Нет!
Ясно… Я так и знал, когда потерял с ним радиоконтакт.
Минута тишины, потом он, торопясь, спрашивает:
Неужели никто вообще ничего не знает?
Нет.
Есть еще шанс?
Нет.
Выпущенный изо рта сигаретный дым неподвижно висит в воздухе.
Да… АСЫ… многих уже нет! Из нашей флотилии из двадцати осталось всего семь. Всего семь!.. Гюнтер, Эмин, Франц… всем им досталось почти в одно и то же время – мае. У Вагнера просто сдали нервы, он застрелился у себя в комнате в санатории. Больше всего не повезло моему соотечественнику и другу Валере Мещерякову – командиру русской Щуки «Щ – 100», прикомандированной к нашей флотилии за два месяца до моего первого похода! Зажало между перископом и бронеплитой рубки, когда ту протаранил эсминец. Я тяжело вздохнул: «Да… из шести «медведей», как нас называли, остались только я и Савилов, и нет абсолютно никаких гарантий, что следующими не окажется кто-то из нас».
Ещё раз молча выпив, мы переводим разговор на другие темы.
«Старик», ты когда выходишь? – спрашивает меня Томпсон, смотря на меня мутным взглядом
Завтра утром в восемь.
Тот кивает, оборачивается и, икнув, произносит:
– А где Кальман?
– Он точно не придет.
– Ясно почему, – фыркает Савилов
Кальман вернулся позавчера с тремя победными вымпелами на приподнятом перископе – три транспорта. Последний он потопил при помощи орудия в мелких прибрежных водах. Мне невольно вспомнился разговор с ним в штабе: «Потратили на него больше сотни снарядов! Море было бурное. Нам приходилось стрелять под углом в сорок пять градусов с лодки, находящейся в надводном положении. Вечером перед этим, в 19:00, мы торпедировали еще один из-под воды. Два пуска по кораблю водоизмещением двадцать тысяч регистровых тонн. Потом они погнались за нами. «Банки2» сыпались целых восемь часов. Должно быть, они израсходовали весь запас у себя на борту».
Мы проговорили ещё минут десять, после чего Томпсон, снова икнув, встал и нахлобучил фуражку.
Пойду отолью!
Провожаю его взглядом и, покачав головой, делаю ещё глоток виски, оборачиваюсь: кто-то из офицеров U 43 выхватил пистолет и заорал: «Ложись»! Я просто сполз по креслу вниз, и в ту же секунду раздались выстрелы, уже по привычке загибаю пальцы на каждый из них. После восьмого выстрела стрелявший, явно довольный собой, орёт:
Вот что значит подводный флот!
В стене напротив нашего стола выстреляна кривая рожа.
Другой идиот принялся поливать всех из опрыскивателя, а третий резать галстуки добытыми где-то ножницами. Хорошо хоть нас этот дурдом не коснётся! Даже среди в хлам пьяных матросов не возникнет желание лезть на собственного капитана просто из-за инстинкта самосохранения.
«Старик», а ты знаешь куда тебя отправляют? – задал вопрос Савилов.
Я утвердительно кивнул, не сводя глаз с жидкости в своём бокале.
И куда? Если не секрет? – вклинился в разговор Труман.
Северная Атлантика!
Вновь наступило тягостное молчание, я не удивлён их реакцией – 10 лодок потоплено в том районе за последний месяц. И нет никаких гарантий, что и я не окажусь в их числе.
Ладно, не нагнетайте! Что может случиться со «Стариком»? Ведь не зря же он за десять боевых походов сто тысяч тон утопил?! – вклинился Зайтлер, хлопая меня по плечу.
Сто пятьдесят пять! – сухо поправил его я и отвернулся к сцене.
Оркестр как раз начал играть новую песню, выждав куплет, певица запела:
Ach komm du Schöne bring den Wein zu mir,
Bring den Wein zu mir, ich verdurste hier
Ach komm du Schöne bring den Wein zu mir,
Denn mir ist nach Wein und Weib…
Дослушав песню до конца, я отвернулся от сцены и допил виски.
Что-то Томпсон долго, он там уснул что ли?! – сказал Труман.
Ладно, пойду проверю!
Я встал и направился в уборную, открыв дверь, вижу лежащего на полу Томпсона без движения в луже блевотины! Кидаюсь к нему, тормошу.
Филипп! Томпсон, твою мать!
С его стороны послышалось неопределённое бульканье, ну хоть жив, и то радует.
