Я сначала не узнаю его. А когда узнаю, не буду знать, что сказать. И поэтому выдавлю первое, что придёт в голову:
– А я думал, таких как ты в космонавты не берут.
Он усмехнётся.
– Ну, я же не в испытатели. У меня свой путь.
Потом я спрошу про Миху, он помрачнеет.
– Миха умер. Но жизнь прожил хорошую, достойную. А вы как, Родион Маркович?
– Я не умер. Но жизнь пока тоже хорошая. Достойная меня.
Мы посмеёмся и попрощаемся.
Но это будет только через пять лет.
А пока я стоял и курил в окно, наблюдая, как толстый мальчик ковыляет по дорожке прочь от моего дома. Хромая и игнорируя припаркованный у подъезда такси-кар.
И думал, что назвать ребёнка Ваней было бы, конечно, слишком сентиментально. И я так никогда не сделаю, даже если и обзаведусь когда-либо сыном.
Мальчик обернулся и замер, глядя на меня. Поднял вверх руку со сжатым кулаком. «Побеждать!» – прочитал я по губам.
И вскинул кулак в ответном приветствии.
Антон Дождиков. Профессионалка
Разминочная комната. Окна из пуленепробиваемого стекла, занавешенные тяжёлыми багровыми шторами. Слабое освещение от диодных трубок на потолке. Мягкая, густая и липкая полутьма внизу. Устало шуршит настенный кондиционер. Лёгкий аромат хлорки.
Звук моих глухих шагов отражается от стен и гаснет, растворяется в помещении. Ступаю легко, медленно, как кошка. Пружинящий пол – татами. Передо мной висит на канатах имитация обнажённого человеческого тела в полный рост: глаза-бусинки раскрыты, рот скривился в беззвучном крике.
Я разогреваю суставы и связки. Медленно и с усердием. Сначала шею, потом кисти, локти, плечи. Вращаю корпус, вправо-влево. Перехожу к коленям и ступням.
Делаю растяжку – руки, ноги. Позы «собаки», «младенца». Пружинящие выпады.
Перед работой разминка – обязательная процедура. Гибкость, сила и точность – моё профессиональное кредо и «бади скиллз».
Расслабляю мышцы после статической нагрузки и восстанавливаю дыхание. Подхожу к манекену.
На деревянной полочке у свежеоштукатуренной стены разложены кинжалы и мечи всех форм и размеров: от маленького перочинного ножика до «гросс-мессира», которым можно орудовать двумя руками. Неоновый свет отражается в их наполированных до блеска лезвиях.
Беру кривой казачий «бебут». Примериваюсь. Имитирую колющие удары. В сердце, в печень. Хватаю рукоять обратным хватом и одним резким взмахом перерубаю манекену сонную артерию.
Брызжет струёй кровезаменяющая жидкость.
Смотрю – разрез чистый, края ровные и без зазубрин. Совершенство!
Тренировка окончена.
Я довольна. Беру с полочки вафельное полотенце. Утираю липкий солёный пот. Бросаю на пол – дежурная смена приберётся.
Вот так же легко и просто я убиваю тела живых людей. И делаю это осознанно. Мне хорошо платят. Есть страховка, полный соцпакет, льготы для всех членов семьи. Московская прописка. Регулярное повышение квалификации и профессиональная переподготовка. Нет, конечно, досрочного выхода на заслуженный отдых, но в наши дни – это совсем не актуально. Как, впрочем, и сама архаичная пенсионная система.
Зачем убиваю? – сложный вопрос. Сначала я думала, что просто нравится. Всё это глубоко личное, наболевшее. Помните школу, старшие классы, «первый раз»? Да-да, всё происходит из прошлого жизненного опыта. Любовь, боль и кровь. Прямо после подготовки к сдаче ЕГЭ в кабинете биологии.
По-настоящему «первый раз» у меня было с Наташкой. Тогда так было модно. Романтик!
Шли с ней по жизни много лет. Сходились, расходились, спорили, ссорились, меняли мужчин.
– Почему именно женщина должна убивать? – спросите вы. Отвечу без утайки. – Мужики от этой работы сходят с ума и дохнут как мухи. Слабые. Неприспособленные. Боятся чужой боли, криков и крови.
