После концерта и торжественных речей Корольков, Ирина Шу, высший менеджмент, Сосо Павлиашвили и VIP-гости удалились в отдельный камерный зал. Лена, наряженная в голубое платье с воротником-стойкой и длинной юбкой в пол, раздавала поручения помощникам из агентства, пытаясь уследить одновременно за капризными артистами, медленными официантами и буйными гостями. Она чувствовала себя дрессировщиком-универсалом, у которого в одной клетке оказались попугаи, морские котики и тигры. В какой-то момент Корольков пропал и вернулся в костюме Николая II, наклеил бороду, усы и надел мундир с эполетами. За столиками велись беседы о триатлоне, детоксе, кэш кау, адженде, аджайле и дюдилиженсе. Товарищ Королькова из Госдумы делился впечатлениями от поездки в Колумбию:
– Недавно я съездил на ретрит. Там один шаман учил меня правильно пить айваску, чтобы постигнуть, кто я на самом деле.
– А что такое – айваска?
– Ну, это такой индейский напиток на травах, помогает контакт с духами находить. Неделю только её пьёшь и ничего не ешь. Нас у него в группе было человек десять, кого он вёл к познанию себя. Бизнесмены, топы, один мэр. В хижине под потолком для каждого подвешен гамак, а вокруг гамака – москитная сетка. Ложишься в гамак и видишь, что где-то на уровне лица есть специальная дыра. Это чтобы блевать. Первые три дня вся айваска выходила из меня наружу. А потом перестала. И в какой-то момент я почувствовал, что спускаюсь в преисподнюю. И знаешь, кого я там встретил?
– Ну?
– Хворостовского!
– Да ладно!
– Ну! Мы же с ним из одного города. Из Красноярска, выпивали даже. И говорит: “Хочу, чтобы моим именем аэропорт назвали”. Я его спрашиваю – тебе что, оперы мало что ли? Он – хочу аэропорт, и всё тут. Пришлось позвонить нашим в Красноярск. Он потом по голосованию победил этого, как его? Который боярыню Морозову нарисовал.
– Репина?
– Ну да, точно. Репина.
В соседнем зале, где выпивали рядовые сотрудники, праздник ещё стремительнее набирал обороты. Распутин присел на пол, опёршись на диван с золотыми вензелями. Его борода, инкрустированная кусочками рубиновой колбасы и перламутром майонеза, уже наполовину отклеилась и свисала жалкой мочалкой. Плотно сбитая балерина в сиреневой пачке лила слёзы, глядя на себя в ростовое зеркало. За столиками дамы из бухгалтерии продолжали вести светские беседы, допивая по восьмому бокалу Moёt:
– Ну, и нахрена ты дала этому прыщавому сисадмину? Маша, ты что, не знаешь себе цену?
– Конечно знаю. Но мне уже тридцать семь, скоро стукнет сезон распродаж.
Музыка Малера, Шопена и Чайковского отражалась эхом от арочных потолков, официанты в атласных кушаках разносили закуски, придерживая над головой круглые подносы. Пьяный начальник хозотдела снял с себя пиджак и накинул на плечи мраморной Афродиты: “Прикройся, стерва, распустила груди, стыдоба какая”. Тут Лену потянула за руку секретарь:
– Там это, Эмилии Петровне плохо, надо скорую вызвать.
Лена бросилась в туалет. Эмилия Петровна, матрона лет шестидесяти, возглавляла финансовый отдел одного из региональных офисов, частенько наведывалась в Москву и была приглашена на праздник лично владельцем бизнеса. Видимо, знала что-то такое, отчего состояла на особом счету. Работать к себе брала не только после успешного собеседования или по рекомендации, но и делала для каждого кандидата расклад на таро. А вот тельцов не нанимала ни в коем случае – у них плохая энергетика. Эмилия Петровна сидела в углу женской уборной, широко расставив полные ноги, и верещала:
– Ой, девки, сердце защемило. Щас помру, дышать нечем.
Грудь пятого размера почти вывалилась из декольте с пышным жабо. Рядом на коленках ползала её заместитель, она же старшая дочь, и обмахивала мать кокошником. Пока ждали врачей, решили высвободить ценное руководство из тесной одежды. Лена попыталась расстегнуть платье, но собачка почему-то не двигалась. Наконец молния сдалась. Оказалось, что под платьем Эмилия Петровна обмотана для стройности какой-то силиконовой пленкой. Пришлось разрезать смертоносный кокон столовым ножом.
