Невозможно было определить, где она находится. Кровать – единственный предмет мебели в пустой комнате, – гладкие металлические стены, и только вместо передней – огромная застекленная дверь от пола до потолка. Сквозь стекло проникал пасмурный свет с серебристым отливом, который размывал очертания предметов и навевал покой, который только усиливался благодаря тишине и странному чувству оторванности от мира, что испытывала Плавтина.
Она поморщилась от ощущения, будто каждая мышца в ее теле затекла, но упрямо поднялась на ноги, испытав легкое головокружение.
Головокружение?
Она посмотрела на пейзаж снаружи. Свет падал как-то ненормально, необычно. Шел он не от солнца, а скорее от неправдоподобно растянутой лампы, прямой линии, проходящей невдалеке и теряющейся в далеком плотном тумане. Она приблизилась к стеклянной стене, начинавшейся от пола, так, что Плавтине казалось, будто она стоит на краю пропасти. Отсюда она видела зелень, деревья, прерии – внизу, но также и по другую сторону неба, в вышине, а вернее – повсюду, насколько хватало глаз. От этого тошнота еще усилилась, словно пропасть, разверзшаяся под ногами и на глубине, могла ее поглотить.
Чуть дальше, прямо напротив нее, туман пронзало что-то вроде хромированной перекладины, наклоненной под углом в сорок пять градусов; одним концом она уходила в землю, а вторым – в облака. Вдали виднелись еще десятки таких же. Слева от нее, довольно близко, пролетела стая птиц. Плавтина никогда не видела таких существ в полете. Она любовалась птичьим клином, пока он не превратился в крошечную точку – задолго до того, как достиг ближайшей башни. Это дало ей представление о размере всей конструкции, и она машинально отступила от края. Здесь все расстояния считались в километрах, и все же она находилась внутри искусственной структуры. Плавтина попыталась ее себе вообразить. Широкий цилиндр, который пересекают башни, похожие на трубы? Полый астероид? Подземный город?
Будто в опровержение ее словам, по стене застучали дождевые капли. Плавтина смотрела, как они нерешительно стекают по стеклу. Дождь. Там, откуда она родом, дождей не бывало.
Спутанность сознания из-за повреждения когнитивного носителя могла бы объяснить галлюцинации, если разладились процессы обработки информации.
Плавтина запустила диагностику систем. Перед глазами возникли энтоптические[35] изображения и строка состояния, показывая, что процесс пошел. Она попыталась расшифровать многочисленные идеограммы, которые замерцали повсюду. Она понимала этот язык, однако не могла найти смысла в том, что читала. Информация не должна была появляться так, в виде элементов, чуждых ее собственному сознанию. Ведь Плавтина – автомат, ноэм, наделенный полной прозрачностью внутреннего содержания, ноэм, который размещался в эффективном комплексе физических носителей – к которым относилось, например, тело, созданное из искусственных тканей, со скелетом из углеволокна. Она соскользнула на землю, спиной съехав по холодному стеклу, уставилась на свои руки с гладкой, белой, излишне тонкой кожей, такой, что под ней легко просматривались сложные разветвления крошечных синих венок, тянущихся между кожей и мышцами. Почему она раньше их не заметила? Четыре пальца. Плавтина посчитала, пересчитала, прижала правую ладонь к левой. Это не было результатом хирургической операции или ампутации. К большому, указательному и среднему пальцам, во всем походившим на человеческие, прибавился четвертый – что-то среднее между мизинцем и безымянным. Само наличие пальца взволновало ее меньше, чем понимание, что она не заметила его сразу – как будто ее рассудок заволокло пеленой, сделав нечувствительной к тому, что происходило у нее внутри.
Как боль или это недавнее головокружение. Не существовало алгоритма, чтобы его выключить, потому что оно существовало в реальности, происходило по-настоящему, хотела она этого или нет. Это не стимулы, не сигналы. Плавтина поискала слово. Ощущения.
На нее накатило чувство абсурдности происходящего. Таких превращений не бывает. Им место на старой красной планете, в городе Неаполисе, который обычно называли Лептис, чтя память старинных диалектов докосмической, а то и доэллинской эры.
Она только закончила переписывать данные из своей памяти на внешний носитель: рутинная операция, цель которой – увековечить ее воспоминания перед тем, как отважиться на рискованную авантюру. На самом деле уход автоматов состоится через три дня. Подъем. Анабасис[36]. Вывод напрашивался сам собой. Она не настоящая Плациния, а копия, созданная на основе данных, которые в последний раз сохранялись на Марсе. Невозможно определить, сколько времени прошло. Может, десять секунд. А может, сто лет. Судя по бредовому пейзажу, последнее ближе к правде. Эта попытка объяснения ее не успокоила.
После нескольких секунд беспорядочного изучения себя она решилась взглянуть на общую картину и сделала свой собственный вывод вслух:
– Я живая.
Она едва не подпрыгнула от звука собственного голоса. Воздух входил и выходил из ее груди, а она и внимания на это не обратила. Во что же она превратилась? В человека? Это невозможно. И все же сейчас она жила, как живут звери и люди.
