Слушая их диалог, я почувствовал себя очень неловко. Сказанное ими было слишком личным делом, и обсуждать такое могли только они вдвоем. Мгновение спустя я уже оказался позади него в очереди за билетом.
– Что, не можешь без меня? – улыбнувшись, прошептал он. – Твой взгляд я сразу чувствую, даже если ты пытаешься остаться незамеченным.
– Конечно, могу. Просто решил, что ты без меня не справишься, – с такой же хитрой улыбкой сказал я, выходя из-за его спины и становясь рядом. – Знаешь, скорее бы тот проект, по запуску единой сети базы данных, прошел все испытания. На него сейчас большие надежды возлагают. Я слышал, что в скором будущем они планируют провести ее в каждую библиотеку. И все знания, которые у нас есть, будут находиться в маленьких коробочках, которые сейчас используют лишь для того, чтобы серьезные вычисления проводить. И, кстати говоря, билеты на любой вид транспорта, а также на любое театральное представление, тоже можно будет купить через эту же сеть. Если это правда, то мы выбрали не совсем правильную науку для изучения. Таким образом вся слава этим ребятам достанется, а мы будем продолжать гоняться за призраками. Как думаешь, не врут?
– Конечно, нет. Ты же помнишь, как наш большой заокеанский друг рассказывал про такой же проект, который и у них запускать собирались. Некоторые идеи приходят в гениальные головы одновременно по всей планете. И коробочки эти будут не в библиотеках, а в каждом доме. Да что я тебе это говорю? Ты же и так все не хуже меня знаешь, решил просто разговор поддержать? – при этих словах он посмотрел на меня, и в этом взгляде, как и много лет назад, проскочил какой-то огонек. Это был хороший знак. – Только мы не за призраками гоняемся, если ты забыл. Мы начали все это, чтобы в твоей природе разобраться. А потом просто оба увлеклись и в познание неведомого втянулись, ну и параллельно я в себе кое-что интересное открыл.
Видимо, последняя фраза, вызванная приступом острой ностальгии, была сказана громче обычного, потому что девушка, стоявшая перед нами, оглянулась и как-то странно посмотрела на него. Но мой товарищ не растерялся и сказал ей какую-то глупость о том, что готовится к научному докладу и просто немного заговорился. После этого он посмотрел на меня добрым, но в то же время укоризненным взглядом, и стало понятно, что общение на сегодня закончено. По крайней мере, до тех пор, пока мы вновь не окажемся вдвоем. Это наша давняя договоренность, общаться вслух только в те моменты, когда рядом никого нет.
Отстояв в короткой очереди, мы купили билеты и отправились в сторону воздушной гавани. Его родители, словно между ними не было беспокойного разговора о судьбе сына, снова улыбались, вспоминая, как они были счастливы, когда вся семья жила под одной крышей. Еще через десять минут мы подъехали к зданию аэровокзала. Несколько гигантских дирижаблей, терпеливо ожидающих своих вылетов, величественно застыли в небе, демонстрируя всю гениальность человеческой мысли. Но даже если все лучшие умы цивилизации соберутся вместе, они не смогут дать мне и моему самому близкому человеку ответ на главный для нас обоих вопрос: кто я такой, или что я такое? Почему лишь ему одному подвластно меня слышать и видеть? И что станет, когда его сердце остановится навсегда? Будет ли это смерть в обычном человеческом понимании? А то, что сейчас происходит – жизнь ли это? Или я просто часть его разума, слишком гениального и непонятного для этого мира? Но тогда почему я могу думать сам, независимо от него? Столько вопросов… Может, и не нужно их задавать, а ответы придут сами? Просто отпустить ситуацию и плыть по течению. Я твердо знаю лишь одно: насколько мне тяжело без разгадки моей тайны, настолько же тяжело и ему. Уже и не помню – когда это все началось? И как так вышло, что в голове одного из лучших умов современности появился я? Все произошло очень резко. Наверное, люди, которые теряют свои воспоминания, ощущают себя примерно так же: открываешь глаза и не понимаешь, кто ты и где находишься. Со временем начали всплывать какие-то обрывки призрачных образов. И хотя память – это понятие сугубо материальное, но каким-то образом я осознаю не только все, что было с моим другом, а еще и обрывки чего-то непонятного. Чего-то, пережитого, словно во сне. Но я понимаю, что все это было наяву и происходило со мной когда-то, вопрос лишь – когда?
