– Кто такие? – Рявкнул Кирсанов. – Мне сказали, будут трое!
Тот, что шел первым, согнулся, уперев руки в колени, и сказал, еле переводя дыхание:
– Только мы.
– А где Эмото? Я его ждал.
– Эмото не придет. Умотались мы, сил нет. Все эти контроли… а потом драпать по снегу, да рыться по сугробам от прожекторов. Черт его подери, этого Эмото Кариму, проклятый авантюрист, еще капитаном танкера числится! Знал бы, взял бы втридорога… это на его корыте посылку доставили. Знаю, говорили, он поведет, да все пошло наперекосяк. За ними хвост был, ух! Два парня, вылитые самураи. Знаешь, лбы такие в черном, и с катаной. Им же денег обещали, сказали, что преследовать будут…
– Кому обещали? Кто будет преследовать? – Спросил Кирсанов. – Ничего не понимаю. Где же Эмото?
– Да я знаю не больше твоего! – Ответил проводник и махнул рукой в сторону сидящего в снегу. – Мне как сказали – встретишь на берегу Эмото с посылкой и доставишь коротким путем к Кирсанову. А я работы лишиться не хочу, я двадцать лет портовый сторож, только и сижу, потому что всем угождаю… мне что! С меня взятки гладки! Мне за драку с самураями не платили… чего это я шкурой своей рисковать должен. Эмото сам им на глаза попался… ну а я посылку за шкирку и нырк в сугроб… ну а дальше только ползком… только так и спасаемся…
Кроме того, что «посылку» преследовали, по невыясненным обстоятельствам, какие-то самураи, мы больше ничего не поняли. Посылкой, очевидно, был сидящий перед нами в снегу человек. Кирсанов схватил сторожа за грудки.
– Где Эмото, тварь, отвечай! – Заревел он ему в лицо.
Тот совсем раскис, захныкал, захлюпал, забился у Кирсанова в руках.
– Не знаю, не знаю, клянусь, – запричитал он. – Я не видел его, два парня передали мне посылку и убежали, сказали, надо помочь Эмото… отпусти меня, Коля, пожалуйста, умоляю!
Кирсанов решил, что многого он от портового сторожа не добьётся и надо просто избавиться от него. Он выпустил несчастного провожатого, и тот отшатнулся от него, с трудом удержав равновесие.
– Вот и делай после этого добро людям, – все всхлипывал он, оправляясь. – Стараешься, стараешься, а тебе в лицо плюют…
– Ну, будет тебе ворчать, – добродушно пробормотал Кирсанов, протягивая ему сигареты. – Все же благополучно прошло.
– Да, благополучно, не то слово, – сторож, наконец, пришел в себя, перестал плакать, скалиться, тяжело, с хрипом дышать и, выпрямившись, обратился к Кирсанову, кивнув на человека в снегу, – ты с ними, Коль, того, по аккуратней будьте.
– Чего ты? – буркнул Кирсанов.
– Да так, сам увидишь, – загадочно ответил он, продолжая ухмыляться и коситься на своего попутчика. – Только в «Астре» её очень ждут, с Петра спросят кой-чего!
И вдруг он заржал икающим хохотом, некрасиво разевая свой желтозубый, корявый рот. Кирсанов смотрел на него без всякого выражения и спокойно курил.
– Скажи-ка вот что, – произнёс он. – Мне Петр сказал, что Эмото принесёт кой-чего на всех. А раз Эмото нет, то…
– Да за это не волнуйтесь, – просипел сторож и похлопал себя по груди. – Общак он мне передал.
Кирсанов выжидательно смотрел на него. Сторож мельком, воровато поглядел по сторонам.
– Коль, дружище, не обессудь, там мне, того… причитается из твоих-то… обещали, вот…
– Во-он оно что, – зловеще протянул Кирсанов и принялся внимательно изучать сторожа взглядом, прищурив глаза. – И сколько же тебе обещали, золотой мой?
– 25… того… процентиков, – заискивающе пробормотал тот.
– Дима, – Кирсанов решительно повернулся и поманил Дмитрия. – А, Дим. Всыпь-ка этому господину 25 процентиков.
