[56] В пятнадцать лет пациентка почувствовала нормальное желание завязать любовные отношения с другим человеком. Однако все попытки в этом направлении терпели неудачу: болезненные фантазии неизменно вставали между ней и тем юношей, которого она больше всего хотела полюбить. В то же время из-за испытываемого ею отвращения любое проявление привязанности к отцу стало невозможным. Поскольку ее отец стал объектом переноса инфантильного либидо, сопротивление было направлено главным образом против него, но не против матери. Примерно в тот же период пациентка почувствовала симпатию к своему учителю, но это чувство быстро уступило место тому же всепоглощающему омерзению. У ребенка, столь сильно нуждающегося в любви и нежности, подобная эмоциональная изоляция не могла не повлечь за собой серьезные последствия.
[57] К восемнадцати годам состояние пациентки значительно ухудшилось. Приступы глубокой депрессии чередовались с приступами смеха, слез и криков. Она больше не могла смотреть людям в лицо, держала голову опущенной, а когда кто-нибудь дотрагивался до нее, с омерзением высовывала язык.
[58] Эта история демонстрирует суть взглядов Фрейда. Сначала мы находим фрагмент перверсивной инфантильной сексуальной деятельности – анальный эротизм, который на седьмом году жизни заменяется мастурбацией. В этот период телесное наказание, воздействуя на область ануса, вызывает сексуальное возбуждение. Здесь мы обнаруживаем детерминанты более позднего психосексуального развития. Половое созревание с его физическими и духовными потрясениями привело к заметному усилению активности фантазии. Последняя захватила сексуальную деятельность детства и модулировала ее в бесконечных вариациях. Извращенные фантазии такого рода определенно действовали подобно нравственным инородным телам, а потому должны были подавляться с помощью защитных механизмов, особенно стыда и отвращения. Это объясняет приступы отвращения, омерзения, восклицания ужаса, высовывание языка и т. д.
[59] В то время, когда начало пробуждаться обычное для пубертатного периода желание любви других людей, патологические симптомы усилились, ибо теперь фантазии были направлены на тех самых людей, которые казались наиболее достойными любви. Это, естественно, привело к выраженному психическому конфликту, который объясняет дальнейшее ухудшение состояния. В итоге у пациентки развился истерический психоз.
[60] Теперь мы понимаем, почему Фрейд настаивает, что больные истерией с детства несут в себе «некоторую долю сексуального вытеснения». По конституционным причинам они, вероятно, оказываются готовы к сексуальным или квазисексуальным действиям раньше, чем другие люди. В силу их конституциональной эмотивности инфантильные впечатления проникают глубже, сохраняются дольше и позднее, в период полового созревания, оказывают организующее влияние на направление первых подлинно сексуальных фантазий. Опять же, в силу их конституциональной эмотивности все аффективные импульсы у истериков гораздо сильнее, чем у нормальных людей. Следовательно, чтобы противодействовать интенсивности анормальных фантазий, должны возникнуть столь же сильные чувства стыда и отвращения. При предъявлении реальных сексуальных требований, предполагающих перенос либидо на объект любви, на него переносятся все перверсивные фантазии. Отсюда – сопротивление объекту любви. Пациентка не могла беспрепятственно перенести свое либидо на него, и это спровоцировало эмоциональный конфликт. Ее либидо истощило себя в борьбе с защитными чувствами, которые становились все сильнее и впоследствии вызвали симптомы. Таким образом, Фрейд имеет полное право утверждать, что «симптомы являются сексуальным осуществлением больных».
[61] Подводя итоги, мы можем сформулировать нынешние взгляды Фрейда на истерию следующим образом:
а) Некоторые ранние сексуальные действия более или менее перверсивного характера развиваются на конституциональной основе.
б) Эти действия поначалу не приводят к реальным истерическим симптомам.
в) В период полового созревания (которое психологически наступает раньше, чем физическая зрелость) фантазии приобретают направление, организованное инфантильной сексуальной активностью.
г) Фантазии, усиленные по конституциональным (аффективным) причинам, приводят к формированию комплексов идей, несовместимых с другими содержаниями сознания и потому вытесняемых, главным образом за счет стыда и отвращения.
д) Это вытеснение распространяется на перенос либидо на объект любви, тем самым провоцируя эмоциональный конфликт, который, в свою очередь, дает повод к развитию болезни.
е) Симптомы болезни обязаны своим происхождением борьбе либидо против вытеснения; следовательно, они представляют собой не что иное, как анормальную сексуальную деятельность.
