Подобное поведение могло показаться лишенным всяческой логики, поскольку у меня даже не возникло мысли, что существу другого вида вряд ли придется по вкусу какие-то бутерброды сомнительного происхождения (делал я их так себе). Вероятно, люди так устроены, что в состоянии все мерить исключительно по себе. И коль уж кто-то другой в состоянии обладать речью, то он обязательно должен являться тебе подобным во всем, даже в тайной страсти к бургерам.
Другое дело, почему в тот момент мне не показалось странным поведение Пакаля, который перед тем, как заговорить со мной, зачем-то удалил меня из дома, а сейчас я снова в помещении и занимаюсь весьма сомнительным делом. Чуть поостыв и начиная приходить в себя, я решился продолжить наше общение, завтрак как раз уже был готов. К слову сказать, мысленный разговор оказался достаточно простым делом.
Протягивая ему убедительную порцию фастфуда, я заявил:
– Я даже не знаю, как мне теперь себя с тобой вести – все это так дико! К тому же я сильно сомневаюсь, будешь ли ты это есть?
Пакаль снисходительно посмотрел на меня, и то, что я услышал дальше, звучало, как если бы со мной разговаривал интеллект не меньше человеческого.
– Люди, сколько же у вас мусора в голове! Вы так зациклены на себе, что не в состоянии допустить саму возможность появления сверхсознания у представителей другого биологического вида. Остается загадкой, как получилось, что человечество всего за несколько тысячелетий практически выродилось в нечто непригодное для жизни и совершенно не отвечающее изначальному замыслу. В древние времена все было иначе. Сейчас у тебя и твоих сородичей появился шанс повернуть вспять все, что вы натворили и начать все сначала. Надеюсь, ты не подведешь. А бургеры, как вы это называете, мне очень даже по вкусу. Будь любезен, повтори!
– Сказать по правде, я в шоке. И как мне теперь тебя называть? У тебя вообще есть имя?
– Имя не имеет значения в отличие от отношения к человеку и от его поступков, которые это отношение формируют, но Пакаль мне вполне по душе. Носить имя такого благородного существа высокая честь. Я очень признателен тебе за это и, возможно, однажды, поведаю тебе историю его жизни.
Спокойно относиться к подобному было решительно невозможно. Это было просто за гранью. Но что делать, такова действительность. Придется смириться, хотя чувствовать себя ниже него было непросто – настолько он был велик. Единственное, что меня спасло тогда – простое человеческое любопытство и возникшие после такого поворота сотни вопросов.
– Что ты имел в виду, когда сказал, что «в древние времена все было иначе»? И откуда ты можешь это знать?
– То, что сказал. В древности все было по-другому. Пойми и прими следующее: в своем стремлении к превосходству, вы, люди, забываете о своем истинном предназначении и, как следствие, ступаете на тропу деградации. Изначально вы были иными, жили в гармонии с миром, являлись творцами, многое могли. А затем одна ошибка стоила вашему роду всего, венец был сброшен. Мы же, в отличие от вас, всегда умели хранить память предков и передавать ее друг другу.
Когда вы оступились, мы пришли к вам на помощь. Поначалу вы были благодарны, затем некоторые из вас считали нас богами, в какой-то степени это не было лишено логики. В дальнейшем, по мере угасания вашего сознания, вы окончательно утратили здравый смысл, увязнув в заблуждениях, и перестали прислушиваться к нашим советам. Поэтому мы просто замолчали.
Вы сами виновны в своих неудачах. Но не печалься, все поправимо. Я помогу тебе вернуться к истокам, а на сегодня достаточно глубокомысленных разговоров, у нас еще не одно столетие впереди. Надеюсь, ты не думаешь, что на исправление ошибок хватит пары веков? Это будет долгий путь, Калеб. Будь готов к переменам. А пока, лучше расскажи мне о себе.
– Хорошо. Но сначала ответь, почему ты не заговорил раньше, и для чего тебе перед этим понадобилось вывести меня из дома?
