие могло быть хорошим, поскольку определённые действия могли быть противны природе человека. Он, вероятно, сказал бы, что тот, кто искренне мотивирован любовью, не захочет делать то, что так запрещено41. Но мне очень часто не хочется совершать хорошие поступки, а вместе с тем, любить хочется. Почему так?
Митрополит Антоний Сурожский, изъясняя заповедь "люби ближнего, как самого себя", раскрывает глубокий смысл понимания своей личности, которая в себе скрывает и тёмную и светлую сторону. И исходя из такого понимания он пытается сформулировать принцип благочестивой любви к себе:
"Любить себя" не значит исполнять или потакать всему, что только "хочется": мне хочется лёгкой жизни, удовольствий, хочется того или другого. Это самое поверхностное "Я". А полюби того глубинного человека, который есть икона Христа, образ. В тебе живёт образ Христов – так его полюби и его защити от того поверхностного, жадного, мелкого человека, которым ты являешься на другой плоскости. Полюби вот этого человека. И когда ты его полюбишь, когда для тебя эта икона станет драгоценнейшей, тогда ты сможешь, с одной стороны, с глубокой болью обнаружить, как некоторые свойства или черты твоей личности эту икону уродуют, портят, оскверняют. И с другой стороны, поняв это, ты сможешь смотреть на других людей совершенно другими глазами. Ты увидишь в них две вещи сразу: и икону, и раненность этой иконы, тогда как мы, большей частью, видим только изуродованность и забываем, что за ней – икона. И к этой иконе мы должны относиться бережно, с такой любовью, так нежно и благоговейно, именно потому, что она осквернена, и испорчена, и ранена; это одно"42.
Аристотель ещё ранее заметил эту особенность нашего устроения и назвал страстные порывы низшей частью души, а благочестивые – высшей43. В своей книге "Этика" он утверждает, что влечение к прекрасному, соединённое с рассуждением – это и есть добродетель, и такое стремление достойное похвалы. По Аристотелю добродетельный человек больше всего наслаждается практикой рационального различения и выбора добра и зла, и поэтому в нем гармонично сочетаются разум и страсть. Счастьем же Аристотель называет деятельность сообразно добродетели. Он говорит: "Поскольку высшее благо – это счастье, и оно – цель, а совершенная цель – в деятельности, то, живя добродетельно, мы можем быть счастливы и обладать высшим благом"44.
Но далее Аристотель замечает, поскольку счастье – это совершенное благо и цель, оно будет уделом совершенного, не ребёнка, а взрослого человека, который достиг совершенства в познании. Ведь счастье – это не просто знание того, как хорошо жить, а в первую очередь – деятельность сообразно добродетели. И мы не согласимся назвать счастливым человека, проспавшего всю жизнь – именно потому, что в этом случае он живёт, но не живёт сообразно добродетели, т. е. не действует.
Из такого понимания следует, что "дети умом" нуждаются в законе:
"Всякий, питаемый молоком, несведущ в слове правды, потому что он младенец; твёрдая же пища свойственна совершенным, у которых чувства навыком приучены к различению добра и зла" (Евр.5:13-14).
Доводы и обучение не на всех имеют силу, но необходимо, чтобы душа человека заранее была подготовлена привычкой наслаждаться благом и ненавидеть неразумные порывы. Человек, живущий страстями, вряд ли станет выслушивать доводы, удерживающие его от греховного разрушительного наслаждения, и даже не поймёт их. Ведь страсть повинуется не доводам, а только силе, говорит Аристотель. Поэтому необходимо, чтобы заранее был воспитан характер, родственный добродетели, любящий прекрасное и ненавидящий злое.