Интроверт - Винд Кристиан Роберт 2 стр.


Я стянула с крючка свою сиреневую олимпийку и как попало натянула ее на себя. Несмотря на то, что на улице только начался сентябрь, было уже заметно холодно. К ночи с моста вниз стекал пронизывающий ветер, сковывая гетто своим ледяным дыханием.

Болтаясь вчера по убогим улочкам между одноэтажных домов, я успела так сильно продрогнуть, что этим вечером решила надеть на себя не только любимую кофту цвета весенней фиалки, но и легкую спортивную куртку. Мой образ дополнили узкие синие джинсы с дырками на коленях и те самые стоптанные кроссовки, которые я никак не могла сменить на новые.

Еще раз поглядев на свое отражение, дрожащее в мутном стекле, я удовлетворенно хмыкнула. Я выглядела именно так, как и должна выглядеть девушка-подросток, коротающая лучшие годы своей жизни в самом отстойном месте на всем земном шаре.

– Привет, Софи, – прозвенел тонкий голосок, стоило мне лишь ступить за порог трейлера. – Куда ты идешь?

Два пытливых черных глаза остановились на моем лице – примерно на уровне переносицы. Маленькая Хелена, пятилетняя дочка мексиканской парочки толстяков, живущих неподалеку, радостно бегала вокруг меня, напевая какой-то приставучий мотив.

У Хелены выраженное косоглазие. Наверное, это как-то лечится. Если захотеть. Но ее родителям было плевать. Именно поэтому Хелена постоянно ошивалась на улице.

– Я не знаю, – честно ответила я. – А ты почему не дома? Сейчас ведь уже поздно.

– Мама бьет папу, – прощебетала девочка, тряхнув курчавой головой. – Говорит, что он снова пропил все, что заработал. Так что я пока посижу здесь, ладно?

Я закатила глаза. Бесконечные разборки в мексиканской семье тянулись столько, сколько я здесь жила. И заканчивались одинаково – громкими криками и вздохами, от которых даже у самых пошлых лицо шло неровными пятнами. А затем, спустя какое-то время, на свет появлялась еще одна никому не нужная Хелена. Или Хосе.

– Можешь пойти ко мне и посмотреть телек, – я поддела входную дверь вагончика ногой. – Скоро начнется сериал про летающих пони. А в холодильнике, кажется, осталось немного клубничного мороженого…

– Ух ты! Спасибо, Софи! – смуглая девочка повисла на моей талии, смешно дрыгая пухлыми ножками. – А ты не посидишь со мной вместе?

– Думаю, я уже немного старовата для такого досуга, – я качнула головой. – Я хочу немного размяться.

– Ну ладно… – Хелена наконец отпустила мою толстовку и отступила назад, глядя в мое лицо снизу вверх своими косыми черными глазами. – А можно мне доесть все мороженое?

– Конечно. Я оставила его специально для тебя.

Взвизгнув, будто довольный поросенок, она метнулась к двери трейлера, и спустя мгновение до моего слуха донеслось приглушенное бормотание телека. Кажется, это была надоедливая реклама новых женских тампонов.

Фонари на улице горели через один – больше половины печально чернели разбитыми лампочками, так что в ночное время суток местный квартал производил гнетущее впечатление даже на тех, кто не отличался особой мнительностью.

Подбрасываемые ветром, в воздухе кружили пакеты из-под жареного картофеля, а в пожелтевших кустах на обочине тихо шуршали пустые пивные банки. Длинная извилистая улочка зияла глубокими пробоинами на асфальте, а в отдельных местах его не было совсем, и тогда наружу высовывалась намокшая земля, поросшая сорняками.

За ободранной задницей фургона маячил ближайший дом – темно-синяя лачуга из растрескавшейся вагонки, сквозь которую на свет проглядывала светлая полоса гипсокартона. В этом доме жил приятель Тревора – такой же татуированный и чернокожий, как и он сам. А чуть дальше, за покосившейся водонапорной башней, темнел неказистый микродом, принадлежавший родителям Хелены.

В общем и целом, по бокам полутемной аллеи, ютившейся почти под самым мостом, насчитывалось пару десятков однотипных строений, густо заселенных мигрантами из Мексики и обнищавшими американцами.

