Рапалло – великий перелом – пакт – война: СССР на пути в стратегический тупик. Дипломатические хроники и размышления - Донгаров Александр Герасимович 14 стр.


Следует иметь в виду, что ни первоначальное советское, ни более позднее тройственное предложения о гарантиях не предусматривали ни заключения военной конвенции, ни размещения войск или баз на территории стран Балтии. От последних требовалось только согласие принять помощь государств – гарантов в случае возникновения угрозы их независимости, территориальной целостности и именно нейтральному статусу. Надо, впрочем, признать, что выдвинутое позже советское требование распространить действие гарантии на случай т. н. «косвенной агрессии» таило в себе угрозу произвола со стороны СССР. Однако это требование появилось ближе к концу трехсторонних англо – франко – советских переговоров, тогда как о принципиальном отказе принять гарантии страны Балтии заявляли еще до их начала.

Итог этого курса известен: под флагом нейтралитета государственные корабли Латвии, Эстонии и Литвы плавно вошли в эпоху «территориально-политического переустройства» региона согласно пакта Молотова-Риббентропа.

Прибалтийская реакция на советско-германское сближение и начало мировой войны

Известие о заключении советско-германского договора о ненападении породило в прибалтийских странах самые серьезные опасения за свою независимость. Поверенный в делах СССР в Литве Н. Г. Поздняков сообщал в НКИД, что пакт вызвал «волну явного беспокойства» в этой стране. Серьезное беспокойство и озабоченность наблюдались также в Риге и Таллинне. Поворот в отношениях между СССР и Германией, приезд Риббентропа в Москву и заключение советско-германского договора, по данным полпреда в Латвии И. С. Зотова, вызвали настороженность «во всех слоях латвийского общества, чувствовались нотки боязни существования сделки СССР и Германии» [63, с. 24]. В Таллинне, по наблюдениям советского полпреда К. Н. Никитина, происходящие события произвели на эстонское правительство «настолько ошеломляющее впечатление, что оно буквально растерялось и чувствовало себя в первое время совершенно дезориентированным» [64, Ф. 059, оп. 1, п. 305, д… 2111, л. 99].

Не успела улечься первая волна паники, как накатила вторая, вызванная началом польско-германской войны… Боевые действия приближались к границам региона и угрожали перевалить через них. Новая, третья, волна беспокойства относительно своей политической судьбы захлестнула столицы балтийских государств в середине сентября, когда в результате всевозможных утечек стал очевиден истинный характер советско – германских тайных договоренностей.

Из трех стран в наиболее сложной ситуации оказалась Литва в силу своей близости к польскому театру военных действий. У литовского правительства был еще один повод для серьезного беспокойства: будущее города Вильно (Вильнюса) и Виленской области в контексте судьбы самой Польши, в состав которой они входили на тот момент времени. Государственная принадлежность данной территории была предметом спора между Польшей и Литвой, который возник сразу после вычленения их из состава Российской империи и с тех пор оставался неурегулированным. Правительство Советской России с самого начала поддержало литовскую сторону. Поэтому когда в октябре 1920 г. Виленщина была оккупирована поляками, Москва официально не признала этого захвата и фактически высказывалась за государственную принадлежность края Литве [68, с. 228–230, 241–242; 69, с. 318–319]. Секретный протокол к пакту Молотова – Риббентропа также признал «интересы Литвы по отношению Виленской области».

Поначалу литовцы не знали о советско-германских договоренностях и опасались, что область, как и вся территория Польши, будет оккупирована Германией и, таким образом, потеряна для них. Поэтому Каунас всячески стремился втянуть Советский Союз в обсуждение виленской проблемы, надеясь, что прежние пролитовские заявления СССР на этот счет заставят его и в новой ситуации высказаться за право Литвы на Вильно. Но все их попытки выяснить что-либо оставались безрезультатными. Москвы отмалчивалась, поскольку на тот момент Литва была отнесена к германской «сфере интересов». Однако и после того, как между СССР и Германией состоялся обмен части советских приобретений в Польше на Литву, Москва продолжала придерживать «виленский козырь», чтобы разыграть его на запланированных ею переговорах с Каунасом о заключении договора о взаимопомощи.

Заключение договоров о взаимопомощи

После того, как в сентябре вводом войск на территории Западной Украины и Западной Белоруссии был решен «польский вопрос», настало время «прибалтийского». В беседе с германским послом В. фон Шуленбургом 17 сентября Сталин недвусмысленно высказался на этот счет. «Если мы согласны, – излагал посол резюме беседы в телеграмме в Берлин, – Советский Союз немедленно возьмется за решение проблемы прибалтийских государств в соответствии с Протоколом от 23 августа и ожидает в этом деле полную поддержку со стороны германского правительства» [8, р. 130]. Такое согласие было дано, и СССР приступил к реализации своих планов, поочередно предложив заключить договоры о взаимопомощи Эстонии, затем Латвии и, наконец, Литве.

