Ты беспокоишься, как бы не начать подумывать со всем этим покончить, ведь делать тебе нечего: ни дома, ни работы, ни прочных семейных связей. Такие мысли погружают тебя в болото, пенящееся чувством вины. Тебе не удалось ничегошеньки из себя сделать, но ведь матери, погребенной в нищей деревне, еще тяжелее. Как ты, получив такое образование, можешь думать, что тебе труднее, чем ей? Матери, которая уже и не женщина почти и настолько замордована жизнью, что попыталась опереться на вторую дочь, а ведь той самой нужна опора, после того как она потеряла на войне ногу, а теперь добывает пропитание для двух порождений освободительной борьбы, твоих племянниц, которых ты видела всего раз, когда они едва умели ходить. С дядей, который вмешался и, чтобы оградить тебя от судьбы матери, отправил в школу, произошел несчастный случай. Став инвалидом Независимости, он сидит в кресле-каталке: во время оружейного салюта в ходе первых празднований в него попала шальная пуля, угодившая в тонкую мембрану у позвоночника. Ты заставляешь себя не думать об отце, одна мысль о котором приводит в отчаяние. Единственная, кто мог бы помочь тебе и родным справиться с трудностями, – кузина Ньяша. Но она уехала за границу. Последний раз ты слышала о ней, когда она прислала тебе туфли, слава богу, это было тогда, когда почта еще не столько воровала, сколько переправляла бандероли. Ты не помнишь, чья очередь писать и даже отправила ли ты ей благодарственное письмо.
Ты растеряла университетских друзей, потому что не могла поддерживать их образ жизни и не хотела, чтобы над тобой смеялись. Спустя годы, после внезапного ухода из рекламного агентства ты отдалилась и от бывших коллег. В первые дни пребывания у Май Маньянги ты истязаешь себя мыслью о том, что, кроме самой себя, тебе некого винить в том, что ты лишилась статуса составителя рекламных текстов. Тебе следовало бы потерпеть белых людей, которые ставили свое имя под твоими слоганами и стишками. Ты проводишь много времени в сожалениях о том, что исключительно из-за принципа сама вырыла себе могилу. А возраст не позволяет тебе надеяться на место в этой сфере, так как в творческих отделах теперь работает молодежь с прическами ирокез и пирсингом в бровях, языках и пупках.
* * *
От гнетущих мыслей ты отвлекаешься в воскресенье, спустя несколько недель после заселения, когда по вдовьему гравию шуршит разбитая синяя «Тойота».
В облаке выхлопных газов она останавливается у навеса на несколько машин точнехонько так, чтобы никто больше заехать не мог.
Оторвав взгляд от журнала, который ты прихватила в рекламном агентстве и читаешь уже в сотый раз, в проеме водительской двери ты видишь мускулистые ноги. Длинная мускулистая рука змеей тянется к задней двери и шарит в поисках ручки, наконец дверь открывается.
Выпрыгивают полдюжины детей.
– Мбуйя! – вопят они.
Дети прилагают все усилия, чтобы разорить вдовий огород. От их прыжков крошатся грядки, рвутся ветки виноградных кустов.
– Эй, ну ты посмотри, что делается! Вот подождите, кто-нибудь увидит, что вы творите, – кричит их отец, быстро выходя из машины. – Будет вам такая взбучка, ввек не забудете. Если бабушка не захочет, уж я постараюсь, будьте уверены.
Дети смеются, визжат и припускают быстрее, замолотив кулаками по вдовьей двери.
– Мбуйя! – опять кричат они, когда дверь открывается и вдова приглашает их в дом.
Их приезд дарит тебе возможность поразмыслить о мужчине. Вполне себе средство для достижения другой жизни, по которой ты тоскуешь, прочь от этого нигде, от этих дней, разверзающихся позади тебя пустотой. Ты не думаешь о любви, ты одержима лишь одной мыслью: что джентльмен может дать тебе, как вдовий сын может послужить гарантией, что ты не рухнешь окончательно.
Ты глотаешь слюну, выступившую во рту, как будто ты куснула лимон, и тут с другой стороны машины открывается дверь и выходит женщина.
– Я не останусь в машине, – заявляет она. – Говорю тебе, не останусь.
Конечности у мужчины слишком длинные. Они двигаются, как лента конвейера, будто хрящи и связки на несколько размеров больше, чем кости. Шагая, он ставит огромные ноги на гравий. Вытирает ладони о мятую рубашку. Потом прислоняется к машине и мрачно закуривает сигарету.