– Если бы я заговорил в этом помещении, ты мог разбить вазу. К тому же, мне приятнее было сделать это под открытым небом. А почему заговорил именно сегодня – на этот вопрос ответ ты уже знаешь.
Ответ был до безобразия прост. Я действительно не был готов к переменам, впрочем, как и всегда…
Текст десятый
Вся моя жизнь соткана из сомнений: я рос неуверенным в себе ребенком, всего боялся и мало, что умел, а в какой-то момент мне стало на многое плевать, и я просто существовал. Мои дни слились в одно сплошное унылое серое полотно…
Образование я, конечно, получил, но так и не смог заставить себя трудиться по специальности. Единственное, чему я научился, и что хоть немного делало меня счастливым, было написание рассказов. Должен сказать, у меня вполне неплохо получалось, во всяком случае, обо мне положительно отзывались. Правда, стать профессиональным писателем мне так и не удалось. Да и особого желания не было, поскольку большую часть своего времени я тратил на алкоголь и тусовки. Собственно, это все, что мне было нужно в тот момент. И если бы я не познакомился с Элис (я называл ее Алисой – так ей больше нравилось), то, скорее всего, не дожил бы до сегодняшнего дня. Строго говоря, мне до сих пор не понятно, как это вышло.
Алисе какое-то время удавалось удерживать меня от самого себя, но, наверное, ничто не длится вечно. Однако, те годы моей жизни оказались самыми лучшими. Я нашел работу, достойной ее не назвать, но это все-таки была работа, умерил с выпивкой, перестал прожигать дни. Да и как могло быть иначе, когда рядом оказался рыжеволосый ангел с васильковыми глазами и внутренним миром не меньше вселенной? Это была моя Рыжуха – так я ее стал называть с момента, как мы начали жить вместе.
Она научила меня обращать внимание на мелочи и радоваться им. Я стал добрее, чуть более уравновешен, а главное у меня возникла непреодолимая тяга к знаниям. Алиса привила мне и это. Такими качествами как увлеченность, женщины, несомненно, владеют в совершенстве. Она была очень любознательна и разбиралась практически во всем, что касается устройства вселенной и законов мироздания.
Оказалось, что данная тема была мне очень близка. В то время я поглощал информацию как безумный, и это, в конечном счете, меня и излечило. Ну, и конечно, любовь. Ведь мы действительно любили друг друга. Но, видимо, не всякое испытание способно пережить такое прекрасное чувство. Однажды все закончилось очень глупым образом – всему виной оказалось мое упрямство. Я всегда был нестабилен и порой мог вспылить, а тогда я превзошел самого себя.
Мы часто обсуждали глобальные темы, строили различные версии, иногда даже спорили. Но, как говорится, если у двух людей разные точки зрения на некоторые важные, по их мнению, вещи, они вряд ли смогут быть вместе. Немаловажно здесь также учитывать возраст, ко всему прочему мы были еще и достаточно молоды.
В тот вечер мы рассуждали о возможности вечной жизни, и о том, сколько каждый из нас хотел бы прожить, и так не сошлись во взглядах. Рыжуха настаивала на абсолютно стереотипной позиции резкого отрицания, утверждая, что боится самой возможности и не хочет пережить родных и близких. Я же полагал, что надо мыслить масштабнее.
– Согласен, – говорю, – это больно и все такое, но как быть с эволюцией?
– Какая эволюция? Ты готов хоронить своих детей? Меня, в конце концов?
– Не готов, но если другого выхода не будет, то ничего другого не остается. Посуди сама, человек, который в состоянии жить не одно столетие, и прекрасно осведомлен об этом, обязательно начнет мыслить иначе, менее эмоционально – и это закономерно! Затем придет понимание, что институт брака не имеет никакого смысла. Ведь для того, чтобы завести детей вовсе не обязательно жениться. К тому же при должном развитии науки, скорее всего, однажды удастся создавать таким же и свое потомство, а в перспективе долгожителями станет все человечество. Это ли не есть эволюция? Я думаю, за это стоит побороться.
