Поэтому, вынимая карты в классной комнате, я начинаю немного преувеличивать. Играть на публику.
– Любовники! – восклицаю я, как будто у меня во рту свежая клубника. – А вот это действительно интересная карта.
– Она означает любовь? – возбужденно спрашивает Ребекка Хайнс.
Столпившиеся вокруг девочки хихикают и подталкивают друг друга. Единственная, кого, похоже, вовсе не интересует гадание, это Лили. Я гляжу на нее поверх голов и плеч и вижу, что ее рука тянется к слуховому аппарату.
Она что, отключает его?
– Да, любовь, – отвечаю я Ребекке, хотя это и не совсем верно.
«Любовники» обычно означают скорее поиск гармонии между двумя противоположными силами, чем романтическое увлечение. Но кто хочет это слышать?
– Ты найдешь свою родственную душу, – говорю я.
– Когда? Где? Как?
Я протягиваю ей колоду.
– Спроси карты. Спроси их. Спроси, кто твоя родственная душа.
С другого конца класса на меня смотрит Фиона. Те, кто легкомысленно относятся к Таро, раздражают ее больше, чем меня. Она закатывает глаза и берет в руки телефон. На мой телефон приходит сообщение в WhatsApp. Я быстро бросаю взгляд на экран, наполовину скрытый в моем кармане.
«Как можно настолько грубо играть?»
Я ухмыляюсь и решаю довести дело до конца.
– Ребекка, ты должна спросить карты с открытым сердцем. Спроси их, кто твоя родственная душа.
– Кто моя родственная душа? – спрашивает карты бедная глупенькая Ребекка Хайнс.
– ГРОМЧЕ!
– КТО МОЯ РОДСТВЕННАЯ ДУША?
– Магические силы тебя не слышат, Ребекка!
– КТО, БЛИН, МОЯ РОДСТВЕННАЯ ДУША? – кричит она и вытаскивает карту из колоды.
«Дьявол».
– Сатана! – кричу я, напуская на себя испуганный вид. – Твоя родственная душа – Сатана!
В это мгновение в класс входит мистер Бернард, и все толпившиеся вокруг меня девочки с визгом разбегаются.
– Что? Чем вы тут занимаетесь? Что здесь происходит, Мэйв?
Я быстро прячу карты.
– Ничего, сэр, – отвечаю я скромно.
– Andiamo! Andiamo[2]! – приказывает он жестом всех вернуться на свои места.
7
Несколько дней я не вижу рори, но в четверг снова сажусь рядом с ним в автобусе.
– Привет, – говорит он. – У меня осталась твоя вещица.
Он оттягивает воротник рубашки и вытаскивает длинный коричневый шнурок, который прикрепил к моему кварцу.
– Спасибо, – говорю я, когда он опускает камень мне в ладонь.
Меня немного смущает, что он до сих пор хранит тепло его тела.
– Тебе нравятся всякие украшения, не так ли?
Вопрос довольно невинный, но то, как я его задаю, кажется странным и неловким.
– Ага, – отвечает он вполне беззаботно. – Нравятся…
Он вытягивает руки и показывает свои свежепокрашенные ногти. Теперь они аквамаринового цвета.
– Всякие наряды, – заканчивает он со скромной улыбкой.
– Не осуждаю тебя, – говорю я, рассматривая его сине-зеленые ногти. – Ну, то есть мне самой не очень нравятся косметика, украшения и все такое, но мне кажется, это потому что… ну, единственная причина, потому что от тебя это как бы ожидают, раз ты девочка, понимаешь? Как будто, когда я это надеваю, то я как бы и должна это носить. А от этого все впечатления портятся.
Он кивает, глядя на меня так, как если бы я заговорила на языке, который он не слышал с детства.
– Извини, несу какую-то чепуху. Возможно, это даже не имеет смысла.
– Нет, имеет, – говорит он совершенно уверенным тоном. – Имеет. Наверное, никто из нас не хочет делать то, что от нас ожидают.
Мы немного молчим, размышляя друг о друге в совершенно новом свете.
– Слушай, – говорю я, до сих пор ощущая зажатый в руке теплый розовый камень. – Почему бы тебе не оставить его себе?
– Что? Нет, он твой.
– Не совсем. Как я сказала, мне не нравится носить украшения.
Я надеваю шнурок ему на шею, и камень свисает снаружи на его джемпере. Он быстро засовывает его за пазуху.
– Спасибо, Мэйв.
Мы еще немного молчим, пока автобус едет, а когда выходим, Рори задерживается.
– Собираешься сразу домой? – спрашивает он.
– Нет. А что?