– Сегодня я с ней поговорю, – упорствует женщина. – Что бы ты там ни бубнил, я это сделаю.
Ты черпаешь со дна презрение, мучившее тебя все недели проживания у вдовы. Насмешка мужчины, грея душу, набирает язвительности, а из тебя сочится яд, он мешается с его, и все обрушивается на женщину.
Мгновение спустя у ворот раздается шум. Лязгают болты, и к дому с грохотом подъезжает длинный низенький «Фольксваген Пассат».
Мужчина и женщина забывают о своих распрях, разворачиваются к подъезжающей машине, и их лица прорезают улыбки.
– Ларки! – кричит мужчина с длинными конечностями тому, кто приехал.
Он отшвыривает сигарету и делает шаг вперед.
Женщина капризно скрещивает руки на груди и обтянутыми джинсой ягодицами прислоняется к «Тойоте».
Ларки опускает стекло и в приветственной улыбке обнажает все зубы.
– Эй, Прейз, – ухмыляется он, кивнув на синюю «Крессиду». – Так это она? Та самая отличная штука, о которой ты мне рассказывал?
Второй тоже ухмыляется, но от волнения губы его раздвигаются слишком широко.
– Новая, – решает Ларки, выходя из машины и еще улыбаясь во весь рот. – Хлам, брат! Зачем бросаться деньгами, завозить японский металлолом?
У женщины опускаются плечи. Ларки протягивает руку. Братья стукаются плечами.
– У меня все в порядке, братишка. – Ларки оборачивается убедиться, что его всем слышно. – Знаешь, я приехал на другой, номер три. Чтоб было на чем ездить, когда другие ломаются. Мать детей катается на «Мерседесе». Я предпочитаю «БМВ». Но не на выходные. Больше никаких японцев, – хвастается он. – Только настоящие. Немцы.
– Япония тоже не плоха, – возражает Прейз. – Даже лучше. Они знают, как мы ездим.
– Ты как, Бабамунини? – вмешивается женщина.
– Но ты все делаешь правильно, – еще громче хвалит брата Прейз, чтобы заткнуть ее. – Надеюсь, я увижу твою третью, если она правда так хороша, как ты утверждаешь.
– Приезжай! Приезжай, посмотри сам, – смеется Ларки. – Не тяни. Пожарим мяса. Обязательно привози детей.
Мужчины сжимают кулаки и со смехом машут ими.
– Отлично, мупфана[11]. – И Прейз, опять обнажив все зубы, поворачивается к женщине.
– Бабамунини! Бабамунини! Мне нужно тебе кое-что сказать, – начинает она.
Обхватив себя руками, она чешет плечи, потом опускает их, потому что она безнадежна, из тех, кто жалуется на своего мужчину его младшему брату.
– Мбуйя, сюда, сюда! Мне, мне! – доносятся детские голоса.
Когда вдовья дверь открывается и дети вываливаются на крыльцо, крики становятся громче.
– Мваканака! Мваканака! Ты благ, Царь Иисус! – разносится голос вдовы по полудню.
– Май[12], не дай этому стаду порвать тебя в клочья. Мы идем. – И Ларки с деланой улыбкой проходит вперед.
Ты на пробу отодвигаешь занавеску.
– Чем вы там занимаетесь? – спрашивает вдова. – Как насчет того, чтобы наконец со мной поздороваться, Прейз, Ларки? Дети, по крайней мере, знают, как себя вести, поздоровались с бабушкой.
– Идем, Май. Уже идем, – отвечают братья. – Мы ведь приехали. А значит, хотим тебя повидать.
– Ну-ка, дети, догадайтесь, что у меня есть, – предлагает вдова.
У нее что-то в руках, что-то маленькое, пакет.
– Сосиски! – визжит один из малышей.
– Красные! – кричит другой.
– Кто хочет сосисок? – в полный голос выпевает вдова, как будто находится на женском собрании.
– Ини! Я, я! – вопят внуки.
Дети принимаются сосредоточенно кусать, жевать, и гам стихает.
– Как вы тут? Как Майгуру? – Ларки почтителен к брату. Понизив голос, он спрашивает: – Что с нашим младшим? Ты сказал Игнору, что мы хотим его видеть?
– Отлично. А как вы все? – Прейз чешет голову. – Наш младший? Да, а где он? Ты не позвал его?