Впрочем, имеются сведения, что инициативу переговоров перехватил эстонский министр иностранных дел Карл Сельтер, который быстро разузнал о существовании и содержании секретных протоколов и решил сыграть с Молотовым и Сталиным на опережение, чтобы добиться для своей страны возможно лучших условий соглашения. Наряду с тактическими соображениями за решением министра стояло ощущение реальной германской угрозы, опасно приблизившейся к региону в результате разгрома Польши. 24 сентября К. Сельтер выехал в Москву, якобы для подписания ежегодного торгового соглашения, которое до этого всегда подписывалось эстонским представителем в СССР.

Драматические перемены в европейском политическом пейзаже, произошедшие с марта по октябрь 1939 г., превратили ноту Литвинова из «черной метки» в охранную грамоту для Прибалтики. Накануне отъезда в советскую Каноссу за гарантией безопасности, 23 сентября, в беседе с латвийским посланником в Таллинне В. Шуманисом Сельтер сказал, что эта гарантия «носит такой характер, что другие могли бы даже себе пожелать. В наших интересах, особенно сейчас, поддерживать хорошие отношения с Россией» [66, с. 132–133]. В одном министр ошибся: если он ожидал, что при встрече с ним Молотов извлечет из архивной папки мартовскую ноту Литвинова и попробует вновь предложить ее эстонцам, то этим ожиданиям не суждено было оправдаться. Слишком многое изменилось с тех пор в Европе и международном положении СССР. Теперь, 24 сентября, Москва потребовала от эстонцев не просто согласия принять гарантию безопасности, а предоставления Советскому Союзу под эту договоренность военных баз. Указав на отсутствие полномочий вести переговоры по данному вопросу и на необходимость консультаций с правительством, министр выехал в Таллинн.

В Москве считали размещение советских баз в Прибалтике императивом того сложного времени. Поэтому на случай отклонения прибалтийскими государствами предложения о заключении пактов имелась военная альтернатива. На границах с Эстонией и Латвией была создана ударная группировка частей Красной Армии: 160 тысяч человек, 600 танков и столько же самолетов, 700 орудий. 26 сентября 1939 г. нарком обороны СССР К. Е. Ворошилов отдал приказ о подготовке боевых действий против Эстонии, а также и Латвии, если бы последняя решила оказать Эстонии помощь в силу имевшегося между двумя странами договора. В задачу Ленинградского военного округа, в частности, входило «нанести мощный и решительный удар по эстонским войскам», а в случае выступления латвийских воинских частей на помощь эстонской армии, выделить «одну танковую бригаду и 25 кавдивизию в направлении Валк – Рига»; кроме того «7-й армии быстрым и решительным ударом по обоим берегам реки Двины наступать в общем направлении на Ригу» [95, ф. 25888, оп. 11, д. 14, л. 6–7].

Озаботились в Москве и созданием предлога для демонстрации угрозы применения силы в отношении Эстонии и, в случае необходимости, оправдания этой силовой акции. Им стало потопление в Нарвском заливе судна «Металлист» неизвестной подводной лодкой, о чем сообщил ТАСС [Правда. – 1939. – 28 сентября]. На самом деле судно было расстреляно торпедами советской подлодки, а затем потоплено тараном миноносца. А саму эту провокацию запланировали двумя месяцами раньше в качестве элемента легенды на штабную игру Балтийского флота, о чем будет подробнее сказано ниже.

В ответ на советские приготовления 27 сентября главнокомандующий вооруженными силами Эстонии генерал Й. Лайдонер объявил по войскам оперативный приказ № 1 с указанием на высокую вероятность начала войны с СССР. В приказе содержался ряд соответствующих распоряжений для приведения вооруженных сил Эстонии в наивысшую степень боеготовности.

Не менее важным делом было заручиться поддержкой дружественных стран, поскольку выстоять в одиночку в Таллинне и не рассчитывали. К числу потенциальных союзников там относили Финляндию, Латвию, Германию и Великобританию. Что касается последней, то никакой реальной помощи Эстонии она оказать не могла ввиду закрытия восточной части Балтийского моря для английских кораблей силами военно-морского флота Германии. И в трех других случаях Эстонию ожидало разочарование. В Хельсинки министр иностранных дел Финляндии даже не принял эстонского посланника для обсуждения вопроса об оказании Эстонии помощи в войне с СССР. Ответила отказом и Латвия, формально военный союзник Таллинна. Германия заявила, что «в силу советско-германского пакта о ненападении в случае войны между Эстонией и Советской Россией Германия займет позицию, враждебную Эстонии» [66, c. 146–147].

В результате Таллинн принял решение вступить в переговоры на основе предложения, сделанного Советским Союзом, и заключить договор по возможности на приемлемых для Эстонии условиях. Это решение имело тем большее значение, что оно фактически предопределило согласие Латвии, затем и Литвы, на сделанные им вслед за Эстонией советские предложения провести переговоры о заключении пактов. В Риге латвийский кабинет констатировал, что, принимая во внимание новую политическую ситуацию, создавшуюся в Восточной Европе в результате заключения договоров СССР с Эстонией и Германией, Латвия также могла бы приступить к пересмотру своих отношений с другими странами и, в первую очередь, с Советским Союзом [ «Известия». – 1939. – 3 октября]. Наконец, 30 сентября, через два дня после «перехода» Литвы в сферу советских государственных интересов, соответствующее предложение было сделано и ей. 2 октября в Москву прибыл министр иностранных дел Латвии В. Мунтерс, а на следующий день – его литовский коллега Ю. Урбшис.