В основном тут прожигали жизнь те, кто угодил сюда от безысходности. Но были и те, кто здесь родился – например, Хелена и ее многочисленные братья и сестры. Или вырос, как приятель Тревора из синей хибары.

Я провела пальцем по экрану плеера, вставила в уши наушники и сунула руки в карманы сиреневой олимпийки. Внутри моей головы заиграл трек «London Grammar – Wasting My Young Years», и пронзительный женский вокал больно кольнул меня под ребра.

Неужели я проведу здесь остаток своей жизни? Неужели вот для этого я и была рождена? Чтобы торчать под мостом в ржавом трейлере и скармливать остатки клубничного мороженого мексиканской девочке?.. А как же мои мечты? Как же, черт возьми, моя великая любовь, о которой я так часто мечтала, валяясь в своей холодной постели?

Неужели, повзрослев окончательно, я тоже начну встречаться с каким-нибудь Тревором, намертво осев в этом удушливом гетто, а затем научусь угонять чужие тачки, чтобы не сдохнуть от голода?..

Я со злостью пнула носком кроссовка стоящую на дороге бутылку, и она, громко звякнув, опрокинулась книзу горлышком. Мой кроссовок тут же окрасился в ярко-желтый цвет.

– О, да ладно!.. – громко заорала я, обращаясь к завывающему над моей головой ветру. – Вы живете в сраном гетто, жрете всякое копеечное дерьмо, но не допиваете свое пиво?

Настроение тут же скакнуло с нуля до минус хреналлиона. Надвинув на глаза капюшон и завернувшись в плюшевую сиреневую толстовку, я зашагала по пустынной улице, молча проклиная все, что только попадалось мне на глаза.

…А в этот самый момент где-то далеко, за этим серым бетонным мостом, за низкой грудой унылых холмов, по шоссе спешно скользил надраенный до блеска вишневый автомобиль. За его рулем, нахмурившись и сжав зубы, возвышался странный мужчина.

У него был ровный, прямой нос с аккуратно очерченными ноздрями, и педантично уложенные набок гладкие волосы именно того цвета, о котором так мечтала моя мама, но которого никак не могла добиться дешевыми красками из супермаркета для бедных.

Его тускло блестящие темно-карие глаза пронизывали ночной мрак, спустившийся на спящий город, а тонкие длинные пальцы уверенно сжимали кожаную обшивку автомобильного руля.

На пустующем пассажирском сидении рядом с ним лежал, подскакивая на кочках, большой коричневый чемодан. И мужчина то и дело нервно пялился на него, как если бы ожидал от своего дипломата какого-то неожиданного подвоха.

Он свернул на боковую трассу, ведущую прочь из города и пересекающую гетто, именно в тот момент, когда я торчала у трейлера, беседуя с Хеленой. И пронесся по мосту прямо над моей головой тогда, когда я, едва сдерживая слезы, пыталась стряхнуть со своего кроссовка капли дешевого пива, ощущая себя полнейшим ничтожеством.

Но тогда ни один из нас еще ничего этого не знал. Потому что странный мужчина со светлыми волосами, бросив напряженный взгляд в зеркало заднего вида, быстро соскользнул с шоссе, вернувшись на главную дорогу. А я продолжила бестолково брести по темному переулку, стараясь не обращать внимания на холодный сентябрьский ветер.

Глава 2. Bad times

– До пятого сентября, – добавила я, протягивая смятую купюру.

Мама позвонила мне на рассвете. К тому моменту я уже была в трейлере. Хелена ушла, мне не спалось, и я решила перекусить. Но не обнаружила на пустых полках кухни ничего лучше, чем мои чертовы недоеденные хлопья.

Когда я взялась за коробку, внутри кармана моих джинсов раздалась тихая мелодия.

– Софи, – тихо произнесла мама, и ее голос заметно дрожал. – Милая, собирай вещи и уходи из трейлера. Ты слышишь?

– О нет, – что-то внутри моего живота оторвалось и упало вниз. – Неужели снова?