– Да так… что-то мне не очень хочется прямо сейчас домой.
– Ну ладно, – отвечаю я, чувствуя, как в животе образуется комок. – А куда ты хочешь пойти?
Мы идем вдоль берега Бега, пиная камешки и ветки, почти не разговаривая. Похоже, ничего конкретного у него на уме нет. Мне уже приходилось так гулять с другими парнями. Ничего особенного. Они постоянно пытаются найти какое-нибудь местечко поукромнее, чтобы дотронуться до тебя, а я им разрешаю. Такое уже бывало дважды. Конечно, это никакой не секс. Просто так я чувствую, что не отстаю от других.
Интересно, а был ли секс у Рори? Вообще-то ему уже семнадцать. Думая об этом, я краснею и поплотнее закрываю шарфом нижнюю половину лица.
Мы идем по длинному подземному переходу, где кто-то оставил бутылки и сигареты. Это уже много лет место, где тусуются тинейджеры. Граффити на стенах служат напоминанием о трагедиях каждого поколения: Курт Кобейн, Эми Уайнхаус, Мак Миллер. Мы сидим и немного разглядываем их, говоря о том, что поп-звезды и рок-идолы всего лишь люди, которые умирают.
– О боже, так по-готски, – смеется Рори, обхватывая руками колени.
– А знаешь, что еще больше по-готски? – спрашиваю я, роясь в сумке. – Самодельный сборник на кассете.
– Ничего себе! – восклицает он, как будто я вынимаю из сумки отрубленную руку.
– «Весна 1990», – читает он. – Работает?
– Еще как.
Я включаю кассету. Мы берем каждый по наушнику, и я изумляюсь тому, как много песен знает Рори.
– The Cure, – говорит он, когда начинается песня «The Lovecats». – О, и Pixies!
– Не знала, что ты так разбираешься в музыке.
– Ха, Мэйв. Я же играю на гитаре в группе. Ты знаешь это.
– Откуда мне знать?
– Я думал, Лили тебе…
Я прерываю его. Не хочу говорить о его сестре.
– Не знала, понятно? Скажи лучше названия песен.
Он говорит мне названия. Я записываю их в телефон.
Сидя на холодной земле, я начинаю замерзать и встаю.
– Надо идти домой, – говорю я.
– Да, мне тоже.
Наступает молчание. Меня сбивает с толку этот проведенный с ним сюрреалистичный вечер. Мы никогда так долго не были вместе, даже несмотря на то что я ночевала у них в доме с шести лет. Чувство близкого знакомства перерастает в какую-то странную нервозность. Как будто я могу сказать что угодно, а он будет лишь улыбаться и улыбаться или скажет в ответ что-то смешное.
Мне что, нравится Рори?
Почему-то этот вопрос мне кажется очень трудным. Обычно, когда мне кто-то нравится, я в этом точно уверена. Это внутреннее чутье. А не эта странная смесь адреналина и дружбы.
– Ну ладно, увидимся, – наконец говорю я.
Я подаюсь вперед, чтобы обнять его, и наши тела неуклюже сталкиваются.
– Да, ладно. Наверное, завтра.
А затем происходит что-то невероятное.
Он склоняет голову набок и странно улыбается. Такая улыбка в сторону, которой в обычной дружбе не существует. Улыбка, от которой начинают гореть мои ноги, а в горле першит.
– Мэйв, – произносит он тихо, едва слышно.
Теперь он находится совсем рядом со мной. Я вижу его ресницы в том месте, где они выходят из кожи.
– Иди-ка поближе.
Он что, собирается поцеловать меня?
Меня что, поцелует Рори О’Каллахан?
А почему бы и нет?
Я закрываю глаза и жду.
А затем ничего. Никакого прикосновения. Просто голос.
– Меня зовут Ро, – говорит он.
Я открываю глаза и моргаю.
– А?
– Хотел, чтобы ты узнала мое имя, – просто говорит он, и вся магия близости предыдущего мгновения тут же полностью исчезает или, что хуже, все это было просто придумано. – Ты можешь называть меня так.
– Ро. Ро, – повторяю я. – Хочешь, чтобы тебя звали Ро?
Он кивает.
– Да, это мое имя. Я его выбрал.
– О. Окей, Ро, – пробую произносить я имя. – Мне нравится, – честно говорю я. – Какое-то немного таинственное.
Ро поворачивается и в последний раз печально улыбается.
– Все колдуньи в сказках знают настоящие имена всего, правда?
И оставляет меня в недоумении на берегу реки.
8
– Да, вроде симпатичный у тебя бойфренд, – говорит Фиона. – Я даже ревную.
