Напомним, что в основе легитимности государств лежат разные факторы и обстоятельства. Среди них важен сам факт их длительного существования и преемственности т. н. исторической государственности, «создающее впечатление, будто данное государство есть неотъемлемая часть естественного порядка вещей»[27]. Важны также успешность самого правления, которое население признает и поддерживает. Здесь особо значимы то, как как институты и правители справляются с задачами сохранения порядка и внутренней безопасности, а также с внешними угрозами. Уже после Второй мировой войны определенную легитимность государствам придавала демократия как власть большинства и законно избранных правителей. «Но как обнаружили для себя многие демократические и полудемократические государства в прошлом столетии, одна лишь демократия не может бесконечно сохранять государство, если в обществе есть глубокий раскол и власти не добиваются жизненно важных для населения целей. Для легитимности государства необходим более основательный источник легитимности, коренящийся в общем чувстве национальной принадлежности. В современном мире величайшим и наиболее долговечным источником этих чувств и легитимности государства является национализм»,[28] – пишет А. Ливен.
Несколько другими словами, но мы также неоднократно высказывали мысль, что государства делают не просто территории с охраняемыми границами, не только столицы с госучреждениями, конституции и символика, а государства делает легитимным и жизнеспособным прежде всего население, обладающее общеразделяемым чувством национального самосознания, когда каждое живущее в этом государстве поколение проходит через своего рода повседневный референдум на приверженность и сопричастность к этому государству как к своему Отечеству. Можно все это назвать страновым или гражданским национализмом, можно назвать патриотизмом, а можно назвать национальным самосознанием (идентичностью). Различия здесь несущественные, они скорее лежат в страновых традициях обществознания и обыденного словоупотребления[29].
О национализме
Учитывая историю трактовки понятия «национализм» в нашей стране, необходимо сделать некоторые разъяснения, что есть национализм[30]. Под национализмом понимается идеология и политическая практика, основополагающим принципом которой является тезис о ценности нации как высшей форме общественного единства, ее первичности в государствообразующем процессе. Как политическое движение национализм стремится к созданию государства, которое охватывает территорию проживания нации и отстаивает ее интересы. В зависимости от понимания, что такое нация, национализм имеет две основные формы – гражданский, или государственный, и этнический. Гражданский национализм возник в эпоху становления современных государств, основанных на представлении о нации и о народе как согражданстве с общими самосознанием и историко-культурным наследием. Эта форма национализма направлена на обоснование легитимности государства, на консолидацию гражданской нации, но иногда содержит в себе установки на дискриминацию и ассимиляцию меньшинств, а также на государственную экспансию (мессианизм)[31] или, наоборот, на изоляционизм. Этот вид национализма широко используется государствами через официальную риторику, символику и идеологические институты (образование, социальные науки, СМИ и пр.) с целью утверждения общегражданской лояльности («служение и любовь к Родине», «уважение к стране и прошлому» и пр.), общих правовых норм и морально-культурных ценностей.
Национализм предполагает, что каждая страна должна управлять собой без вмешательства извне, что нация является основой для государственного устройства и что единственным законным источником политической власти является народ. Национализм выступает за утверждение национальной идентичности, основанной на общих социальных характеристиках, таких как историческая память, ценности и традиции, культура и язык, а во многих случаях также религия и политическая философия об идее нации. Именно последняя во многих трудных случаях нациестроительства из-за внутри общественных разломов обеспечивала солидарное единство нации, преодолевая противоположные интересы классов, региональных и этнических сообществ, расовых и кастовых групп. А. Ливен справедливо пишет: «За исключением коммунизма в течение его непродолжительного революционного периода, ничто в современной истории не может сравниться с национализмом в качестве источника коллективных действий, добровольных жертв и, конечно, государственного строительства. Другие элементы личной идентичности могут быть важны для каждого человека в отдельности, но они не создают крупных и долговечных институтов (за исключением мусульманского мира, где религия сохраняет сильные позиции)»[32].