В самый разгар вечера, уже после того, как Эмилию Петровну увезли на скорой, Корольков решил переместиться из своего уютного зала с депутатами и менеджерами в зал к остальным подчинённым. Он поправил ордена, встряхнул эполеты, взял шампанское, Ирину Шу, и двинул в соседний холл. Госпожа Шу выглядела сногсшибательно. На ней было обтягивающее боди, расшитое стразами, сапоги-ботфорты, а сверху накинут полупрозрачный халат из органзы. Высокую причёску довершала миниатюрная шапка Мономаха.
Один из лучших работников Ханты-Мансийского завода даже присвистнул:
– Жень, ты посмотри, какая Чио-Чио-Сан идёт!
А вот Корольков, который сновал между столиками и чокался со всеми по очереди, делегатам не понравился. Они не признали в ряженом Николае собственного начальника.
– Это что за пидорок с усами к нашим бабам клеится!
– Так это ж, сука, царь! Николай, н-на!
– Ну-ка, отошёл отсюда, фраер. Сейчас мы устроим тебе взятие Зимнего.
И трое крепких мужиков подошли вплотную к царю, отгородив его от столика с бухгалтерами. Один из рабочих попытался приобнять Ирину Шу.
– Это что за цирк? Вы кто вообще такие? – Корольков пришёл в бешенство.
– Красные комиссары, н-на, – с этими словами самый высокий из троицы зарядил Королькову в челюсть.
Ирина Шу завизжала, зазевавшийся охранник рванул от дверей и скрутил пролетариат. Злой Корольков, вытирая кровь салфеткой, удалился с поля битвы. В зале продолжала играть музыка, но все внезапно замолчали. Веселье дало трещину.
Лена присела за бухгалтерский столик, налила Hennessy и хлопнула рюмку до дна.
Глава 3
Корпоратив завершился в ночь с пятницы на субботу. Выходные Лена провела скверно. Ощущение нависшей гильотины мешало нормально спать, есть, читать. Она отменила все встречи и просто слонялась по квартире в пижаме, с грязной головой. Лена ненавидела, когда что-то двигалось не по плану. Она не боялась наказания. Тяготило то, что её образ безупречного организатора трещал по швам, как брюки на начальнике хозотдела, когда он остервенело крутил фуэте. И теперь презирала своё отражение в зеркале.
В понедельник она с трудом вытащила себя из дома и всю дорогу мечтала стать невидимой. Кажется, даже дворники и сонные смотрители эскалаторных будок сверлили в ней дыры – “Ты облажалась, Лена”. Это был не первый косяк в её профессиональной биографии.
Пару лет назад Лена предложила Королькову выступить на крупном молодёжном фестивале, чтобы привести в компанию новую кровь. Он воодушевился, купил модные кроссовки и надел цветные носки. Лекция началась прекрасно. Сначала Королькову пели дифирамбы и спрашивали, как устроиться работать в “Нефтепромрезерв”. Потом спросили про капитализацию и разницу в зарплатах между бурильщиком и топ-менеджером. Он легко парировал: “Джентльмены не говорят о деньгах”. Корольков сам указывал на того человека, которому следовало поднести микрофон.
– Вон тот рыжий парень, я вижу, тянет руку, с задних рядов.
– Здравствуйте, меня зовут Андрей, – микрофон начал фонить и плеваться, – так слышно?
– Yes, of course, – Лена давно собиралась намекнуть Королькову, что использование английских слов не делает его Илоном Маском.
– Вот у вас в совете директоров семь человек. И все они мужчины. Почему же там нет женщин?
Корольков перестал улыбаться. На щеках дёрнулись желваки, но он тут же взял себя в руки и решил отшутиться:
– Вы знаете такую поговорку? У семи нянек, – он на секунду замялся, – четырнадцать титек. А дитя без глазу. Так же и с компанией.
Лена с шумом втянула воздух сквозь стиснутые зубы. В первых рядах кто-то прыснул, по залу покатился шепоток. Корольков принял это за одобрение и попросил, чтобы задали следующий вопрос. Через день на Ютубе появилось видео, как шеф выступает на форуме. Феминистки выпустили несколько разгромных статей, по интернету разлетелись мемы и шутки. К Королькову накрепко прилипло прозвище “четырнадцать титек”. Лена боялась, что это приведёт шефа в ярость. Но он был доволен. Ему позвонили пара друзей и похвалили, как же здорово он пошутил, так и надо с этим либеральным дурачьём. Скоро вообще начнут требовать, чтобы страной управляла чернокожая лесбиянка без ноги.