Давай вставай, вставай Филипп! Вставай! – продолжаю тормошить его, мысленно матерясь на всё происходящее.
Внезапно открывается дверь, и в уборную, как нельзя кстати, входит Франс – главный механик Томпсона.
Филипп открывает глаза и говорит:
Я… я… я хотел трахаться до смерти, а… а теперь я не… в состоянии трахаться! Да здравствует Император! – и снова отключается.
Мы кое-как выволокли Томпсона на улицу, где дальше с ним разбирались уже его офицеры. Проводив их взглядом, я уставился на правую руку. У меня на руке осталось что-то жёлтое и липкое.
Твою мать! – громко ругаюсь, встряхивая рукой несколько раз, и возвращаюсь обратно.
«А вечер только начался!» – с тоской подумал я, направляясь в уборную.
Глава 2. «Гавань»
Вильгельмсхафен Германия, 21 октября 1939 года.
Погрузив свои вещи в машину, я опёрся о капот и стал ждать. Вскоре подошёл Шеф, положил вещи в багажник, и мы поехали от отеля в сторону порта.
Ехали молча, каждый думал о своём. Не знаю, какие мысли бродили в голове Шефа, а я думал, как пройдёт этот новый поход.
Мы проезжали мимо зенитных батарей под пятнистыми камуфляжными сетками, еле различимыми в сером утреннем свете; больших букв и различных геометрических фигур – указателей, обозначающих путь к штабу; живой изгороди, пары разбитых машин, разрушенных домов, церкви; старых афиш, обвалившейся печи, в которой когда-то обжигали кирпичи. Мимо нас вели под уздцы двух ломовых лошадей. В заброшенных садах около грязных серых стен домов кое-где еще цвели поздние розы. Мы проехали первые бомбовые воронки; руины домов по бокам дороги дали нам понять, что гавань приближается. Кругом валялись груды металлолома, ржавые бочки, слева от дороги виднелось автомобильное кладбище, справа кусок пьедестала – все, что осталось от памятника. И кругом трава, пожухшая под солнцем; сухие почерневшие подсолнечники, согнутые ветром.
Вот, наконец, подъезжаем к воротам военной гавани, около них трое автоматчиков в форме тыловых войск. Один из них подходит к машине, встаёт напротив моей двери. Я опускаю стекло, и тот отдаёт честь.
Здравия желаю! Ваши документы!
Без слов лезу во внутренний карман парадного кителя, вытаскиваю красную книжицу и, получив такую же от шефа, протягиваю их караульному. Тот несколько секунд изучает, и возвращает назад, махнув рукой. После этого ворота разъезжаются в разные стороны, давая нам возможность проехать. Остановив Хорьх у белого двухэтажного здания, заглушив двигатель, выхожу из машины, надевая на голову фуражку.
Шеф, жди меня здесь! – обратился я к стоявшему у багажника Кригбауму.
Слушаюсь, гер калёйн! – ответил тот, кивнув мне, доставая из багажника свой чемодан и парусиновую сумку.
Кивнул в ответ и пошёл в здание. Поприветствовав всех знакомых, попавшихся на пути, поднялся на второй этаж, подошёл к большой деревянной двери, поправив форму, постучал и вошёл.
За дверью была небольшая приёмная, ничего необычного: длинный кожаный диван, стол секретаря, на стене за ним портрет императора, а под ним флаг империи: бело-сине-красный триколор с английским крестом и чёрным орлом с тремя коронами.
За столом миловидная, белокурая секретарша в форме вспомогательных войск. Она поднимает на меня свои карие глаза и улыбается.
Доброе утро, господин капитан-лейтенант!
Доброе, Марта! У себя? – спрашиваю я, снимая фуражку.
Да. У себя. Давно ждёт.
Я киваю и, постучавшись в дверь, вхожу в кабинет. Встав по стойке смирно, слегка поднимаю подбородок.
Капитан-лейтенант Щипанов, командир U 96, прибыл для получения спецпакета! – стандартная избитая фраза. Сколько раз он это слышал!
Рыжеволосый мужчина лет пятидесяти, в парадной морской форме поднимает на меня взгляд и слегка улыбается. Ганс Георг – капитан цур зее (капитан 1 ранга если по-русски) начальник оперативного отдела 2 флотилии «Wilhelmshaven», бывший подводник и просто приятный человек, он относится к нам с должным уважением и пониманием. Не то что штабные штрюли!