Ее словно контузило. Она попыталась оценить последствия ситуации, в которой оказалась. Настоящая Плавтина была трансцендентным существом, вычислительной душой, бессмертной и чистой, комплектом программ, достаточно сложных, чтобы породить сознание, способное селиться на любом носителе, как персонаж пьесы, существующий независимо от того, кто воплотит его на несколько часов спектакля. Тогда как она – умрет. Она жива, а значит, не вечна. Одно неотъемлемо от другого. Любопытная перспектива.
Плавтина поняла: ее это не пугает, потому что пока у нее только абстрактное представление о смерти.
Изменение в энтоптических картинках прервало ход ее мыслей: строка состояния была почти полной. Появилось множество предупреждающих сообщений, требующих ее внимания. Что-то сейчас произойдет.
Зазвучали голоса. Сперва это было переносимо, хоть и тревожаще. Тишина ушла из комнаты, та наполнилась смутным присутствием. На стенах, на полу. Снаружи – совсем рядом, по другую сторону стекла. В коридорах, в люках, в трубах электроснабжения, в теплообменниках и выключателях. Она воспринимала их чем-то, выходящим за пределы обычных пяти органов чувств. Перегородки их не останавливали. Еще хуже: сами перегородки начали стираться, терять материальность, словно были сделаны из тумана.
Шум все возрастал, а ее ощущения все заострялись. Теперь она видела тысячи маленьких существ, нет – в десятки, в сотни раз больше, – вложенных одни в других, как микроскосмы в макроскосме, как амебы, которые тесной толпой проявляются под микроскопом, когда рассматриваешь крошечную каплю воды. Эти точки – их было трудно назвать чем-то большим, – имели плотность, и Плавтина ощутила ее, словно тронула их на расстоянии. И все они связывались в единый клубок, складывались в систему, в одно целое, состоящее из хрупких взаимоотношений, возникающих благодаря непрерывному обмену ментальными состояниями вычислительной природы. Потоками цифр и понятий. Взглядами на мир. Слишком, их было слишком много. Плавтина попыталась угнаться за этой сложностью ограниченными ресурсами своего ума и потерялась сама – словно не могла найти дорогу обратно в свое тело, скорчившееся где-то в одном из залов с непомерной для человека архитектурой.
Ею завладел ужас, и она увидела себя со стороны: как она катается по земле, словно животное, и каждая мышца в ее теле одеревенела, как от столбняка.
Машина в форме жука-скарабея – эргат, неотличимый от тех, кто работал на Лептис, склонился над ней. Хватательные отростки схватили ее, запустили иголки в вены, выступила кровь. Зачем он это делает?
Автомат открыл ей рот и засунул трубку в горло. Она поняла, что больше не дышит.
Она неправильно все поняла. На самом деле она наблюдала за происходящим с потолка. Ее сознание находилось не в теле, а где-то в местной вычислительной сети.
Над ней склонялся не автомат, а целая группа людей. Вернее, бестелесных духов. Бледные, будто выцветшие или вовсе не имеющие цвета, эти существа походили на изображения людей, а не на полноценных индивидов. Она вспомнила о барельефах, украшающих гробницы, которые изображали покойных в быту или посреди строгого шествия. Тем, на кого она сейчас смотрела, так же не хватало глубины и содержания: абстрактные души, навсегда лишенные материальности.
Они держали совет, лихорадочно и встревоженно шепча что-то соседям, бессильно склонившись над ее телом, которое, казалось, не собиралось прекращать корчиться в болезненных спазмах. Их символические силуэты покрывали такие же нематериальные накидки.
Она заметила несуразную деталь: сама она была облачена в легкую столу[37], сходную по крою с теми, что носили тени: длинную античную тунику грязно-белого цвета, закрепленную на левом плече. Края туники были обшиты рельефной каймой. На кайме – длинная цепочка античных символов – цифр брахми, тех, что использовали софои, мудрецы-платонисты в противопоставление громоздким римским цифрам, которые предпочитали последователи Пифагора. Она пробежала глазами серию чисел и различила на отвороте рукава 83, 89 и 97. По крайней мере, старинные ритуалы и почитание простых чисел тут до сих пор в ходу. На изначальной планете восточное суеверие гласило, что эти числа – такие же эффективные талисманы, как изображение солнца или метеоритного камня из Аравии Плодородной[38]. Может, она уже умерла, и ее окружают призраки.
Потом один из них – пожилой мужчина – наклонился к ней:
«Нам придется перенести вас, госпожа, в место, где ваши умственные способности временно будут подавлены».
Его голос, вышколенный и почтительный, не прозвучал в реальности. Она не слышала его, как не слышат ветер, когда он не шумит в ветвях и не шелестит по земле.
Маленькая толпа расступилась, а в противоположной стене открылась дверь, за которой оказался лифт. Эргат поднял ее и понес. Казалось, в его членистых конечностях она ничего не весит. Ей пришлось последовать за ними, скользя с одного носителя информации на другой. Теперь она была привязана к собственному телу, хотя и не находилась в нем, словно воздушный змей, которому бечевка не дает отлететь далеко от земли и который не может контролировать свой полет.