В тот раз Лене повезло, но сейчас другое дело. Раскачиваясь в такт движению поезда, она представляла, с каким позором ей придётся собирать личные вещи в картонную коробку и сдавать пропуск начальнику охраны. На “Лубянке” вошла женщина в хиджабе, длинной юбке и чёрной куртке. Пассажиры стали напряжённо оглядываться и расползаться ближе к дверям вагона. Лена поймала себя на мысли, что ей тоже тревожно. Она понимала, что всё это предрассудки, платок – всего лишь религиозный атрибут, как крестик. Она ведь не шарахается от каждого православного, хотя, может, и стоило бы. Но тревога только нарастала. Когда Лена три года назад купила себе машину, мать обрадовалась: “Ну, слава богу, будешь реже ездить на метро, там же теракты”. Хотя вероятность погибнуть возросла в десятки раз. Через пару минут Лена всё-таки не сдержала натиск неприятных мыслей:
“А если рядом и правда террористка? Что я успела за свои двадцать девять? Не поставила ни одного великого спектакля. Впрочем, и не великого тоже. Ипотеку не закрыла. Кто придёт на мои похороны? Корольков теперь точно не явится. А гроб будет открытый или закрытый?”
Тем временем девушка в хиджабе достала из сумки зеркальце, гильзу помады и накрасила губы сливовым. У Лены отлегло. Вряд ли смертница стала бы прихорашиваться перед тем, как её тело разлетится на миллион кровавых кусков.
В офисе Лене передали, что Корольков будет ждать её к двенадцати. Она дошла до приёмной и села на малиновый диван. Секундная стрелка двигалась по циферблату резко и шумно, как будто кто-то всё время передёргивал затвор пистолета. Руки горели и стали влажными, но хуже всего – под мышками разрослись пятна пота.
Секретарь жестом показала, что можно войти. Лена с трудом открыла массивные двустворчатые двери и поздоровалась. Корольков ничего не ответил и даже не кивнул. Она несколько секунд простояла у входа, потом доковыляла до длинного T-образного стола и отодвинула дальнее от шефа кресло. Когда Лена садилась, блестящая кожа, перехваченная круглыми таблетками, пронзительно скрипнула. Корольков раскладывал какие-то бумаги, что-то подписывал, сверял, будто рядом никого не было. На дубовом столе уместились два серебристых компьютера Apple, золочёная лампа с синим атласным абажуром, чёрный кнопочный телефон и ещё один дисковый, с наклейкой в виде двуглавого орла. В углу стоял книжный шкаф с коллекционными изданиями Ключевского, Бисмарка, Макиавелли и Сунь-цзы. За спиной шефа, почти у самого потолка, растопырив пожелтевшие ладони, висели старые лосиные рога. Не меньше минуты она просто молча сидела, уставившись на календарь “Служба экономической безопасности. Отечество. Честь. Доблесть”. С каждой секундой ей становилось всё хуже, подступила тошнота.
– Что ты хочешь мне сказать? – Корольков заговорил спокойно, не отрываясь от своих бумаг и не смотря на Лену.
– Я? Я думала, что вы меня вызвали, чтобы… – она запнулась.
– Ты думала? А чем ты вообще думала, когда звала этих уродов? – Корольков швырнул перед собой ручку Montblanc. – Ты меня идиотом хотела выставить?
Лена полагала, что идиотом он выставил себя сам, когда нацепил царские усы. Но, естественно, промолчала. Шеф быстро загасил ярость и продолжил деловым безапелляционным тоном.
– С твоей северной лимитой разговор короткий. Они уже уволены. А вот по тебе вопрос не решён, – Корольков поднял на Лену полый, бесчувственный взгляд. Ей захотелось спрятаться под стол, но вместо этого она уставилась на него в ответ. Самым страшным наказанием была неизвестность.
Через полминуты он всё-таки сжалился.
– Поедешь в командировку. Мы включились в большой партнёрский проект, – Корольков намеренно цедил информацию.
– Куда?
– С глаз моих подальше, – он снова назидательно замолчал, – на Сахалин.