Обычно я прихожу на службу к десяти. Проклятые подмосковные пробки! Другие сотрудницы – к одиннадцати-двенадцати. Наташка-фанатка сейчас пашет в третьем секторе, а потому является в восемь. Старается, сучка-стахановка, всё ещё хочет меня уесть. Я тоже хорошо делаю свою работу, но естественно, без выпендрёжа. А ей подавай свежак, новые эмоции, соревнование и конкурентную борьбу.
Захожу в свой рабочий кабинет.
Закопчённое пыльное окно. Наполовину приспущенные тяжёлые жалюзи. Репродукция Бориса Валеджио на стене с крылатыми культуристками, дерущимися с рептилоидами. Стол, заваленный бумагами и папками. Гранёный стаканчик с мёртвыми пластиковыми розами. Допотопный компьютер, наверное, поросший мхом. Металлический шкаф. А вы что, хотите «Икею»?
На стальных крашенных серебрянкой створках – портрет сэра Роджера Пенроуза на фоне чёрно-белой фрактальной мозаики, под ним лозунг с яркими печатными буквами: «Теория объективной редукции всесильна – потому что она верна!»
Открываю ржавым ключом скрипучий замок. Вешалка. Ворох маскарадных костюмов, пересыпанных нафталином. Отдельно висит чёрный шёлковый балахон с глухим капюшоном. Внутри – тряпочный мешочек на ниточке, полный лаванды. Свежие, пахнущие вездесущей хлоркой сандалии. Коса на гладко отполированном древке стоит в отдельной секции.
Беру точильный брусок. Провожу по лезвию – звенит! Достаю бумагу и пробую остриё.
Класс! Теперь у меня два аккуратных листика. Стороны идеальные, без заусенцев.
Раздеваюсь. Но вы не подсматривайте!
Нет, не подумайте чего лишнего, ведь я же женщина, хоть и замужняя – и всё при мне. Но вот так вот изливать душу неизвестному человеку и тем более не «клиенту»… Не каждая из моей профессии решится. Особенно в наши дни, когда минкульт и полиция нравов… ох, не будем о запретном!
Надеваю балахон. Часы над входом отбивают десять.
Выскакиваю за дверь.
Наташка! Сучка крашеная в латексной униформе и на каблуках. Сегодня она всё-таки опаздывает. Видимо, шлялась где-то все выходные. Улыбается стерва, хихикает.
– Маша, я тебя прямо люблю! Ты только представь себе! Вчера он, он… – Похотливая тварь аж зарделась.
– И я тебя, милая! Давай на обеде у девятого цеха, – прерываю я её излияния.
– У разделочного? – Моя «бывшая» хлопает своими бесстыжими бельмами.
– У разделочного! Ну все, чмоки-чмоки! – и убегаю.
Меня должен ждать «клиент». До обеда он у меня один. Так что можно не торопиться. Я бы попила чай. Свой любимый, с бурятской шаманской травкой. Но напиток слишком бодрит. В последнее время много нервничаю. Может дрогнуть рука, и чистого убийства не получится.
Захожу в «предбанник» своего рабочего цеха. Уютно обставленное барной мебелью и обитое пробкой помещение без окон с тёплым, тщательно подобранным натуральным светом галогеновых ламп. М-м-м, так хочу загорать!
Вот только баннер на стойках посреди комнаты: «Да здравствует теория объективной редукции волновой функции мозга»! – мешается. Я его куда-нибудь приберу, хоть и начальство запротестует.
«Клиента» ещё не привезли? Странно!
Открываю компьютер. Смотрю заказ-наряд на сегодня. Пусто. Только в окне состояний мигает надпись: «Ожидается новая задача». Тупой «Метасофт Проджект»! Всегда выступала за традиционную бумажную бюрократию без всех этих нововведений от зануд-айтишников.
Наливаю в чашечку из автомата бескофеиновый кофе, присаживаюсь на обитый искусственным мехом стульчик, вдыхаю тщательно имитированный аромат и вспоминаю…
* * *
В школе я училась на отлично, в институте тоже. Перфекционистка конченая. Первая работа – секретуткой в том же институте «Нефти и газа». Потом постмапдемийный кризис двадцатых, автоматизация бизнес-процессов и массовое сокращение всех «секретных уток».
Новую профессию освоила быстро, помогли полугодовые курсы профессиональной переподготовки и протекция от профсоюзной ячейки. Вначале у нас шла теория и всякие мудрёные словечки: «межсуществование», «параллельное подключение», «нейрошунты», «оркестрирование», «мембранные белки», «инициирующий импульс разрушения обратной связи», та же «объективная редукция». Потом – практика, изнурительные и изощрённые тренировки. Первые дела, «клиенты». Годы спустя – заслуженные награды и почести, выслуга лет.