Переговоры с делегациями балтийских стран продолжались с 24 сентября по 10 октября. С советской стороны в них приняли участие Молотов и, в наиболее ответственные моменты, Сталин; со стороны прибалтийских государств – их министры иностранных дел Карл Сельтер, Вильхельмс Мунтерс и Юозас Урбшис. Переговоры традиционно начинались с предложения о заключении пакта о взаимопомощи. Стремясь сразу лишить прибалтийских «партнеров поневоле» иллюзий относительно возможности защиты со стороны Берлина, советские руководители информировали их, что Германия признала за СССР преимущественное право решать судьбу этих стран. Необходимость заключения договоров обосновывалась ростом политической неопределенности и военной угрозы в условиях начавшейся европейской войны.

Попытки прибалтийских дипломатов возражать против навязываемых пактов на том основании, что они означают ущемление национального суверенитета и компрометируют их нейтралитет, отвергались сразу и безо всяких правовых изысков. Им, однако, гарантировалось советское невмешательство во внутренние дела. Эстонскому министру, например, Молотовым было обещано: «Мы не намереваемся затрагивать ни ваш суверенитет, ни государственное устройство. Мы не собираемся навязывать Эстонии коммунизм. Мы не хотим затрагивать ее экономическую систему. Эстония сохранит свою независимость, свое правительство, парламент, внешнюю и внутреннюю политику, армию и экономический строй. Мы не затронем всего этого» [66, с. 142–143].

Одной из причин поразительной деликатности Кремля было упомянутое нами выше обещание не торопить события, данное Сталиным Риббентропу 28 сентября [36, с. 606–611]. Существовала, однако, еще и первопричина, названная им секретарю Исполкома Коминтерна Г. Димитрову 25 октября 1939 г. «Мы думаем, – сказал Сталин, – что в пактах о взаимопомощи нашли ту форму, которая позволит нам поставить в орбиту влияния Советского Союза ряд стран. Но для этого нам надо выдержать – строго соблюдать их внутренний режим и самостоятельность. Мы не будем добиваться их советизации» [цит. по: 143 прил., док. № 25]. В ряду этих стран, помимо прибалтийских, Сталин видел Финляндию, Турцию и Болгарию, подчинение которых методом советизации стало бы трудным и политически дорогостоящим предприятием.

Примечания

1

«Эпоха германской гегемонии» (лат). Есть основания полагать, что в этом случае Россия, пребывавшая в процессе распада государственности, имела все шансы стать фактически германской колонией.

2

Неудачный ход военных действий и разразившаяся следом в Германии революция вынудила ее власти в ноябре 1918 г. признать поражение и поставить подпись под Версальским (Парижским) мирным договором, положившим конец Великой войне.

3

Этот рецепт был известен и Гитлеру. «В любой момент я могу найти общий язык с Советской Россией, – заверил фюрер одного из своих ближайших соратников весной 1934 г. – Я могу разделить Польшу в любое удобное для меня время и любым способом» [3, с. 99].

4

На фундаментальный, независящий от привходящих обстоятельств характер рапалльского союза указывает такой факт: через год после подписания этого соглашения Москва активно вмешивается в ход германской революции, ориентируя коммунистов на вооруженный захват власти и снабжая их оружием, деньгами и подрывной литературой, а также направив им в помощь организаторов политической и боевой деятельности. После поражения революции советско-германские отношения возвращаются в привычную рапалльскую колею, не претерпев особого, как можно было бы ожидать, урона.

5

Этой теме посвящена гл. 3.

6

Так называли пограничные Советскому Союзу государства, возникшие, по большей части, на территории бывшей Российской империи после ее распада в 1917 г. Обычно к ним относили Латвию, Литву и Эстонию, часто Польшу, реже Финляндию и еще реже Румынию.

7

При этом на сентябрьских парламентских выборах 1932 г., даже после пяти лет войны на взаимное уничтожение, СДПГ и КПГ совокупно набрали голосов больше гитлеровской НСДАП. Как только цель привода Гитлера к власти была достигнута, компартиям разрешили вернуться к сотрудничеству с социал-демократией.

8

Имелось в виду создание региональной системы коллективной безопасности с участием, помимо СССР, Франции, Германии, Польши, Чехословакии, Финляндии, Литвы, Латвии и Эстонии.

9

Из письма Л. М. Кагановича, члена Политбюро и его комиссии по международным делам, Сталину (осень 1931 г.): «… У нас сейчас нет такой обстановки, которая вынуждала бы нас забегать перед Германией, скорее она в нас сейчас больше всего нуждается […] как с точки зрения экономической, так и политической» [10, с. 213]. В 1931 г. это было еще явным преувеличением, но тенденция подмечена верно.

Назад Дальше