Дима снял шапку и двинулся прямо на сторожа. Лицо его, прямо скажем… одним словом, даже Кирсанов как-то слегка стушевался, взглянув на него. А сторож, едва завидев в поле зрения приближающуюся фигуру Димы и его пылающие, как у дьявола, круглые черные глаза, так и рванулся назад, потерял равновесие, засучил руками в воздухе, упал и, беспорядочно шаря в снегу, крабом ссыпался с холма и устремился прочь, в снежную пустыню, обратно, в порт. Только рев Кирсанова оглашал просторы ему вслед:
– Ты кого тут надуть собрался, с-сопля, гусеница, каракатица вонючая, так тебя и растак! В-вали к черту, пока я твой хребет в узел не завязал!
Он сгреб снега в кулак и швырнул в спину удирающему ворюге, но снежок не получился, слишком сильный стоял мороз, только искрящаяся оранжевая пыль рассыпалась в воздухе в жидком свете фонаря.
На снегу, там, где упал сторож, лежал чёрный свёрток и Дима, подойдя, подобрал его, взвесил на ладони, одобрительно кивнув, и передал Кирсанову. Стало тихо и вдруг мы все вспомнили, зачем здесь находимся. И все разом посмотрели на человека в снегу, который за все это время даже не шелохнулся.
– Он там, чай, не помер? – озабоченно поинтересовался Кирсанов, неизвестно к кому обращаясь.
Мы понятия не имели и, честно говоря, никто не спешил проверять. Но вдруг человек шевельнул рукой и сделал слабое движение, словно хотел подняться. Мы устремились на выручку и я оказался в первых рядах. Я поднял человека, удивляясь, до чего же он тонкий и щуплый. Мы проводили его в танк, усадили в кабине между мной и Китом, Борис полез вперёд, а Дима и Кирсанов сели на лавку напротив. Лязгнули дверцы, Володя завел мотор, в кабине вспыхнул свет, и загудела печка. Кирсанов стянул с головы пассажира капюшон и следом меховую шапку. Мы увидели белый череп, покрытый еле заметным ярко-оранжевым пушком. Пассажир не поднимал головы, только чуть приподнял руку, словно попытавшись удержать капюшон на голове. У пассажира было худое лицо, с синеватым, как у мертвеца, отливом и все в веснушках, чуть вздернутый, маленький носик, тонкие, золотистые брови. Это была, несомненно, женщина. Вдруг её красиво очерченные веки с длинными золотистыми ресницами, прикрывавшие глаза, дрогнули, и побелевшие, растрескавшиеся от зимнего морского ветра, губы разлепились. Она как будто хотела сказать что-то, но силы опять оставили её. Кирсанов наклонился к ней и тихо позвал:
– Эй, мадам, очнитесь!
И тогда она открыла глаза, и в ту же минуту Кирсанов рванулся назад так сильно, что сшиб с лавки Диму, распахнул дверь и, должно быть, выскочил бы из танка, не опомнись в последний момент.
– Ч-черт побери, – глухо пробормотал он, отодвигаясь, как можно дальше. – Да разве можно?..
Дима сидел, словно окаменев, уставившись на пассажирку неподвижным, страшным взором, а мы с Китом, конечно, как обычно, все пропустили и ничего не поняли, что произошло. Володя с Борисом перегнулись через водительское кресло и с интересом глядели в салон. Тогда Дима обратился к пассажирке:
– Посмотри на меня.
Но она опять закрыла глаза, и стала пытаться надеть капюшон, но сил у неё, видимо, не хватало даже на это.
– Посмотри на меня, – снова потребовал Дима. Она не отозвалась, и он протянул свою костистую руку с длинными, желтыми пальцами и, взяв её за подбородок, поднял ей голову и тогда она открыла свои кошачьи, ярко-оранжевые глаза, без белков, с черной каймой и черными, узкими, вертикальными щелками зрачков и очень спокойно посмотрела прямо на Диму.
Рука его невольно отдернулась и он сразу отпрянул. Он стал ругаться по-русски, очень грубо, не выбирая слов, и все лицо его исказилось от ненависти и отвращения. Он отодвинулся в свой угол, нервно нашаривая в кармане куртки сигареты и на его коленях я вдруг увидал небольшой черный пистолет, с резной деревянной рукоятью.
– Проклятье, – Кирсанов, морщась, тер лицо. – Проклятье. Что же это такое? Кой черт со мной такие штуки выделывать?.. Н-ну, Эмото, удружил на старости лет, нечего сказать…
– Да это же… чтоб мне провалиться… а ну, руки покажи!!! – вдруг не своим голосом заорал Володя и, не глядя, одной рукой полез нашаривать что-то в бардачке.