Пробежав полсотни метров до входа, отделяющего искусственное, но столь желанное тепло от сурового мороза, мы зашли в здание. На входе, как и во всех государственных учреждениях, висел огромный портрет Императора. Все взглянули на него, каждый со своими эмоциями, и проследовали к выходу для пассажиров. Мой друг, как обычно, тепло попрощался с родителями, предварительно выслушав от них напутственные слова. Затем показал контролеру билет, и мы направились на посадку.
– Знаешь, – прервав многочасовую тишину, сказал он, – столько лет прошло, а меня до сих пор не покидает чувство радости, когда мы везде проходим вдвоем по одному билету.
После этих слов он улыбнулся. И эта была именно та, настоящая, искренняя, столь редкая последнее время улыбка. Хороший знак. Должно быть, важное решение уже принято им, просто еще не озвучено. Но мы уже знали, каким оно будет. И оба знали, что это решение перевернет его жизнь. И мою, кстати, тоже…
Глава 2
Как же тут жарко!!! Эта мысль проносится сквозь сон каждое утро. Невозможно спать дольше, чем до десяти часов. Моя комната находится на солнечной стороне, и каждый раз я проклинаю знойное австралийское лето. Везет тем, кто живет на побережье, им хотя бы океанский бриз помогает не сойти с ума. Я еще отчетливо помню то время, когда электричество не было в таком дефиците, и в каждом доме был кондиционер. Но с годами эти воспоминания все больше становятся похожи на красивый сон. Как бездарно мы это потеряли… И теперь такие люди, как я, не могут позволить себе ничего, кроме бесплатных подачек от местного муниципалитета в виде одного литра пресной воды на человека в сутки и пары просроченных консервных банок со старых военных складов. А ведь много лет назад, когда срок годности на этикетках еще не намекал на опасность для здоровья, я сам их ел с большим удовольствием. Это было перед Большой Войной, во время очередных учений, где мне и сделали предложение попробовать себя на армейской службе. Я, конечно, отказался, ведь как бы легко мне ни давалась физическая подготовка и стрельба из всех видов оружия, моя уверенность в успехе своих научных исследований находилась на самом пике. Тогда я был счастлив, мне казалось, что все закончится очень быстро, ведь прошли темные времена средневековья и мы уже достаточно мудры, чтобы не ввергнуть планету в хаос. Вся политическая напряженность должна была утихнуть со дня на день. По крайней мере, нам так говорили.
Каждое утро в моей голове крутится одна и та же мысль: почему я ничего не сделал, чтобы предотвратить все это? Ведь я мог, но просто не захотел, надеясь на порядочность тех, чьей работой и было заниматься восстановлением всего потерянного. И я говорю даже не о материальных вещах. В конце концов, не мы первые, кто лишился всего. Я имею в виду то состояние души, в котором хочется творить, хочется двигаться вперед. Но все пошло по другому сценарию, а когда моя вера в людей умерла окончательно, было уже слишком поздно.
Эти рассуждения полностью прогнали мой сон. Они вызывались неким чувством вины, которое нельзя ничем заглушить. Уже несколько недель я не мог выспаться. Днем этому мешает сорокоградусная жара, а ночью – мысли, которые проникают в мою голову и не дают мне покоя уже много лет. Хотя они мучают не меня одного.
Он, как всегда, сидел в кресле напротив кровати. К слову, это была единственная мебель в наших скромных апартаментах. Не было даже стола. Вернее, он когда-то присутствовал, но я нашел ему другое применение, отдав одному хорошему человеку, который поставил его в небольшой читальный зал своего музея. В комнате я жил один, и мне многие завидовали. Как-никак герою войны не по статусу делить ночлег с кем-то еще.