Национализм в его проявлениях в экономике, политике, культуре и идеологии оказался и в новейшее время зачастую спасительной стратегией сохранения государственности, обеспечения солидарности народа в условиях кризисов и внутренних конфликтов. Большинство политических руководителей больших и малых стран («лидеров нации») являются по своим убеждениям и действиям в разной степени националистами, т. е. национальные интересы страны являются для них главными приоритетами, и они их отстаивают всеми доступными им средствами. Президент США Д. Трамп наиболее ярко демонстрировал это в сфере экономики и геополитических амбиций. Президент России В. В. Путин отстаивает интересы страны в сфере стратегической безопасности и обеспечения благополучия российской нации. Лидер коммунистического Китая Си Дзиньпин на первый план выдвигает достижение мирового лидерства китайской нации и обеспечение общекитайского единства. Поэтому когда В. В. Путин называет себя националистом, он имеет в виду не его узко этнический вариант, а именно российский национализм как политику отстаивания и защиты интересов России и российского народа.
Надо сказать, что именно этот вариант национализма и его сердцевина – общероссийский патриотизм оказались важнейшей опорой для преодоления кризисных и чреватых дезинтеграцией явлений 1990-х гг. в нашей стране, удержали страну от нового раунда дезинтеграции. Невозможно игнорировать значение патриотической мобилизации народа всей страны и ее отдельных регионов (например, Дагестана) в ситуациях внешних вторжений международных террористов, олимпийских мероприятий, общероссийского консенсуса в отношении присоединения Крыма, почитания Дня Победы и павших в Великой Отечественной войне. Это по своей сути массовые проявления национализма гражданского толка, хотя мы предпочитаем называть это более привычно патриотизмом.
Многообещающей стратегия общенациональной мобилизации оказалась и в современном Китае. После того как Китай начал проводить новую государственную стратегию – своего рода авторитарный социально-ориентированный рыночный капитализм, именно общекитайский (не ханьский!) национализм пришел на смену коммунизму в качестве идеологии, придающей легитимность государству. Как считает А. Ливен, национализм «может сработать и для западных стран, поскольку либеральная демократия не решает главных задач увеличения благосостояния и безопасности для населения в целом. Подобно тому, как в Китае сохраняется коммунистическое государство, но с националистическим содержанием, так и на Западе демократия может сохраниться, если на смену либерализму придет национализм. По крайней мере, в 2020 г. этот процесс изменения парадигмы идет полным ходом в некоторых странах ЕС»[33].
В противоречие тезису Миллера, что nation-state уже отжившая норма, которую якобы давно оставили серьезные обществоведы, проблема нации и национализма остается одной из центральных в мировом идеологическом багаже и одной из основ организации суверенных сообществ-государств. Я убежден, что в сегодняшнем мире и, возможно, еще очень длительное время единственной по-настоящему популярной силой, сохраняющей привлекательность и дающей возможность перспективного мышления, остается идея нации и идеология национализма. Ислам с его идеей «уммы» как сообщества единоверцев мог бы сыграть схожую консолидирующую роль в мусульманском мире, но представители этой мировой религии не признают регионально-культурные различия, на основе которых существуют десятки стран с мусульманским населением, а также не вырабатывают свое отношение к современности как таковой. Как идеология государственности ислам можно условно назвать только применительно к Ирану, но здесь религия как основа правления сочетается и поддерживается сильной национальной идентичностью на основе традиций древней персидской государственности и культуры.
Так что это очень большой вопрос насчет смерти нации, национализма и nation-state как в старой и давно национализированной Европе, так и в остальном национализирующемся мире. Последние страны многое бы отдали, чтобы иметь у себя больше национализма и более сплоченные национальные сообщества. Никто из них не снимает эти задачи с повестки дня государственного строительства. Поэтому, чтобы избежать упрощенных обвинений в адрес российского национального проекта и его сторонников под тем предлогом, что концепт гражданской нации для России никак не подходит, мы рассмотрим опыт нациестроительства в других крупных государствах мира, исходя из постулата, что при всем своеобразии нашей страны она во многом схожа по вопросам общественного устройства и государственного строительства с другими странами. Интеллектуальные изоляционизм и высокомерие здесь не в помощь. Полезны сравнения с опытом больших стран и наций, история и культура которых позволяют применять в отношении их полюбившееся многим в России в последнее время термин «цивилизация».