Я вдруг понял, зачем он туда полез и подумал, что в кабине уже достаточно оружия и крикнул Кирсанову, чтобы он всех успокоил, но никто не успел ничего сказать и сделать, потому что Дима грубо схватил руки пассажирки и принялся стаскивать с нее перчатки, но она забилась, бешено, отчаянно, неумело пытаясь дотянуться руками до диминого лица, чтобы оттолкнуть его, и тогда он схватил её за эти руки и скинул с лавки на пол.
Руки незнакомки выскользнули из перчаток, и она, не удержавшись, сильно ударилась головой о ребристый железный пол, а Дима снова отлетел в угол, сжимая перчатки в кулаках, а маленький черный пистолет остался между ними на лавке и все вдруг разом обратили на это внимание. Женщина рванулась к нему, воспользовавшись заминкой, опережая остальных, рассчитывая дотянуться до оружия и она дотянулась, но железные пальцы Димы уже сомкнулись на её запястье, он отобрал пистолет и коротким, точным движением, ударил женщину рукояткой в висок. Она обмякла и сползла на пол, но очнулась в ту же секунду и заскребла пальцами по полу, покрытому грязным, талым снегом, словно пытаясь зацепиться за что-то и подняться. А мы все застыли в молчании и, не отрываясь, глядели на её совершенно обычные, человеческие кисти рук и, как заговоренные, судорожно пересчитывали её пальцы. Володя, наконец-то, выудил из бардачка винтовку, и теперь весь салон был под прицелом.
– Она не сиксфинг, – ровным голосом констатировал Кирсанов, а Володя, как бы в ответ на его слова убрал винтовку, кинув её Борису. – Карианка. Всего лишь проклятая полукровка. Вонючка. Спилз…
– И без тебя видно, – огрызнулся Дима. – Только скорее хиншу.
И он смачно схаркнул ей под ноги. Я был с ним согласен, но лишь отчасти, плеваться мне показалось излишним, и я с укоризной посмотрел на Диму. Все-таки, женщина была хоть и сиксфинг, но только на половину. А на другую половину – человек. И значит, кровь в ней текла наша, человеческая. Дима швырнул перчатки обратно женщине, и они попали в меня. Я осторожно положил их рядом с ней.
– Какая разница, леший вас разбери, по-западному её называть, или по-восточному? – подал голос Кирсанов. – Главное, что у нас в машине чертова полукровка, сбежавшая из резервации, нам дадут за нее каждому по двадцать штук, но их нам не видать, если на рассвете она не переступит порог «Астры».
Дима и Кирсанов рывком подняли женщину, усадили на лавку и стали обшаривать её. Она только слабо трепыхалась и хрипела что-то неразборчивое, но очень знакомое, очень близкое сердцу и вдруг мы поняли, что слышим и замерли, как громом пораженные.
– Пусти, – прохрипела она, – отпусти меня. Я сама…
– Да она калякает по-нашенски, – опять прокомментировал ситуацию Володя и снова полез за винтовкой. Вот только непонятно, зачем на этот раз. Дима уже в третий раз возвращался в свой угол в растерянности, бросая по дороге вещи, вытянутые из куртки пассажирки – разную мелочь, вроде спичек, фонарика и тому подобного, а кроме них еще внушительный охотничий нож, острый, как бритва, и сложенную в шесть раз большую карту континента.
Да, женщина говорила по-русски, причем без акцента, на очень чистом русском, словно… но нам не хотелось в это верить. Не могло это отродье, этот отвратительный выродок, говорить на нашем родном языке, как на своем собственном.
– На диалекте понимаешь? – Спросил Кирсанов, переходя на другой язык. Не мог он этого вынести.
Женщина кивнула.
– Кто ты такая? – Кирсанов подержал на ладони нож, одобрительно осмотрел старательно заточенное лезвие, потом взял карту и развернул её. Дима придвинулся к нему, они некоторое время шарили по ней глазами, а потом одновременно взглянули на пассажирку поверх карты.
– Что это такое? Куда ты направляешься? – Резко каркнул Дима, с шумом развернув карту лицом к женщине. Там жирным красным маркером был старательно нарисован путь по Транссибирской магистрали из Владивостока в Москву. Дима повел по нему пальцем, и мы с Китом и хиншу зачарованно следили за этим его движением. Признаться, я тогда очень плохо говорил на диалекте и привожу теперь этот разговор со слов очевидцев.