К тому же, не ты ли как-то пыталась доказать важность евгеники для всего человечества, утверждая, что только этим путем можно достичь совершенства, а сейчас противоречишь сама себе, отрицая эту самую эволюцию.
– Это к делу не относится!
– Хорошо, пусть так, но согласись, что логика в моих словах все же присутствует?
– Допустим, а как же любовь?
– Любовь? – Я задумался. – Полагаю, долгожитель обречен на одиночество, а, следовательно, обязан руководствоваться иными мотивами. Измерять различные чувства земными категориями ему станет неудобно. Пожалуй, это страшно, но, на мой взгляд, абсолютно неизбежно.
– А, по-моему, такая жизнь отвратительна, ведь получив возможность вечной жизни, человек перестанет являться человеком. Ты этого желаешь?
– Не уверен, а как же знания? Наше стремление к знаниям – есть определяющая составляющая каждого человека. Неужели тебе не интересно прожить несколько столетий и понаблюдать за ходом исторического прогресса, стать его частью и, наконец, положить начало не одному поколению людей?
– Совершенно не интересно. Мы не боги, а в стремлении к тому, чтобы стать им подобными, мы утрачиваем всякую возможность любить. А как творить без любви? Без любви мир вокруг превратиться в ад, а человечество будет обречено. Ты же стремишься нарушить законы мироздания. Однажды, уже был некто, посягнувший на устои. Думаю, исход этой истории тебе известен.
– Думаю, ты заблуждаешься, и это больше походит на эгоизм. Взвесь уровень ответственности: любить одного человека, пускай даже нескольких, если учитывать семью, или полюбить все человечество и начать делать нечто большее, чем просто окружать благами близких и родных. И вообще, сама перспектива сделать совершеннее этот мир. А какой тебе видится альтернатива вечной жизни с позиции создателя?
– Незримое присутствие в виде наблюдателя – это мне более понятно. Посуди сам: когда сам акт уже творения состоялся, а твое желание воплотилось, тебе больше ничего не нужно, и остается лишь наблюдать, не вмешиваясь, все остальное – не свобода. Таким ты рисуешь свой мир?
– По-твоему выходит, что творчество в корне пассивно? И не хочешь ли ты сказать, что бог, создавший нас по образу и подобию, тоже однажды умер и стал сторонним наблюдателем?
– А почему нет?
– Как-то это все примитивно, я даже немного разочарован…
Это было последнее, что я тогда сказал, а спустя некоторое время, моя Рыжуха просто, молча, собрала вещи и ушла. Не знаю, что из сказанного в тот вечер ее обидело больше. Скорее всего, все дело в разности мужской и женской точек зрения, но останавливать ее я не стал. Единственно, что осталось неизменным – я не перестал ее любить. Правда, моя гордость не позволила мне все исправить, и этот поступок навсегда останется самой главной ошибкой моей никчемной жизни.
Ошибка?! Каждая ли ошибка призвана научить чему-либо?
В моем случае, ответ до безобразия прост:
если женские капризы – это скалы, о которые разбиваются мужские корабли, а их душевные муки – это безбрежные просторы всех желаний и страстей, то для того, чтобы растопить эти каменные сердца, каждому моряку нужно просто стать океаном…
Текст одиннадцатый
В ночь, после нахлынувших на меня в ходе нашей с Пакалем беседы воспоминаний, мне приснилось два достаточно странных и неприятных сна.