– Как спалось? – спросил меня мой спутник, сидевший в кресле.
– Как всегда, плохо, – ответил я хриплым после сна голосом.
– Не надумал воспользоваться своими старыми связями? – он задавал мне этот вопрос каждую неделю, обычно я оставлял его без ответа.
– Давно надумал, – неожиданно для себя самого ответил я. – Просто никак не решался начать. Ты ведь знаешь, что итог нашей затеи, скорее всего, будет провальным. Но с другой стороны, мне уже давно нечего терять.
И действительно, что меня тут держит? Мои товарищи давно лежат в земле, родителей у меня не было, а опыт, которым я в свое время хотел делиться со всеми, тут никем не востребован… Хотя нет, он тут как раз жизненно необходим. Но не опыт в области астрофизики, а познания в искусстве освобождения людей из плена, в который мы все попали благодаря своей недалекости. А освободиться из него можно только одним способом – умереть. Да, в этом я мастер…
Странная штука – генетика, ведь я должен был стать гениальным ученым. Для этого мою ДНК собрали по частям, учили столько лет, потратили миллионы. И все сработало! Но помимо этого, я оказался способным еще и к армейской службе. Как говорил мой инструктор: «У тебя превосходный инстинкт охотника, сынок».
Только это больше не по мне. Главная прелесть войны в понимании, за что или против чего ты сражаешься. У тебя есть своеобразный договор со своей совестью. Вроде как мне приказали, вроде как я иначе поступить не могу, потому и сражаюсь насмерть. Всегда можно списать душевную боль на неизбежный долг перед Родиной и присягу.
Но война закончилась, и меня снова пригласили убивать, только теперь договор для совести предложили неприемлемый. Для большинства он подошел бы безо всяких проблем, но только не для меня. Быть начальником службы безопасности, чтобы охранять еду от тех, кого я еще вчера защищал… Или же пресекать любое неповиновение уставших от изнуряющей работы людей – это точно не по мне. А если прикажут – еще и стрелять на поражение… После такого я бы не смог жить, и пришлось бы одним нажатием на спусковой крючок оборвать у себя в мозге триллионы нейронных связей, которые так долго создавали то, что мы называем интеллектом. Поэтому я предпочел бесславную пенсию, отдельную комнату в муниципальном общежитии и двойной паек от тех, кого мы когда-то считали народными избранниками. По окончании этого бардака, называемого войною, власти забыли о том, что я существую и могу представлять какую-либо ценность. Мне повезло выжить в мясорубке, а впоследствии перенести все тяготы целенаправленного бездействия, приведшего к гуманитарной катастрофе. Она унесла больше жизней, нежели пули и снаряды, выпущенные всеми сторонами конфликта.
Надо было что-то менять, и я это чувствовал. Нет, я это знал! Меня к этому кто-то вел с рождения, но кто? Может быть, он? Мой друг смотрел на меня, прекрасно слыша то, о чем я думаю.
– Ты сам выбираешь свой путь, – ответил он. – Каждый человек сам себя ведет по этой земле, даже я – лишь твой помощник. Нам дана возможность выбирать, поэтому неправы те, кто считает нас животными. Ведь самое простое – сказать, что такими несовершенными всех сделал Творец, что мы вынуждены повиноваться инстинктам, и ради того, чтобы выжить, в определенные моменты забываем о морали и совести. Оправдать свою слабость очень легко, но в действительности всегда есть альтернатива. Этим выбором нас и проверяют: соблазнимся грехами или, проявив принципиальность и решительность, останемся порядочными? Немногие готовы идти в этом до конца, но ты пошел, и это обязательно зачтется. Не могу привести научных доводов, они скорее по твоей части, но в моем понимании жизни – ты все делал правильно.
– И люди зачастую выбирают не то, что им нужно, – вставая с мокрой от пота кровати, сказал я. – Мы вот навыбирали уже, и что в итоге произошло? Еда, вода, электричество – все в дефиците. Работы нет, такие, как я, нужны лишь для тяжелого труда или для частной армии. Даже понятия «Государство», в том виде, в котором мы его когда-то знали, больше нет.