Так, перепрыгивая с систем обнаружения на устройства по управлению жизненными параметрами, она достигла двери каюты, а потом наконец и самого лифта. У нее было впечатление, словно она паразит, лишенный субстанции. Ощущения, словно в кошмаре.
– Куда мы идем? – спросила она слабым голосом. Эргат не удостоил ее ответом, но лифт услужливо рассказал ей об их извилистом маршруте, лежащем через башню к одному из вторичных отсеков, где она почувствует себя лучше. Дверь неслышно закрылась, и они начали спускаться. Через стеклянные стены ей было видно нагромождение этажей, которые поначалу проезжали мимо довольно медленно. Она узрела огромные фонтаны и гигантские деревья, густые джунгли и лаборатории, полные сверкающими машинами. Заметила атриум со множеством мезонинов, изобилующих пышной растительностью и сказочными вещицами из мрамора и хрусталя, обвивавшими друг друга абстрактными изгибами, будто экзотические животные. Потом скорость увеличилась, и скоро все ощущения слились в продолжительный и неприятный туман.
Какой огромный комплекс, подумала она. Маленький интеллект, носитель которого она сейчас занимала, прошептал ей: «Это не комплекс, а межзвездный корабль, госпожа. А как называется этот корабль? Незримый собеседник секунду колебался, а потом признался: «Плавтина. А сам я, госпожа, ноэм, ее непостоянный аспект. Как и все мы».
Она застыла, как в столбняке, не понимая. «А я?» А вы, снова прервал ее маленький интеллект, есть нечто, чего на этом корабле прежде не видели. Вы Плавтина, но вы отделены от нее.
И правда. Теперь, когда она подумала об этом и вспомнила, что недавно пережила, она отдавала себе в этом отчет. Каждый из этих духовных атомов, каждая из этих маленьких душ, которые вместе складывались в невыносимое целое, были, по сути, Плавтиной, то есть ею самой. Потому они ее и схватили – все они разделяли с ней одинаковый мемотип.
И где-то на краю сознания, хотя она еще и не могла полностью принять эту мысль, постепенно отобразилась полная картина той ситуации, в которой она находилась. Она – создание живое, но сохранившее свою первоначальную личность – странная химера, почти человек по форме, почти вычислительная машина по своим возможностям – часть целого, которое представляло собой не что иное, как безмерно развитую версию ее самой. Межзвездный корабль…
Но ведь межзвездных кораблей не существует!
Смущенный лифт не знал, что ей ответить, и промолчал. Они приехали.
Дверь соскользнула в сторону, и в лицо ей ударил ветер. Каким-то невероятным образом они оказались на крыше здания – а ведь они спускались. В какой-то момент пути лифт перевернулся, а она даже не заметила. Она увидела, как капля воды разбивается о панцирь эргата. Топография в этих местах была очень условной. Это, разумеется, подтверждало, что они в космосе. Искривление гравитационных волн, необходимое, чтобы создать искусственную силу тяжести там, откуда она явилась, было предметом опытов. Хотя Корабль Плавтина массивно применял это искривление, невозможно было представить, чтобы оно использовалось в планетарных условиях.
В любом случае имитация была идеальной. Она подняла голову, высвободилась из объятий автомата, который незаметно скрылся в лифте.
Она вернулась в свое тело. Зрелище поразило ее, поэтому она сразу этого не поняла. Ее все еще тошнило, живот крутило. Голоса все звучали вокруг нее, но отдаленно, будто приглушенные порывами ветра, в котором чуялась буря.
Буря?
Она сделала несколько шагов на все еще дрожащих ногах, потом замерла, пораженная пейзажем, который простирался перед ней, и подобного которому она не представляла себе даже в мечтах: огромное небо, казавшееся почти жидким из-за дождя, в серых и белых полосах.
* * *
Дверь самолета открылась с легким свистом, открывая взору главную посадочную площадку, такую большую, что второй ее конец едва получалось разглядеть. Ангар был наполнен оглушающим шумом шаттлов, которые садились или взлетали, и ветром, вырывавшимся из их двигателей. В скудном освещении в виде длинных светящихся полос на полу суетились изящные деймоны и коренастые эргаты, лихорадочно разгружая машины.
Несколько секунд назад он вернулся к Фемистоклу. Тот весь полет просидел впереди один, давая своему бывшему ученику спокойно переговорить с солдатами. Поэтому они больше ничего друг другу не сказали, но совершенно естественно встали плечом к плечу, и старый полемарх шепнул ему:
– Надеюсь, что ты готов, сынок.
Эти слова растрогали его больше, чем он ожидал. Несмотря ни на что, он соскучился по учителю. Они принадлежали к одному миру. Оба были обучены служить Отону и, несмотря на разногласия, понимали друг друга без слов. Он чувствовал, как в затылок ему внимательно смотрят старшие помощники, и слышал, как за ними ровным рядом держатся матросы, постукивая когтями по полу коридора. Однако кибернет и не подумал помешать старому больному псу опереться на него, когда они спускались по короткому трапу.