Рад тебя видеть, Ярослав! – говорит тот, откидываясь в кресле.
Я киваю и, смотрю на стопку одинаковых желтых листков на столе – мы все знаем, что это. Во всех листках одна и та же фраза: «Подлодка такая-то не вернулась из боевого похода в такой-то сектор. Причины не известны. Дата, подпись.»
Отрываю взгляд от «листков почёта» и снова смотрю на офицера, тот встал и направился к сейфу, стоявшему у стенки справа от стола.
Значит снова в поход. Какой это у тебя – десятый?
Одиннадцатый, – поправляю его.
Тот кивнул и, наконец, вытащил из сейфа увесистый коричневый запечатанный конверт, обёрнутый ниткой с печатью и красной надписью на немецком: «Каплею Щипанову. Лично! Секретно! В особых случаях – немедленно уничтожить!»
Взяв конверт и спрятав его в кожаном кителе, я расписался в книге и посмотрел на Ганса.
Ну что, Ярослав… Удачи! – говорит он и протягивает бокал с виски – традиция.
Спасибо, Ганс! – говорю я, выпивая бокал до дна и закусывая солёным огурцом.
Выйдя из штаба, я подошёл к Шефу и кивнул ему.
Как все прошло? – спрашивает он, протягивая мне мой чемодан и наплечную сумку из парусины.
Как обычно!
Забираю у него вещи, и мы направляемся к докам.
Пока идем мимо зенитных орудий, складов и железнодорожных вагонов, задаю вопросы:
Проблема с СРП решена?
СРП – счетно-решающий прибор, вычислительное устройство для управления торпедами, в последнем походе что-то часто коротил, чуть пожар нам не устроил.
Да, господин каплей! Заменили пару проводов и контактов – сейчас всё работает! – отвечает Шеф.
А перископ?
Крепление одной линзы расшаталось! Видимо, из-за атаки глубиной бомбы. Затянули и на всякий случай поменяли все линзы.
Хорошо, а проверка корпуса что-нибудь показала?
Да, на правом винте лопасть погнута была! Из-за неё и был звук на малом ходу, поставили новый винт!
И так далее. Шеф – отличный механик! Знает лодку, как свои пять пальцев, ни одна гайка не была закручена без его присмотра!
Пройдя мимо двух пустых доков, подходим, наконец, к нашей лодке. «Ну здравствуй, моя красавица!»
Перёд нами стандартная подводная лодка типа VII C, выкрашенная в серый цвет. Больше всего она напоминает корабль, что даёт ей хорошую скорость в надводном положении. Посередине корпуса возвышается боевая рубка, на ней зелёной краской нанесена наша эмблема – улыбающаяся рыба-пила. На заднем ограждении расположено 25-миллиметровое зенитное орудие, перед рубкой ещё одно «вспомогательное» 88-миллиметровое орудие. На флагштоке развевается флаг флота, на корме выстроен весь экипаж, у трапа стоит старпом и двое автоматчиков из вахтенной команды.
Я подхожу к трапу и слышу:
Экипаж, внимание! Смирно, равнение налево!
Мне отдаёт честь улыбающийся Алексей и докладывает по всей форме:
Господин капитан-лейтенант, экипаж в полном составе построен! Лодка к выходу – готова!
Спасибо, старпом! Виват U 96! – отдав честь, в ответ сказал я, повернув голову к экипажу.
Виват, гер калёйн! – раздаётся дружный громогласный рёв всего экипажа.
Поднимаюсь по трапу на борт лодки и не могу сдержать радостной улыбки! За мной заходят Кригбаум, Алексей и вахтенные матросы. Я прохожу вдоль выстроенной шеренги офицеров и матросов, заглядываю каждому в лицо. Вот Макс – штурман, тоже мой друг детства (кареглазый, подтянутый шатен), стоит улыбается и слегка кивает мне, вот Йохан – старший механик и специалист по торпедам, за ними стоят Красев, Ильман, а рядом другие офицеры и матросы. Парни стоят, и на их лицах улыбки – это хорошо! Дойдя до конца строя, я возвращаюсь и встаю перед ними, ещё раз обводя всех взглядом.
Ну, парни… всё всем ясно?!
Яволь, гер калёйн! – кричит весь экипаж.
Удовлетворённо киваю и, задумавшись на секунду, убираю улыбку с лица.
Все вы знаете, что произошло с лодкой Бекера! Попала под «Каталину» – какая славная лодка и какой бесславный конец!