– Но, тем не менее, твой выбор уже сделан. Ты бы мог жить в достатке, но предпочел сохранить свою честь. Мог бы не рисковать собой, вытаскивая раненых товарищей с поля боя, но делал это, осознавая всю опасность. В конце концов, мог бы смириться с судьбой и начать пить, как делают многие в наших местах, и через год умереть от обезвоживания. Но ведь нет, ты собрался сделать то, к чему шел всю свою жизнь.
– Я не к этому шел, – мой ответ был достаточно резким. – Меня в этот мир привел генетический эксперимент, и, судя по всему, ты тоже его часть. Я должен был изучать Вселенную, конструировать космические корабли, разрабатывать новые теории. А что в итоге? Кто сделал свой выбор настолько неправильно, что перенаселение планеты приняло такие масштабы? Кто сказал, что мы должны делиться землей? И почему за этот выбор теперь отвечают все?
– Кто знает, может, ты и на этот вопрос найдешь ответ, – с ухмылкой отвечал мой спутник. – Меня больше волнует другое. Зачем мы с тобой через это прошли? У любого, а тем более такого хитрого замысла всегда есть конечная цель. И тот, кто все так сложно распланировал, должен был четко ее осознавать. То, что ты задумал, как раз и должно пролить на нее свет.
Еще пару минут мы оба сидели в молчании. Далеко не в первый раз между нами завязывался подобный разговор. И, как обычно, он не мог привести к чему-то новому. Закончив нашу философскую беседу, я вытер пот сухим полотенцем, оделся и вышел из дома. На улице все будто вымерло. Неудивительно, ведь даже для местного климата было слишком знойно. Я уверенной походкой пошел в штаб Объединенного Содружества Наций. Всегда удивлялся этим странным названиям. Самые тоталитарные режимы зачастую прикрывались всевозможными патриотическими лозунгами: «Партия Освобождения кого-то» или «Демократическое Движение за что-то». Но в итоге освобождение на пару с демократизацией приводили к хаосу и разрухе.
Наш случай не оказался исключением. По своей сути, это была жесткая корпоративная диктатура, а в любой корпорации первостепенное значение имеет прибыль. И если учесть тот факт, что конкуренции в нашем мире давно уже не было, то и механизм, так слаженно работавший в довоенное время и хоть как-то сдерживавший их безграничное влияние, начал давать серьезные сбои. Именно такие люди собирались меня нанять. Если быть точным, должность называлась «Начальник службы безопасности и корпоративной этики Австралийского филиала Объединенного Содружества Наций». А проще говоря – карательный отдел местной исполнительной власти, в котором об этике вообще никто не задумывался. Из силовиков могущественнее только Инквизиторы, но ими могут быть лишь рожденные на Большой Земле. Слишком уж большая ответственность на них лежит, чтобы доверять ее кому-то не из близкого круга. Так что, по причине своего происхождения, я бы никогда до такого не дорос. Хотя многие в колониях мечтают ими стать, осознавая всю несбыточность подобных грез. Еще бы… Это же абсолютная власть! Инквизитор может за секунду предъявить обвинение, вынести приговор и тут же его исполнить.
Путь до Конторы был недолгим. Зайдя в проходную, я увидел двух новых часовых. Раньше они мне не встречались. Должно быть, прибыла новая смена охранников с других континентов, ведь местные, несмотря на острую нужду, редко соглашались на работу в этом ведомстве. А тех немногих, изъявлявших желание, старались отправить куда-нибудь подальше, во избежание чрезмерной лояльности к своим землякам. Очень грамотная кадровая политика. Вдали от своего народа намного проще поддаться низменным чувствам. Никто тебя не знает, все вокруг ведут непривычный образ жизни. Создается впечатление, что попал на другую планету. И то поведение, которое далеко не каждый может себе позволить в привычной среде обитания, мгновенно становится нормой. В психологии своих сотрудников они разбирались очень хорошо.