– И что за проект?
– Новый завод сжиженного газа.
Лена представила безжизненную махину с тысячами баллонов, труб и датчиков.
– Что я там буду делать?
– Как что? Людей искать. Архитекторы, инженеры, конечно, есть. А вот ты будешь нанимать на стройку местных, чернорабочих, раз ты их так любишь. Должен ведь кто-то копать и дерьмо носить.
Лена мысленно примерила на Королькова лосиные рога.
– Ты чего улыбаешься? Времени – полгода. Должна трудоустроить минимум пятьсот человек.
Казалось, что проще самой устроиться землекопом.
– Мне нужно подумать.
Корольков откинулся в кресле. Сразу не прогнулась. Это хорошо.
– Ну, думай. Два дня у тебя. Но имей в виду. Я ведь могу просто пальцами щёлкнуть, и тебя ни одна собака на работу не возьмёт. Если не начальство, так безопасники зарубят.
Лена резко поднялась, попыталась одёрнуть платье, но оно приклеилось к ногам. Когда она была уже в дверях, Корольков добавил:
– И вот ещё что. Как говорят мои друзья-виноделы, чтобы ягода вышла хорошей, лоза должна страдать. Может, и выйдет из тебя толк.
Глава 4
Страдать Лена начала уже в своё первое сахалинское утро. Она проснулась от протяжного звука, чуть не проломившего стекло. Ей показалось, что за окном одновременно замычали сотни, тысячи коров. Потом звук повторился, но был уже глуше – стадо отступало. Из старого порта отчалила баржа. Солнце, не пойми откуда взявшееся, полезло из окна, как дрожжевое тесто. Тонкие нейлоновые шторы в ромашку совершенно не спасали от воинственного света. “Господи, всего полночь. Только полночь”, – Лена посмотрела на свои ручные часы, которые, конечно, забыла перевести. Она даже толком не успела уснуть, а в Крюкове уже наступило утро. Кто вернёт ей восемь часов жизни?
В подъезде по-прежнему было темно. Но на третьем этаже вместо знакомого колдыря теперь валялась упаковка от презервативов “Эротика Де Люкс” – знамя любви, победившей морок. Лена облегчённо выдохнула и поспешила на свежий воздух. Пора раздобыть еды.
К торцу соседнего дома примкнул магазин “Магнат”. Лена толкнула тяжёлую дверь, обитую ветхим дерматином, и вошла. Продавщица в голубой пилотке и клеёнчатом фартуке листала газету. Возле ящиков с овощами копались две старушки. Мужик в пиджаке поверх фланелевой тельняшки разглядывал витрину с баклажками пива. Они оторвались от своих занятий и завороженно уставились на Лену, как будто вместо грязного половика постелили красную дорожку, и вошла сама Джулия Робертс.
– Вы почему за собой не закрываете? – наконец отошла от лёгкого оцепенения продавщица. – Тут швейцаров нет!
– Извините, – Лена с трудом прикрыла пудовую дверь.
Она огляделась. Обычный такой магазинчик. Кроме еды продаются шампуни, трёхлитровые банки под соленья, уголь для мангала и женские панталоны.
– Мне йогурт, питьевую “Активию”, можно?
Продавщица протяжно, испытующе посмотрела на Лену, а потом бросила с вызовом:
– Можно. Двести девяносто семь рублей.
– Сколько?! – Лене показалось, что она ослышалась. Это в шесть раз дороже, чем в Москве.
– Девушка, я так посмотрю, что вы не местная. Хоть бы ценники сначала изучили.
Если бы в Москве Лену спросили, сколько стоят яйца или масло, она бы растерялась. Лена давно перестала смотреть на цены в продуктовых и кидала в корзинку всё, что ей хочется. Но сейчас она оглядела магазин ещё раз и обнаружила, что самые привычные продукты – яблоки и помидоры – стоят баснословных денег, как будто их везут из соседней галактики, а не из братского Азербайджана. В центре зала в одном из ящиков лежал маленький, похожий на пушечное ядро, чёрный от пыли арбуз. Кто-то пальцем подрисовал ему улыбку. На ценнике было даже не написано, а выдавлено ручкой без чернил – “1400 руб”. Похоже, арбуз лежал здесь вовсе не для того, чтобы его купили, а как символ лучшей богатой жизни, которая когда-нибудь непременно настанет.