Все понурили головы и минуту простояли глядя вниз. Я вздыхаю и продолжаю:
Ладно, это не наша вина. И мы такого не допустим. Подтянитесь!
Все смотрят на меня, и на их лицах снова начинают проскальзывать улыбки.
Я намерен вернуться домой с ещё одним победным вымпелом на перископе! Надеюсь, вы мне поможете в этом?!
ЯВОЛЬ, ГЕР КАЛЁЙН! – радостный крик огласил весь порт
Вольно, по местам!
Цу бефель! Ну же, шевелитесь, караси дохлые! – орёт наш боцман.
Я поднялся по трапу на рубку, скользнул в люк, спустился в центральный пост. В нос сразу же ударил слабый запах плохо выветриваемого дизельного топлива, вперемешку с запахами мяса, плесени и застойной водой. Внутри царят хаос и неразбериха. Не толкаясь и не пихаясь, невозможно продвинуться ни на шаг. Из стороны в сторону раскачиваются гамаки, набитые хлебными батонами. Везде в проходах стоят ящики с провизией, горы консервов, мешки. Я кое-как протиснулся в люк в офицерский отсек и сразу же посторонился, так как двое матросов несли здоровенный окорок, закреплённый на палке. Кладовых на лодке всего две, причём одна из них (в офицерском отсеке) хранит запас ремонтных инструментов; оружия с боеприпасами и часть дыхательных аппаратов для экипажа, а вторая (на камбузе) очень маленькая, так что почти всё мясо, колбасы и ящики с продуктами и консервами распиханы по всей лодке: на центральном посту (ЦП), в носовом отсеке (НТО) и даже в гальюне рядом с камбузом.
Подождав пока матросы пройдут, я отодвинул небольшую деревянную дверцу в сторону и прошёл в свою личную каюту. Здесь было всё достаточно скромно: небольшой стол, вмонтированный в шкаф для бумаг, койка, над ней два небольших рундука, слева от входа маленький шкаф для одежды и собственно все! Я сажусь на койку и оглядываю пространство, останавливаю свой взгляд на противоположной от меня стенке: на ней несколько фотографий, беру одну из них в руки, и на моих глазах готовы выступить слёзы. На фото я со своими родителями, дядей и тётей, и их дочкой, моей младшей двоюродной сестрой Викторией. С минуту посмотрев на снимок, возвращаю его на место и принимаюсь распихивать вещи по рундукам.
Закончив, сажусь на кровать, открываю шкаф для бумаг, достаю судовой журнал, делаю новую запись: « 21 октября 1939 года. 11 боевой поход. Выходим из порта Вильгельмсхафен в 8:00. Погода ясная, небо чистое…»
Внезапно раздаётся стук.
Войдите!
В кают входит Шеф, докладывает о готовности лодки. Киваю и, надев фуражку, выхожу из каюты, плотно закрыв дверь. Спустя минуту, я уже на рубке отдаю привычные команды:
Убрать трап! Отдать швартовы!
Включить электромоторы! Обе машины – средний вперед!
Лодка начинает медленно, но постепенно ускоряясь, отходить от причала. «Всё… всё – мы снова в море!», – подумал я, сжав ограждение рубки руками.
Над стеной канала собралась толпа: рабочие из гавани в промасленных спецовках, матросы, несколько офицеров флотилии. Я узнаю Кальмана, которого не было с нами прошлой ночью, Савилова, близнецов Купша и Стакманна, офицеров с U-55, Труманн, конечно, тоже здесь. Он выглядит совершенно нормально, без каких-либо следов ночной пьянки. За ним я замечаю Зайтлера – с пробоинами после встречи с «Каталиной». Явился даже штабной пижон Эрлер, окруженный компанией девушек с букетами цветов. Нет только Томпсона. Музыканты военного оркестра в своих стальных шлемах тупо смотрят на нас. Кривоногий дирижер поднял свою палочку и грянула медь; еще секунда – и все разговоры потонули в музыке, в которой я сразу же узнаю флотский марш, мозг сразу же выдаёт и первые строчки текста:
Der mächtigste König im Luftrevier
Ist des Sturmes gewaltiger Aar.
Die Vöglein erzittern, vernehmen sie nur
Sein rauschendes Flügelpaar.
Wenn der Löwe in der Wüste brüllt,
Dann erzittert das tierische Heer.
Ja, wir sind die Herren der Welt