[62] Насколько обоснованы взгляды Фрейда? На этот вопрос чрезвычайно трудно ответить. Прежде всего, необходимо подчеркнуть, что случаи, точно соответствующие схеме Фрейда, действительно существуют. Любой, кто изучал данную технику, это знает. Но никто не знает, применима ли схема Фрейда ко всем формам истерии (во всяком случае, истерия у детей и психотравмирующие неврозы образуют отдельную группу). Фрейд убежден, что его взгляды приложимы по меньшей мере к обычным случаям истерии, с которыми специалист по нервным болезням сталкивается постоянно; мой собственный опыт, хотя и значительно меньший, чем его, не позволяет опровергнуть это утверждение. В случаях истерии, которые анализировал я, симптомы были чрезвычайно разнообразны, но все они обнаруживали удивительное сходство в своей психологической структуре. При анализе внешняя форма не представляет особого интереса, ибо мы видим, как один и тот же комплекс может продуцировать весьма неожиданные и примечательные симптомы. По этой причине невозможно сказать, применима ли схема Фрейда только к определенным группам симптомов. В настоящее время мы можем лишь утверждать, что его выводы справедливы для бесконечно большого числа случаев истерии, которые до сих пор было невозможно распределить на клинические группы.
[63] Что же касается подробных результатов анализов, проведенных Фрейдом, то яростное противодействие, с которым они столкнулись, объясняется просто: практически никто не следил за развитием теории Фрейда с 1896 года. Если бы его метод анализа сновидений был проверен, а правила соблюдались неукоснительно, последние публикации, особенно «Фрагмент анализа истерии», не были бы столь трудны для понимания. Единственное, что смущает в этих отчетах, – это их откровенность. Публика не готова простить Фрейду его сексуальную символику. Впрочем, на мой взгляд, именно здесь понять его легче всего, ибо в этой области мифология, выражающая фантазийное мышление всех рас, уже подготовила почву самым поучительным образом. Достаточно упомянуть труды Штейнталя[17]1860-х годов, которые доказывают существование широко распространенной сексуальной символики в мифологических записях и истории языка. Я также вспоминаю эротизм наших поэтов и их аллегорические или символические выражения. Всякий, кто даст себе труд изучить этот материал, не сможет отрицать необычайно значимые аналогии между фрейдистской символикой и символами поэтической фантазии у отдельных людей и целых народов. Посему фрейдистский символ и его интерпретация не есть нечто неслыханное; просто мы, психиатры, к этому не привыкли. Как бы то ни было, подобные трудности не должны удерживать нас от более детального исследования проблем, поднятых Фрейдом, ибо они имеют первостепенное значение как для психиатрии, так и для неврологии.
III
Анализ сновидений
Написано на французском языке и опубликовано под названием «L’analyse des rêves» в ежегоднике Année psychologique XV (Париж, 1908), 160–167.
[64] В 1900 году Зигмунд Фрейд опубликовал в Вене объемистый труд по анализу сновидений. Ниже изложены основные результаты его исследований.
[65] Сновидение не есть нагромождение случайных и бессмысленных ассоциаций, как это принято считать, и не есть следствие соматических ощущений во время сна, как полагают многие авторы. Сновидение – это автономный и содержательный продукт психической деятельности, поддающийся, как и все другие психические функции, систематическому анализу. Органические ощущения, испытываемые во время сна, не являются причиной сновидения; они играют второстепенную роль и лишь поставляют элементы (материал), с которыми работает психика. Согласно Фрейду, сновидению, подобно любому сложному психическому продукту, присущи свои мотивы, свои цепочки предшествующих ассоциаций; как и всякое обдуманное действие, сновидение есть результат логического процесса, соперничества между различными тенденциями и победы одной тенденции над другой. Сновидение несет определенный смысл, как и все остальное, что мы делаем.
[66] Можно возразить, что вся эмпирическая реальность противоречит этой теории, ибо в большинстве своем сновидения производят на нас впечатление бессвязности и хаотичности. Фрейд называет эту последовательность путаных образов явным или манифестным содержанием сновидения; это фасад, за которым он ищет то, что важно – а именно, скрытую мысль или латентное содержание сновидения. Может возникнуть вопрос, почему Фрейд считает, что сновидение само по себе является лишь фасадом или что оно действительно имеет некий смысл. Его предположение основано не на догме и не на априорной идее, но исключительно на эмпирических данных, согласно которым никакой психический (или физический) факт нельзя считать чистой случайностью. Следовательно, будучи всегда продуктом сложного сочетания явлений, он имеет под собой свою цепь причин; каждый существующий психический элемент есть результат предшествующих психических состояний и теоретически должен поддаваться анализу. Фрейд применяет к сновидению тот же принцип, который мы инстинктивно используем в изучении причин человеческих поступков.