Фиона лежит на спине в Душегубке. До первого занятия пять минут. Я почти не вижу девочек, с которыми она общалась в первый день. Фиона знает многих, но особых подруг у нее нет. В первую неделю «фазы Таро» сюда каждое утро приходили по пять-шесть девочек, но теперь почти все уже хотя бы по разу побывали на «консультации», и стало немного легче. Тем не менее Фиона по-прежнему приходит сюда каждое утро.
– Он не мой бойфренд, – возражаю я. – Мы даже не поцеловались.
– Мне понравилась эта штука с именем. А он просил тебя использовать разные местоимения?
– Нет.
– А текстовые сообщения с тех пор посылал?
– Думаю, он даже не знает моего номера.
– Х-мммм. Как насчет карт? Может, разложим?
– Конечно, – говорю я, тасуя карты.
За пределами класса я всегда тасую колоду. Это успокаивает. Это помогает очистить разум, когда ночью я начинаю слышать голоса девочек из моего класса, и каждая из них толкует о своих проблемах, словно клоуны, пытающиеся набиться в переполненный автомобиль.
– Карты, карты, карты, что Мэйв делать с ее парнем?
Лежа на полу, Фиона протягивает руку над головой и выбирает одну карту наугад.
– Ага, вот она, – размахивает она картой. – Перевернутый мужчина.
– Это Повешенный! – восклицаю я, хватая ее. – Эту карту вынимал Рори в автобусе.
– Ого.
– И очень странно отреагировал. Не захотел ни о чем говорить. Я просто сказала, что Повешенный – это про то, когда находишься между двумя состояниями.
– Или полами, – задумчиво говорит Фиона. – Может, он «эн-би», то есть «небинарный»? Ро – это как бы гендерно-нейтральное имя.
– Может быть. Хотя не совсем понимаю, что это.
– Мне кажется, для разных людей это означает разное. У меня есть знакомый актер «эн-би».
– Я тебя поняла, Фиона. У тебя есть знакомые настоящие актеры.
– Не придуривайся.
Она хватает старый учебник и хлопает им меня по голове. Звенит звонок.
– Надо идти в класс, – говорит она, но никто из нас не шевелится.
– Какой у тебя урок сейчас? – спрашиваю я.
– Английский. А у тебя?
– Биология.
Мы на мгновение замолкаем, и у каждой из нас в голове вертится один и тот же вопрос.
– Ага, – говорю я, и мы лежим на полу, подложив под головы мой джемпер в качестве подушки.
В Душегубке достаточно уютно, если только привыкнуть к запаху.
– Прогуляем.
Во второй половине оказывается, что нам некому преподавать историю. В Святой Бернадетте так бывает. Иногда учителя просто не появляются из-за какого-то конфликта в расписании или из-за срочных обстоятельств. Для первогодок назначают замену, но с четвертыми, пятыми и шестыми годами обычно не заморачиваются. После звонка проходит двадцать минут, а мы до сих пор одни, без учителя и без замены.
– Мэйв, – говорит Мишель. – Погадай мне на Таро.
– Я уже раскладывала тебе, Мич. Три раза.
Сказать по правде, меня это уже немного раздражает. Мне нравится, когда на меня обращают внимание, но я ненавижу, когда меня воспринимают как показывающую фокусы обезьянку. Со мной так всегда. Если мне кажется, что над моей выходкой посмеются, я обязательно это сделаю. Поэтому я и швырнула ботинок в мистера Бернарда. Таро вовсе не изменило мою репутацию, а просто укрепило ее.
– Погадай мне, – просит Нив. – В последний раз ты гадала мне в среду.
– Твой расклад не мог так уж сильно измениться за два дня, Нив. Все равно я оставила карты в Душегубке.
– А вот и врешь, Мэйв. Не оставляла ты их в Душегубке. Они здесь. – Мишель достает их из моего блейзера, висящего на спинке стула.
Что?
– Это ты их туда положила? – недовольно спрашиваю я. – Ты что, роешься в моих вещах?
– О боже, нет. Чего ты так бесишься? – огрызается она. – Нам просто скучно.
– Я не могу все время подряд раскладывать одним и тем же людям, – ворчу я и считаю, что на этом дело закончено.
– Ты еще не раскладывала Лили, – говорит Мишель.
– Она и не спрашивала.
Лили сидит на своем обычном месте, в первом ряду слева. Она уткнулась в одну из тех странных книг, от которых я отговаривала ее на первом курсе. Все это время Таро, казалось, совершенно ее не интересовало. Мне кажется, что отчасти потому, что эта тема ее пугает, а отчасти потому, что она не хочет больше разговаривать со мной.