Глава 2
Нации-государства в историческом и глобальном контексте
Сначала снова о терминах и истории словоупотребления. Отметим, что сам термин национальное государство или nation-state – это всего лишь синоним для любого суверенного государства с обозначенной и контролируемой территорией и с установленным фактом постоянного населения. Само это понятие стало использоваться после появления Вестфальской системы международных отношений, которая еще в середине XVII в. определила принципы суверенных государств, некоторые из которых действуют и поныне. К. Янг пишет: «В возникновении национального государства не было ничего естественного или предопределенного исторической судьбой. Это сравнительно новое явление в европейской истории – национальные государства стали складываться в момент Французской революции, и в их формировании большую роль сыграли интеллектуальные течения эпохи Просвещения. По мере того как складывалось современное гражданское общество, само понятие нации (национальности) стало сливаться с понятием гражданства и принадлежности к государству …Нации, подобно государствам, обусловлены обстоятельствами, а не всеобщей необходимостью, однако при этом считается, что они предназначены друг для друга и что одно без другого неполно и является трагедией»[34].
Национальные государства и их роль
Рассуждения о том, что есть национальное (или ненациональное) государство, является ли Россия национальным государством, каков должен быть состав населения, чтобы считаться национальным государством, – все эти разговоры из арсенала советских дебатов, когда под национальными государствами понимались этнически обозначенные государственно-административные образования в составе Советского Союза. Этот подход включает также утверждения о принадлежности к национальным государствам европейских стран по причине наличия там давно сложившихся наций и их, якобы, этнически гомогенного состава. Все это упрощенные заблуждения, ибо формирование европейских наций, несмотря на все различия, особенно между т. н. французской (якобинской) и германской моделями нации, между Западной и Восточной Европой, было схоже в двух ипостасях. Во-первых, во всех случаях это были верхушечные проекты, инициированные и осуществляемые элитой, но с опорой и использованием реально существовавших культурно отличительных сообществ, в разной степени осознающих свою общность на массовом, низовом уровне. С французской нацией, предписанной революционной элитой, а затем бонапартистским режимом, казалось бы, все ясно: это была конструкция, в основу которой были жестко положены культурный компонент и языковой вариант центрального района страны Иль-де-Франс. Но и в случае с германской нацией, где присутствовало обращение к некому извечному «духу нации», ее природным корням, на самом же деле строительство германской нации осуществлялось бисмарковским «огнем и мечом». Схожая ситуация была и в других европейских вариантах. К. Нагенгаст пишет: «Многие „национальности“ Восточной и Центральной Европы, в основании которых лежат предполагаемый общий язык, реальные или мифические предки и история, были в буквальном смысле созданы элитами, причем некоторые представители этих элит даже не могли говорить на языках изобретенных таким образом национальностей»[35].
В интеллектуальных кружках и в академических институтах имели место творческое «воображение наций», вырабатывался вариант замещающего диалекты единого литературного языка, создавались фольклорные эпосы и писалась «национальная история». Э. Кисс отмечает роль таких поборников национального строительства, которые «достигли совершенно разных политических результатов, что особенно наглядно проявилось в случаях с численно небольшими группами, не обладавшими на протяжении своей истории политической независимостью. Так, в 1809 г. некий филолог изобрел наименование „словенцы“ и стал творцом словенского национального самосознания. Движение, началу которого он содействовал, привело в конечном счете к тому, что Словения приобрела республиканский статус в рамках Югославии, а в прошлом году стала независимым государством. Вместе с тем членам других диалектных групп, например сорбам [лужичанам], так и не удалось выработать единого коллективного самосознания, и их политическое и культурное присутствие в современной Европе никак поэтому не ощущается»[36].
Второй общий момент в европейском и в любом ином нациестроительстве заключается в том, что особой гомогенизации населения в его культурных характеристиках добиться не удалось на протяжении всей истории национального государства, включая стадию модернистской глобализации. Ответом на нивелирующее воздействие мирового капитализма и массовой культуры стали феномены «этнического возрождения», «поиска корней», «восстания меньшинств» и т. п. Как писал американский антрополог Джон Комарофф, публикации последнего времени на тему политики самосознания начинаются обычно с того, что отмечается, насколько удивительно ошибочной и банальной оказалась евро-американская теория национального государства в ее объяснениях этого феномена. «Взрывная живучесть этнического и национального сознания опрокинула все самонадеянные исторические предсказания, делавшиеся слева, справа и из центра, об отмирании культурного плюрализма в конце XX века. Нам говорили, что всем „исконным“ культурным привязанностям придется окончательно исчезнуть под влиянием „современности“, возмужания национального государства и глобализации индустриального капитализма»[37].