– Милая… – она вдруг громко всхлипнула, и мне стало по-настоящему страшно. – Софи, я больше не вернусь… Тебе нужно бежать.

Мама никогда при мне не плакала. Даже тогда, когда умер отец. Она делала это тайком, в ванной комнате, думая, будто я ничего не слышу. То, что она даже не пыталась скрыть своих слез, было плохим предзнаменованием. Очень плохим.

– Мама, что случилось? – перед моими глазами поплыли разноцветные круги. – Что вы с Тревором уже натворили?

– Софи, Тревор мертв, – в ее тихом голосе плеснулось отчаяние. – Я… Мы попали в настоящую переделку.

Она сбилась, умолкла и попыталась взять себя в руки. Но у нее ничего не вышло.

– Мама…

– Послушай меня, Софи. Теперь я причастна к нападению на полицейского, – затараторила она, давясь слезами. – Во время погони Тревор ранил патрульного, а потом… Я… Я хочу, чтобы ты сейчас же собрала свои вещи, взяла из сумочки деньги и уехала. Не жди меня, Софи. Прости, прости меня…

Крошечная прихожая вагончика затряслась перед моими глазами, будто внезапно началось девятибалльное землетрясение. Сердце колотилось где-то внутри моих барабанных перепонок, начисто позабыв о том, что ему там совсем не место.

– Ваше время вышло, миссис Доусон, – холодно произнес чей-то отдаленный голос. – Пожалуйста, положите трубку на место.

– Софи, прости меня, прости, прошу тебя!..

– Мама! – закричала я, до боли вжимая телефон дрожащей рукой в свою пылающую щеку. – Мам!..

Но внутри уже звучали короткие гудки.

Я почти не помню, как покинула трейлер и добралась до мотеля. И совсем не помню, как складывала вещи в свой пыльно-розовый школьный рюкзак – другой сумки у меня не было.

– Конечно, – безразлично кивнул неопрятный мужчина, схватив двумя пальцами протянутую купюру. – Ключи от вашего номера, мисс.

Он шлепнул на столешницу маленький брелок с одним-единственным ключом, а затем отвернулся и нырнул обратно в подсобку. Я осталась в маленьком душном холле придорожного мотеля совершенно одна.

Здесь было грязно и неуютно. В углах под потолком чернела разводами мокрая плесень, а под ногами время от времени испуганно пробегали суетливые тараканы. Но это было единственное место, где я могла ощущать себя в относительной безопасности. В мотеле «Короли автострады» никто не спрашивал ничьих имен и никогда не требовал документов.

Я схватила свой ключ и на ватных ногах вышла наружу. Небо на горизонте уже успело подернуться золотисто-багряными лучами. Заморосил противный мелкий дождь, и я сразу же продрогла до костей. Привет, чертова осень!..

Я сделала небольшую передышку, остановившись у открытой лестницы, ведущей к номерам. Мне нужно было немного остыть, чтобы не сойти с ума от страха и отчаяния, захвативших мой мозг. Еще немного, и моя голова просто вскипит. И пронизывающий сентябрьский ветер был как нельзя кстати – от его влажных щупалец мне будто стало чуточку легче. Проторчав так около десяти минут, я растоптала пяткой кроссовка все опавшие листья в радиусе пары метров. И поняла, что мне нужно двигаться дальше. Во всех смыслах.

Вскарабкавшись по лестнице на второй этаж, я быстро отыскала нужную комнату и сунула ключ в замочную скважину. Обшарпанная темно-зеленая дверь тут же послушно распахнулась, оголив передо мной свое неосвещенное нутро.

В номере оказалось не так паршиво, как я боялась. Постель заправлена свежим бельем, на низкой тумбе в изножье двухспальной кровати чернеет экраном пузатый телек. Из ванной комнаты доносится тихое хлюпанье текущего крана. Во всяком случае, здесь не хуже, чем в железной коробке, в которой я торчала под мостом на протяжении последних семи месяцев.

Захлопнув за собой дверь, я увалилась на кровать, не раздеваясь. Подтянула колени к подбородку и тихо заскулила.