– Лили не хочет, чтобы ей раскладывали Таро.
– Конечно, хочет, – говорит Нив и поворачивается к Лили. – Эй! Лил! Ты хочешь, чтобы Мэйв погадала тебе на картах?
– Лил! – кричит Нив снова, и поскольку Лили как бы не совсем слышит нас, та встает со стула и пересекает класс.
– Привет, – говорит Лил. – В чем дело?
– Да мы просто хотели спросить, не хотела бы ты проконсультироваться с Таро.
– Что за желание такое?
– Потому что ты единственная на нашем курсе, кто еще не консультировался. Думали, тебе будет интересно.
Вообще-то Нив не все время такая стервозная. Обычно она даже неплохая. Но, как и во всех девочках, в ней заложен потенциал «большой стервы», который очень легко просыпается поблизости от таких доступных целей, как Лили.
Лили заправляет волосы за свое глухое ухо – обычно она так поступает, когда нервничает. Как будто она сразу вспоминает обо всех своих слабостях, и ее охватывает непреодолимое желание показать их, как собаки показывают свой розовый живот.
– Нет, не интересно, – говорит она.
Она до сих пор не посмотрела на меня. Она поворачивается в мою сторону, только если это неизбежно.
– Видишь? – спрашиваю я Нив. – Она не хочет. Так что перестань.
– Ты что, боишься? – дразнит ее Нив.
Да, фраза ужасно избитая, но она работает.
Губы Лили дергаются.
– Нет, – говорит она.
– Тогда выбери три карты. Любые три, – говорит Нив, хватая со стола карты из Душегубки.
Лили осторожно выбирает карты, держа их между кончиков указательного и большого пальцев, словно стараясь свести контакт с ними до минимума. И кладет их лицом вниз на стол.
– Перевернешь их, Мэйв? – спрашивает Лили с неожиданной твердостью в голосе. – Тебе же нравится отворачиваться от одних и поворачиваться к другим.
Слышны громкие вздохи удивления. Лили только что обвинила меня.
Теперь на нас как будто обращены все взоры в классе. Даже Фиона отложила телефон и сбросила с себя вид «я выше всего этого», который она напускает на себя во время занятий.
Невозможно понять, что можно ожидать от Лили. Я краснею, вспоминая о вчерашнем вечере, когда закрыла глаза и ожидала поцелуя от ее старшего брата. Неужели он рассказал ей? Они настолько близки? Год назад они не особо разговаривали по душам, но вдруг все изменилось. В конце концов, оба они странные.
Я переворачиваю первую карту Лили. Пятерка кубков, на которой изображена женщина, плачущая над лежащими у ее ног перевернутыми кубками.
Лили глядит прямо на меня.
– И что это значит?
Я вдруг испытываю страх перед ней. Где та скромная, ребячлевая Лили, которую я знала? Та, которая просила меня рассказать ей истории о привидениях, но плакала, когда они оказывались слишком страшными?
– Печаль, – отвечаю я, поморщившись.
В младшей школе мы с Лили вдвоем ходили на занятия для отстающих. Нам было по шесть лет, и мы складывали по буквам слова «К-О-Т» и «К-И-Т». Узнав, о том, что мы живем рядом, наши мамы подружились. Так началось замечательное время. Мы ночевали друг у друга, посещали семейные праздники, бегали по парку, пока наши мамы сидели и болтали в кафе часами. Дополнительные занятия закончились, а мы стали лучшими подругами.
До того, как пошли в среднюю школу, где вдруг стало очень важно, кто твои подруги.
Или, по меньшей мере, мне так казалось.
– Печаль, – скептически повторяет Лили. – Как-то уж слишком неопределенно.
– В каком смысле?
– Люди постоянно печалятся. Печалиться можно по самым разным поводам, – холодно говорит она. – А почему печалюсь я?
Потому что я тебя бросила.
Я слышу, как Нив и Мишель недовольно вздыхают – им уже стало скучно от того, как медленно все происходит. Помнят ли они, что мы когда-то были с Лили подругами?
– Ты печалишься, потому что… – я переворачиваю следующую карту.
Тройка мечей. Сердечная рана.
– Потому что тебя бросили.
Кто-то хихикает.
– О бооооже, – тянет Мишель. – Так у тебя был БОЙФРЕНД?
– Какое поразительное достижение, Лили, молодец, – говорит Нив покровительственным тоном.
Лили краснеет. На мгновение я почти не сомневаюсь в том, что она сейчас выскажет все, что знает про меня, и та сомнительная популярность, которую я обрела в последние недели, окончательно развеется. Даже если мы не общались за последний год, наши мамы до сих пор часто говорят друг с другом.