У всех новичков так бывало, будто впервые сидишь за рулём машины и хочется похулиганить. В профессии без году – век, и начала выделываться, прямо как сейчас выкобенивается Наташка, которая пришла в нашу контору позже и по моей рекомендации (точно тогда дурой была – пригласила «бывшую» на свою голову).
Я тогда ещё не работала с косой. Предпочитала меч а-ля «палач из Лилля» и мушкетёрский балахон с кружевными панталонами. Ходила в спортзал, занималась кроссфитом, чтобы совладать с пудовой железкой. Много пахала и сильно уставала.
«Клиент», а мы всегда называем своих подопечных «клиентами», попался тогда на удивление не старый. Жилистый и мускулистый мужик лет пятидесяти. То ли в своё время стероидами обжирался, то ли такой от природы. Шея – как у быка. Начальство типа по блату сплавило. Внесло изменения в производственные табели и подсунуло мне. «Метасофт» тогда не прорастил свои зловонные корни в наше ремесло.
– Ты, Маша, у нас самая аккуратная. Весь план, вся пятилетка на тебе держится! – упрашивал Софрон Тимофеевич. – Пойми, я тоже человек подневольный. Мне сверху скажут – я и под козырёк. Ну, бога ради, молю тебя, сделай чисто! А за сверхурочную отгул дадим и премию выпишем. Квартальную.
Махнула рукой, согласилась.
Я тогда обитала в зале, стилизованном под жуткую помесь подвала «Гестапо» и средневековой инквизиции. Только без портретов бесноватых фюреров и бритых инквизиторов на стенах. Пыточные инструменты, компьютеры, четыре рабочих места на случай внепланового аврала или, как у нас говорили, – «оргии».
Крепыш в одиночестве висел на дыбе. Руки вывернуты в суставах. Ноги зажаты в «испанских сапогах». Новодел, конечно, но где же достать оригинал!
Зубы стиснуты. Того и гляди кляп перегрызёт. Глаза выпучены и налиты кровью. Вены на теле вздулись. И ежу понятно, «клиент» почти дошёл до кондиции.
Подошла ближе. Проверила контакты – высокоточные дата-кабели в медной оплётке вставлены в аккуратно проделанные отверстия в затылке и позвоночнике жертвы. Шлем с электродами пристёгнут. Нейроразъёмы смазаны спиртом, аж блестят в холодном свете люминисцентных ламп. Жгуты проводов собраны в пучок, толщиной в мою руку, и уходят за стену в соседний цех.
Техническая бригада у меня хорошая, всё время со мной кочует, две подружки – Светка и Катька, рыженькая и пухленькая. Девочки вовремя подготовили и загрузили систему. Я проверила на мониторах данные – везде ровный зелёный свет.
Надо девок пристроить на курсы повышения квалификации. Так сказать, растить молодое поколение, новую смену. Засиделись в подмастерьях.
Сбросила балахон. Вынула из ножен меч. У «клиента» реакция нормальная. Предсмертный страх и половое возбуждение. Типа стояк у него на бодибилдерш. Хорошо. А то ведь некоторых нужно «виагрой» накачивать! А иногда приходится тащить экзекутора его же пола, а таких по всей нашей державе с её «духовными скрепами» лишь с десяток наберётся. Да и то они больше по заграницам шатаются. Гастролируют на «Еврови… то есть на «Евроинквизиции». Разумеется, в порядке обмена опытом и распространения инновационных практик.
В нашем палаческом деле задушевные разговоры приветствовались. «Клиент» должен дойти до вышеозначенного состояния. А люди же разные попадались: одним бронелифчика и получасовой порки достаточно, другие заводятся только на эльфийских принцесс с изощрёнными гномьими пытками, третьим нужно читать любовную переписку Ленина, Крупской и Инессы Арманд, прибегать к посторонней помощи и работать с подручными, изобретать «тройничок» или «квартет». Вот и приходилось импровизировать, перевоплощаться, работать то по системе Станиславского, то по Чехову, становиться сначала Наташей Ростовой, затем – Джулией Стрейн. В нашем ремесле всегда практиковался индивидуальный подход, да и творческая жилка приветствовалась.
Ещё раз проверила показания приборов.
Всё в порядке. Индикаторы в зелёных зонах, отклонения на энцефалограмме в пределах контрольных значений.