Ларки подтягивает на боксерский живот шорты неоновых цветов.
– А что я? Это малыша Игнора нужно спрашивать, почему его нет. При чем тут я? Как будто не ты старший, не тот, кому полагается все устраивать. – Ларки подпускает в голос резкости.
Прейз достает из пачки еще одну ментоловую сигарету и смотрит на рассыпающееся хозяйство. Изо рта у него вырывается дым.
– Ладно, чем там занят Игнор, что ему помешало? – спрашивает Ларки.
Прежде чем предложить брату курево, Прейз опять чешет макушку. Ларки берет сигарету. В небо поднимаются голубые колечки.
– А теперь вы будете вести себя прилично! – рычит Прейз на детей. – Вот что вы сейчас будете делать. Я вам тысячу раз твердил.
Мужчины становятся рядом и для тех, кто на крыльце, делают отцовские лица.
Воспользовавшись тем, что они отвлеклись, женщина в джинсах отходит от «Тойоты» Прейза и вклинивается между ними – чисто, как нож.
– Просто посмотри на меня, Прейз. – Она проходит вперед, чтобы вдова ее увидела. – Сегодня уже слишком, мне плевать. Я знаю, она не обращает на меня внимания только потому, что ты ей что-то сказал. И сейчас она поймет, что у нее есть еще одна муроора, еще одна невестка. Сегодня после обеда я поговорю с твоей матерью.
Вдова Маньянга решительно отворачивается от группы у гаража.
– Я сказал тебе, не сегодня, – оборачивается Прейз к женщине.
– Лжец! – шипит та и с угрозой поднимает палец и начинает раскачиваться на каблуках. Ее тело увлекается ритмом. – Ты мне врешь и сам знаешь это, Прейз Маньянга. Я только не понимаю зачем. Прейз, зачем ты мне врал? Когда говорил «в следующий раз»? А теперь, в присутствии твоего брата, твоей матери да и твоих детей ты выставляешь меня на посмешище. В следующий раз, в следующий раз, в следующий раз, – повторяет она, все повышая голос. – Ты опять будешь врать и отрицать это? Ты все время мне врешь. Поэтому твоя семья меня игнорирует.
– Майнини, я рад видеть тебя здесь. Счастлив видеть моих добрых друзей, вот и все. – Ларки протягивает руки, чтобы обнять ее. – Ну перестань, ты правда этого хочешь? Быть такой несчастной? Когда мой старший все так здорово придумал и собрал нас здесь?
– Какой? – спрашивает женщина, пригнув голову, как бык перед нападением, но потом взяв себя в руки. – Какой я не должна быть? Я единственная, кто не должна какой-то там быть?
Она оттягивает вниз губу, а когда дальше уже невозможно, дает Ларки возможность обнять себя. Тот ведет ее к своему «Пассату», и когда они садятся в машину, позволяет ему похлопать себя по спине. Пыхтит мотор. Ты чуть улыбаешься, рассудив, что эта женщина не будет сильной соперницей.
– А кто хочет то, что у меня есть? – кричит детям Май Маньянга, зажав в одной руке еще одну упаковку с венскими сосисками, а в другой короткий ножик. – Да, Прейз, а в чем дело? Ты разве не сказал Игнору? – отвернувшись от детей, спрашивает поющая в церковном хоре хозяйка так громко, что слышно на соседнем участке.
– Спроси у Ларки, – отвечает Прейз.
Вдова вскрывает ножом вторую упаковку сосисок.
– Только не говори мне, что ты ничего не сказал моему сыну, – снова начинает она, раздав внукам сосиски.
– Не волнуйся, Мбуйя Маньянга! Мы тоже хотим полакомиться всей той вкуснятиной, что ты наготовила. – Прейз скрещивает руки на груди. – Как только приедет тот, о ком ты вспомнила.
Ты слушаешь, представляя, что, уладив дельце, станешь членом семьи.
«Фольксваген» Ларки все-таки не уезжает из «маленького дома» с несчастной женщиной, женщиной его брата, так как к навесу ползет рыжая, плоская, как жаба, машина. Ты понимаешь, что это лучшая из трех, потому что, когда она останавливается, пнув бампер «Пассата», уровень шума в саду остается прежним.
– Эй, мхани, Игнор, веди себя прилично. – Ларки высовывает голову из окна.
– Да никаких проблем! Разве это проблема, Ларки? Прейз? – пожимает плечами третий мужчина, с улыбкой выходя из машины.