В одном я собирал справки, необходимые мне для трудоустройства. Обратившись в одну административную службу, само собой, мне пришлось столкнуться с бюрократическими проволочками, результатом которых стало возникновение сильного желания покурить. При том, что я уже несколько лет не возвращался к этой пагубной привычке, это было, по меньшей мере, странно. Поддавшись искушению, я вышел из здания и отправился на поиски того, что меня удовлетворит. Однако, до дела так и не дошло. Мое внимание привлек, оказавшийся неподалеку карьер, к которому подъезжали странного вида грузовики с камуфляжной раскраской. В том, что это были военные или представители иных силовых структур, сомнений не возникало. Из машин люди в форме вытаскивали человеческие тела, некоторые из них были еще живы, большинство же уже не подавали признаков жизни. Дальнейшее повергало в шок. Трупы хоронили сразу, устанавливая над могилами таблички с порядковыми номерами. Участь живых была менее завидной. Их укладывали рядами лицом вниз и словно на скотобойне разбивали головы кувалдами. После чего также отправляли в землю. Происходящее было настолько ужасающим, что меня даже не удивило, что все развивалось на виду у прохожих, недалеко от жилых домов. Видимо мой разум взбунтовался от увиденного, и, убедившись в том, что все это происходит не на яву, поспешил переключить канал.
Другой сон оказался ненамного приятнее. Я оказался на какой-то незнакомой мне площади, судя по всему, находящейся перед зданием конгресса, но Капитолий был разрушен. В округе было многолюдно. Поражало почти полное отсутствие взрослых, которые были представлены только охраной и присутствующей, как я понял, элитой. Основная же масса присутствующих была возрастом не старше двадцати лет, и все были одеты в черную форму с багровыми повязками. Чем-то это все напоминало гитлеровскую Германию времен фашизма, но таковой не являлось. Происходило что-то непонятное, очень напоминающее присягу. Присягали, как мне объяснили некоему новому мировому лидеру, и все это мне очень не нравилось, потому что во мне росло ощущение, что это происходит на самом деле. А самое страшное заключалось в том, что вся эта история сильно смахивала на сюжет моей книги.
Наутро я поведал Пакалю о своих кошмарах и спросил, что это может означать. Уже тогда я чувствовал в нем присутствие духа мудрости. Он изрек следующее.
– Это символ возможного прошлого и предупреждение о возможном будущем. Твой мир на грани, и поэтому нам сегодня же следует отправиться в путь. Время пришло…
– Что означает мой мир на грани, разве он не твой мир тоже?
Но Пакаль был безмолвен, и мы просто отправились в путь…
Рукопись четвертая. Familias planetarum
Текст двенадцатый
В пути от Вашингтона до Нью-Йорка мне так и не удалось встретить ни одной живой души – сплошь одна и та же картина тотального разрушения, безысходности и смерти. Дни слились в серое безнадежное полотно, и в какой-то момент я начал поддаваться отчаянию. Мое положение становилось все хуже с каждой пройденной милей, и виной тому стали отнюдь не окружающие меня постапокалиптические виды. Дело в том, что Пакаль исчез следующим утром, когда состоялся наш последний с ним разговор, пройти дорогой длиною в триста с лишним миль мне пришлось в абсолютном одиночестве.
Целые сутки после его исчезновения я занимался безрезультатными поисками, а потом просто постарался убедить себя, что, может, никакого ягуара не было и быть не могло – стойкая галлюцинация, с кем не бывает. Следом пришла предательская мысль, что сны с Владимиром также нереальны, а, значит, не надо никуда идти, и так как мне все равно было нечем заняться, я продолжил путешествие, решив сперва заглянуть в Нью-Йорк.
В прошлом я предпочитал уединение и ценил каждую минуту, когда мне удавалось побыть наедине с собой. В новых условиях мое отношение к окружающей действительности резко изменилось, я мечтал о любом собеседнике, лишь бы не оставаться один на один с мыслями о грядущем.
Я продвигался как в тумане, настолько отрешенный от умирающего мира, что вполне мог пропустить что-нибудь важное, и окончательно определив для себя, что буду идти ровно столько, насколько хватит сил, не заметил, как оказался в Ньюарке. Открывшаяся моему взору картина, ровным счетом ничем не отличалась от разрушений в столице. И снова никого, только смерть и тишина.