– Хм, простите, а как вы делаете подход на бицепс в кроссовере? – вежливо поинтересовалась я, отсоединяя «клиенту» резиновый кляп. – Классика, три-четыре подхода по десять – пятнадцать повторений? Или форсированный, с уменьшенными весами и до отказа?
– Только классика. Делай акцент на базе: становая, присед, жим, – хрипел «клиент».
Это так мило!
– Не поделитесь секретом?
Мы болтали о негативных повторениях, дропсетах и суперсетах. Я тогда окончательно и бесповоротно влюбилась, почуяла близкую душу, что иногда бывает с нами девушками. И – дёрнул же чёрт – спросила:
– Полгода тренируюсь по системе Саши Питерского. Плато. Нет прогресса. Что посоветуете? «Метандростенолон» или «Туринабол»?
– Что! Да как ты посмела! Я – натурал! – заверещал мой подопечный и принялся биться головой о фиксирующие цепи. Аж звон пошёл.
Ещё пара секунд – и контакт, как ментальный, так и физический был бы потерян!
Взмахнула мечом. Ударила изо всех сил.
Неудачно.
Фонтан крови. Бьющееся в судорогах тело с головой, отсечённой наполовину.
Лихорадочно ударила по кнопке аварийной реанимации. В камеру вбежали Катька со Светкой, за ними причитающий Софрон Тимофеевич:
– У-у-у, злыдня, у-у-уволю! Ты же мою тринадцатую зарплату запорола! Это же был Пётр Пампа-Порфирьевич, начальник телеологического отдела министерства здравоохранения!
Ну что было сказать? Накосячила – и ежу понятно. Тяжёлый меч-эспадон требует не столько силы, сколько точности в применении.
Мне тогда повезло. Реаниматоры – молодцы, справились, воскресили Пампу-Порфирьевича. Пришлось поставить им ящик водки-зубровки.
Повторную процедуру с «клиентом» проводила Наташка. Уж не знаю, в каком образе, но с тех пор я её и ненавижу. Набивается вновь ко мне в подружки, а сама… я её знаю, змею подколодную. Знаю, куда и на кого она глаз положила. Уж много лет прошло, а помнит, стервень.
* * *
Хватит о грустном. «Метасофт» ожил, поползли загрузочные данные на дисплее.
Сегодня меня опять ждёт «клиент». Мой любимый «клиент».
Встаю из-за стола, иду навстречу технической бригаде.
Я прямо плыву по белоснежному коридору между залами. На душе легко и приятно, бабочки в животе порхают. Хочется петь.
Навстречу мне бежит Софрон Тимофеевич, цепляет плечом и чуть не роняет кофейный автомат. Медальки и крестики брякают на чёрной начальственной униформе. Красная повязка с эмблемой нашей конторы на руке сбилась. Усики возбуждённо топорщатся. Фуражка сидит набекрень. Наш группенфюрер запыхался, рукой хватается за свою тощую грудь:
– Я-я-я пытался, я хотел её остановить!
– Кто? Что? – недоумевающе переспрашиваю нашего заведующего сектором.
Ох! Сердце пропускает удар.
– Наташка хочет убить твоего мужа!
– Что? Коза! Опять за старое? – ору я и, отталкивая начальство, прибавляю ходу. Зову подручных. – Катька! Светка! За мно-о-о-ой!
Девки быстро смекнули, что происходит что-то неординарное. Катька хватает медицинский саквояж. Светка на ходу звонит по внутренней связи реаниматорам.
Вместе бежим по коридору. Коса у меня в руках. Полы балахона развеваются. Встречные коллеги и сотрудники «Сколково мазохистикс» шарахаются в стороны.
Пробегаю очередь старшеклассниц в аккуратных чёрных кружевных передниках поверх обтягивающих комбинезонов телесного цвета. Детки пришли на экскурсию.
Дверь пыточной заперта изнутри.
Смотрю в окошко.
Наташка, сучка латексная, застыла в позе лебедя с боевой секирой. Косплеит приснопамятную Джулию Стрейн по полной. Плагиаторша!
«Клиент» уже подключён. Процедура запущена.
Ломимся в дверь – без толку! Морёный дуб с металлическими креплениями-стяжками. Над косяком издевательский агитационный плакат: «Не допустим коллапса волновой функции системы за счёт гравитационных эффектов на микроуровне!» – и улыбается вездесущий доктор Пенроуз.