Двое других с тоской смотрят на его машину.
Игнор кивает на дом матери, но Прейз берет его за руку и тянет к себе, пока их головы не соприкасаются.
Дети размахивают сосисками и стараются откусить друг у друга.
– Я еще принесу. – И, на ходу подобрав пустые упаковки, вдова Маньянга кричит: – Что, так и не поздороваетесь с матерью, хоть Игнор и приехал?
– Иду! – кричит в ответ Игнор.
Дети бегут в дом за вдовой. Ларки выходит из машины. Мужчины обнимаются и кивают головами.
Женщина отходит от «Пассата» к «Порше». Игнор залезает обратно в машину и через пару минут опять вылезает, к большому твоему удовлетворению, без спутницы.
– Большой мой брат, – говорит Игнор, выйдя из машины, – скажи мне, в каком помойном ведре ты откопал свою женщину.
– Какой еще большой брат? – огрызается Прейз. – Что ты там несешь про помойное ведро?
– Нужно смотреть, где водится рыба, – пожимает плечами Игнор. – Можно обойти все водоемы. Но обойти еще не значит наесться. Друзья мои, что это? Ты смотришь или ты ешь?
Прейз чешет голову.
– Как она? – спрашивает Игнор, смотря в сторону вдовьего дома.
– Довольна, – отвечает Ларки. – Сначала накормила внуков. Теперь вот ты приехал.
С заднего сиденья своей машины Ларки вытаскивает картонную коробку. Прейз из своей достает ящики с колой, фантой и имбирным пивом «Стоуни». Сыновья Маньянги сидят на плите и смотрят на вдовий огород. Они попивают из бутылок и, когда уровень жидкости опускается, добавляют крепких напитков.
Ларки спрашивает Игнора про адвоката.
Игнор подливает себе немного и отвечает:
– Камуриво.
Они говорят об адвокате. Твои мысли обращаются на двухлетней давности журнал из рекламного агентства, который лежит у тебя на коленях.
– А риелтор? – спрашивает Ларки.
Ты сравниваешь свою нынешнюю компанию, журнал в жирных пятнах, с мужчинами, которые один раз уже вступили в наследство и готовятся вступить еще раз.
А Игнор тем временем мнется, не предлагая, однако, ответа.
Ларки встает с бутылкой в руке и смотрит на плиту, покосившийся забор, все бóльшую запущенность.
– В том-то и беда, – начинает он после паузы. – Я ведь говорил тебе, когда Баба умер. Я говорил, что нам надо заняться участком, иначе он сгниет. Что-то отсюда можно выжать.
В его движениях, когда он заговаривает о доме матери, печаль. До тебя доносятся слова «кухня», «выброшенные деньги». Скоро Игнор начинает смеяться. Прейз растерянно качает головой.
– А черный гранит, которым они непременно хотели выложить бассейн? – Голос Ларки повышается и дрожит. – Я говорил им, я сказал, Май, Баба, начните с уроков. По плаванию. Не с бассейна! Так надо начинать. Но наши родители, разве они кого-нибудь слушают? Сколько раз я его чинил? Мне надоело смотреть за этим домом, а сама она ничего не может для себя сделать!
– После аварии я помогал с ремонтом машины, – качает головой Прейз. – Нехорошо тебе, Ларки, заявлять, что все делал ты.
– Дом! – весело восклицает Игнор и объясняет, что надо знать нужных людей и заняться подписанием бумаг.
– А если она сейчас не подпишет, что будет? – интересуется Прейз, почесывая затылок.
– Вот он… – Ларки кивает на Игнора. – Он сказал, что его связи все сделают.
– А покупатель? – Прейз разворачивается и потягивается.
– Если у нас будет покупатель, – отвечает Игнор. – Прейз, что ты собираешься с ней делать?
Дети, которые опять вышли на крыльцо, допивают газировку и кидают банки в дерево гуавы.
– Может, стоит еще подумать, – пожимает плечами Прейз. – Она сдала маленькую комнату. Квартирантка отказалась от телефона, но по крайней мере выложила трехмесячный депозит.
Когда до тебя доходит, что квартирантка, о которой они судачат, это ты, у тебя перехватывает дыхание. Мысли разбегаются, появляется одна, следом за ней другая, смутная. В груди стучит сильнее, один удар – надежда, другой – еще большее разочарование. Ты хочешь, чтобы все было по-прежнему, чтобы вообще ничего не происходило.