[67] Фрейд задает себе простой вопрос: почему данный конкретный человек видит во сне именно эту конкретную вещь? На это у него должны быть особые причины, иначе закон причинности нарушится. Сновидения ребенка отличаются от сновидений взрослого так же, как сновидения образованного человека отличаются от сновидений неграмотного. В сновидении есть нечто индивидуальное: оно согласуется с психологической диспозицией субъекта. В чем же состоит эта психологическая диспозиция? Она сама является результатом нашего психического прошлого. Наше нынешнее психическое состояние зависит от нашей истории. В прошлом каждого человека содержатся элементы различной ценности, определяющие психическую «констелляцию». События, не пробуждающие сильных эмоций, практически не влияют на наши мысли или действия, тогда как события, вызывающие сильные эмоциональные реакции, имеют огромное значение для нашего последующего психологического развития. Воспоминания с выраженным чувственным тоном образуют комплексы ассоциаций, которые не только сохраняются в течение длительного времени, но обладают большой силой и тесно взаимосвязаны между собой. Предмет, к которому я отношусь без особого интереса, вызывает мало ассоциаций и вскоре исчезает с моего интеллектуального горизонта. Предмет, к которому я испытываю большой интерес, напротив, вызывает многочисленные ассоциации и надолго занимает мой разум. Каждая эмоция порождает более или менее обширный комплекс ассоциаций, который я назвал «чувственно окрашенным комплексом идей». Изучая индивидуальную историю болезни, мы неизменно обнаруживаем, что этот комплекс оказывает сильнейшее «констеллирующее» воздействие. Отсюда следует, что в любом анализе мы столкнемся с ним с самого начала. Комплексы служат главными компонентами психологической диспозиции в каждой психической структуре. В сновидении, например, мы наблюдаем эмоциональные компоненты, ибо не вызывает сомнений, что все продукты психической деятельности зависят прежде всего от сильнейших «констеллирующих» влияний.
[68] Не нужно далеко ходить, чтобы найти комплекс, который заставляет Гретхен в «Фаусте» петь:
[69] Скрытая мысль – сомнение Гретхен в верности Фауста. Песню, бессознательно выбранную Гретхен, мы бы назвали сновидческим материалом, соответствующим тайной мысли. Можно применить этот пример к сновидению и предположить, что Гретхен увидела эту историю во сне[19]. В таком случае песня с ее трагической историей любви будет «манифестным» содержанием сновидения, его «фасадом». Любой, кто не знает о тайной печали Гретхен, никогда не догадается, почему ей приснился этот король. Но мы, зная о ее трагической любви к Фаусту, можем понять, почему сон использует именно эту песню: в ней повествуется о «редкой верности». Фауст неверен, однако Гретхен хочет, чтобы он был предан ей так же, как предан король. Ее сновидение – в реальности песня – в замаскированной форме выражает страстное желание ее души. Здесь мы касаемся подлинной природы чувственно окрашенного комплекса; это всегда вопрос желания и сопротивления ему. Наша жизнь проходит в борьбе за осуществление желаний: все наши действия проистекают из желания, чтобы что-то произошло или, наоборот, не произошло.
[70] Ради этого мы трудимся, ради этого мыслим. Если мы не можем осуществить желание наяву, мы реализуем его хотя бы в фантазии. Религиозные и философские системы всех народов во все времена – лучшее этому доказательство. Мысль о бессмертии, даже в философском обличье, есть не что иное, как желание, для которого философия лишь фасад, подобному тому как песня Гретхен – лишь внешняя форма, завеса, наброшенная на ее горе. В сновидении ее желание предстает исполненным. Фрейд утверждает, что всякое сновидение представляет осуществление вытесненного желания.
[71] Мы видим, что в сновидении Фауста заменяет король. Произошла трансформация. Фауст стал далеким древним правителем; личность Фауста, наделенная сильным чувственным тоном, подменяется нейтральной, легендарной фигурой. Король – это ассоциация по аналогии. Король – символ для Фауста, «любимая» – символ для Гретхен. Мы можем спросить, какова цель всего этого, почему эта мысль пришла Гретхен, так сказать, косвенно, во сне, почему она не могла осознать ее ясно, без двусмысленности, присущей всякому сновидению. На этот вопрос легко ответить: печаль Гретхен содержит мысль, на которой не любит останавливаться никто; это чересчур больно. Ее сомнения в верности Фауста вытесняются и подавляются. Они вновь появляются в форме меланхолической истории, которая, хоть и исполняет ее желание, не сопровождается приятными чувствами. Согласно Фрейду, желания, образующие сновидческую мысль, никогда не признаются открыто; это желания, которые вытесняются в силу их болезненного характера; именно потому, что они исключены из сознательного отражения в бодрствующем состоянии, они и всплывают, косвенно, во сне.
[72] Подобные рассуждения отнюдь не удивительны, если мы обратимся к житиям святых. Можно без труда установить природу чувств, вытесненных святой Екатериной Сиенской[20], которые косвенно проявились в видении ее небесного брака, и понять, какие желания более или менее символически проявляются в видениях и искушениях святых. Как мы знаем, между сомнамбулическим сознанием истерика и нормальным сновидением так же мало отличий, как между интеллектуальной жизнью истериков и интеллектуальной жизнью здоровых людей.