– Какая вам разница? – Спросила женщина. У нее был низкий, хрипловатый голос. Говорила она с трудом, еле выговаривая слова, словно язык её не слушался. Я подумал, это потому, что она очень устала. Наверное, она от кого-то убегает. Она стала надевать перчатки обратно. – Вам заплатят. Вам много заплатят, просто за то, чтобы вы довезли меня до города.
– Мне никто не сказал, что я повезу хиншу, – резко ответил Кирсанов. – Это все усложняет. Ты сбежала из резервации и тебя преследуют солдаты Патрульного Корпуса. Ты в курсе, что мы тоже служим в Корпусе?
Хиншу промолчала.
– Зачем за тобой гонятся японцы? – Спросил Кирсанов.
Он угрожающе взглянул на женщину. Мы все вчетвером переводили напряженные взгляды с него на хиншу и обратно.
Она сидела, вцепившись в сиденье, словно её парализовало, только лицо начало синеть, и мне показалось, что она сейчас рухнет без сознания. Но вдруг она повернула голову, посмотрела в снежную ночь, потом перевела взгляд на Кирсанова, разлепила губы и еле слышно произнесла:
– Послушайте, ведь это большие деньги. То, что передал мой проводник, это половина, вторая у Петра и эти деньги ждут вас там. Десять вперёд на каждого, десять после. Вы можете получить много, очень много денег, если просто согласитесь меня отвезти. Но если Петр не увидит меня на рассвете, у него не будет резона прикрывать вас, когда станет понятно, что люди Эмото не получат вознаграждение за мою транспортировку. Потому что их награда у меня. Вы можете меня ограбить, но… они знают твоё имя и где тебя найти, дурак. И ты не сможешь уйти, они достанут тебя.
Будь Кирсанов один и на своей машине, он, возможно, выполнил бы просьбу своего друга Эмото и доставил хиншу в город, как тот просил, и было бы ему абсолютно фиолетово, что ей понадобилось на материке, из какой закрытой резервации она удрала, кто за ней гонится, зачем ей карта континента с этим жирным кружком в районе Москвы. Но давно уже, очень давно у Кирсанова нет своей машины, давно он уже похоронил все свои авантюры, а сейчас он командир сторожевого штатного танка-вездехода, с военными регистрационными номерами, полным экипажем и комплектом вооружения. И если он влипнет в скверную историю, его песенка будет спета. Он думал, что в легкую прокатится от порта до города и обратно, будет во Владивостоке к рассвету, вкусно позавтракает со своим экипажем у Петра в «Астре», а к поверке загонит танк в бокс, вернёт на место пеленгатор и аккурат перед построением мы незаметно нырнем в казарму, объяснив, что решили переночевать на базе. План был блестящий. Но все оказалось совсем иначе, чем он предполагал.
Она ведь была карианка. Мы должны были бы убить ее, но мы этого не сделали. Ненавидели ли мы кариан так же, как все остальные? Не знаю. Думаю, никто из нас до сих всерьез не задумывался об этой проблеме, потому что мы никогда не сталкивались с ней лицом к лицу…
Если бы Дима был один, он, ручаюсь, без тени сомнений пристрелил бы девушку-карианку, стащил бы её в овраг, забрал деньги, затоптал бы следы от гусениц, и никто никогда ничего бы об этом не узнал. Что касается остальных, то мы и вовсе бы здесь не оказались без Димы и Кирсанова. Ну, а что мы можем все вместе? Кирсанов беспомощно заозирался, встретил взгляд Димы, поспешно отвернулся и столкнулся с моим взглядом. И тут я не удержался.
– Когда еще подвернется такая возможность? – Тихо сказал я. – Такой шанс выпадает один раз в жизни. На эти деньги можно начать новую жизнь… к тому же, вдруг она говорит правду? Если мы не поедем к Петру, он выдаст нас Корпусу и тем самураям.
Дима и Кирсанов косо поглядели на меня, потом переглянулись и уставились на хиншу. Дима хрипло произнес:
– Какая разница, где её выкинуть? Здесь или на пороге у Петра?
– Пятьдесят штук, – ответил Кирсанов. – Вот и вся разница.
– Вот именно.
– Откуда ты бежишь? – обратился Кирсанов к пассажирке на диалекте. – Что говорил этот твой проводник насчет якудзы? И где Эмото?
– Понятия не имею, – прошипела женщина. Больше она ничего не добавила, а Кирсанов смотрел на нее, кивал и хмыкал, словно услышал намного больше, чем она сказала.