В моем кармане оставалось всего сто два бакса – слишком мало для того, чтобы протянуть еще хотя бы пару суток. Мне было страшно, меня тошнило, а тело била крупная дрожь. Я валялась на постели, тупо таращась на свой испачканный кроссовок, молча рыдала и пыталась понять, как мне теперь выживать. Что же это за мир такой, где детям приходится жестоко расплачиваться за ошибки взрослых?..

Как жаль, что мой ворчливый дедушка давно умер от старости. Он всегда умел подобрать нужные слова, чтобы вселить в меня веру в собственные силы. Смог бы и сейчас.

Однажды, когда я разнесла в кровь коленки, свалившись с детского велика и со слезами на глазах заявила о том, что больше никогда не сяду за его руль, дедушка произнес одну мудрую вещь. Он сказал, что если бы птенцы отказывались от неба каждый раз, когда им не удается взмыть ввысь, то птицы уже давно разучились бы летать. А потом добавил, что любой опыт к нам приходит через боль.

И пусть он был ужасным ворчуном, большую часть времени проводившим за своими черно-белыми газетами, я все равно по нему очень скучаю. Я бы отдала все, что у меня есть (например, свои последние джинсы), чтобы еще хотя бы один раз его увидеть.

Пусть многие советы дедушки казались мне откровенно странными и даже непонятными, они обладали какой-то магической успокаивающей силой. Как в тот раз, когда я твердо решила стать красавицей, намазав на свое лицо всю мамину косметику, раздобытую из ее бирюзовой косметички. Когда дедушка увидел мой вопиюще-безвкусный макияж и услышал, что именно я собираюсь делать, он молча покачал седой головой, а потом заявил, что я в очередной раз пытаюсь продать пять фунтов за шиллинг. Наверное, это что-то означало, вот только я до сих пор не могла понять, что именно… Грустно, что мы с мамой навещали дедушку в Лондоне так редко…

За окном номера понемногу светало, и вскоре по стеклам потекли подсвечиваемые дневным светом ручьи дождевой воды. Разбушевавшийся ливень, словно насмехаясь надо мной, стремился затопить окрестности дешевого мотеля. И ему было совершенно наплевать на то, что у меня на ногах надеты единственные кроссовки. Тряпичные.

Повертев свой телефон в руках, я сделала сдавленный вдох и зашвырнула его в мягкую подушку. Мне некому звонить и не у кого просить помощи. Да и если бы хоть одна живая душа узнала о том, где я сейчас нахожусь, меня незамедлительно передали бы органам опеки. От одной этой мысли меня прошиб ледяной озноб. Я лучше умру самой мучительной смертью, чем вернусь в это адское место…

Я провела в постели несколько часов, то погружаясь в тяжелый поверхностный сон, то вновь просыпаясь. Сквозь дрему мне казалось, что из-за смежной стены доносятся странные звуки. Похожие на те, когда голодному псу бросают целый мешок вкусно пахнущего корма, и он жадно принимается им давиться, даже не разжевывая. Бррр…

А потом я поняла, что и сама умираю от голода. Моему телу было безразлично все то, что терзало мой разум. Оно хотело есть.

– Ладно… – я разложила перед собой оставшиеся деньги и задумчиво прикусила нижнюю губу. – Что-нибудь придумаю. Все будет хорошо, Софи!

Для большей убедительности я даже сама себе кивнула. А затем наскоро приняла душ, почистила зубы и включила телевизор.

Спутниковой тарелки в этой дыре ожидаемо не оказалось, так что доисторический телек транслировал всего три канала – какую-то унылую передачу про религию, частоту с еще более убогими ретро-хитами, и канал для взрослых, с экрана которого громко стонала грудастая блондинка.

– Мерзость… – покраснев, я быстро нажала на кнопку пульта, и телек тут же печально потух. – Как только взрослые могут смотреть это дерьмо?

Поежившись от отвращения, я спрыгнула с постели, набросила на плечи ветровку и шагнула к двери, ведущей на улицу.

Чтобы заглушить панические голоса в моей голове, раз за разом спрашивающие меня о том, что теперь делать и как жить дальше, я включила плеер погромче, и из динамиков наушников тут же полилась знакомая успокаивающая мелодия.

Назад Дальше