Примерно за полчаса до назначенного срока Юра притащился к Мавзолею. Милиция не раз проверила его паспорт и служебное удостоверение, но Юру заблаговременно внесли в соответствующий список, и никаких вопросов не возникло. Допотопный катушечный магнитофон в потёртом кожаном футляре с широким ремнём уже раз пять проверен. Тяжёлый с непривычки, но придётся потерпеть, лишь бы не барахлил.
Красная площадь вдруг оказалась буквально полностью очищенной от посторонних, и Юра это с удивлением отметил. Из припарковавшихся радом с площадью чёрных членовозов «ЗИЛ» не спеша и с заметным кряхтением выскочили мелковатые японцы и среди них – Миямото, который резко выделялся тем, что остальные японцы обращались к нему крайне почтительно, буквально как к императору. Один из японцев сразу достал шикарный фотоаппарат и стал щёлкать кадр за кадром. Тогда фотоаппараты были ещё плёночными. Вышли и наши, все знакомые Юре цековские рожи: Иван Иванович Коваленко, Алексей Иванович Сенаторов, Юрий Дмитриевич Кузнецов и прочая шушера помельче. Левин резво подскочил к Юре и зачастил:
– Уже здесь? Похвально! Магнитофон сегодня проверяли? Вопрос выучили? Ничего не перепутайте, дело ответственное!
Он так же стремительно переместился к цековским сотрудникам и от них к Миямото. Тут Юра смог хорошо разглядеть, как выглядит вождь японских коммуняк. Невысокий, немолодой, побитый жизнью, лицо нездорового цвета, на лице пигментные пятна, выдающие возраст и неухоженность, одет в поношенную дублёнку и далеко не новую пыжиковую шапку. Сразу было видно, что шапка и дублёнка годами хранились в шкафу и доставались на случай поездки в СССР, да и приобретены они были, скорее всего, в закрытой секции ГУМа. В то время любой московский завмаг или средний советский чиновник центрального ведомства одевался лучше. Миямото изобразил улыбочку и подошёл поближе. Рядом с ним постоянно крутился и щёлкал фотоаппаратом тот же японец. Наверняка из «Акахаты», небось, со включённым магнитофоном в кармане пальто.
Вся группа зашла в Мавзолей. Перед входом сняли шапки. В Мавзолее неулыбчивая охрана изображала полную отстранённость. Юра не любил кладбища, крематории и вообще всё относящееся к миру после смерти. Он недавно участвовал в похоронах 99-летнего деда, маминого отца и невольно окунулся на один день в торжественно печальную обстановку кладбища, ещё раз убедившись, как ему не по душе и похороны, и напускная скорбь, и постные лица родственников. По своей натуре Юра не относился ни к любящим сыновьям и внукам, ни вообще к тем, кто готов проводить бессонные ночи у постели больного родственника. Он нередко вспоминал и даже осмеливался цитировать, иногда весьма нетактично, очень понравившиеся ему строки из «Евгения Онегина»:
– …Боже мой, какая мука,
С больным сидеть и день, и ночь, не отходя ни шагу прочь.
Какое жуткое коварство полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять, печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя: «Когда же чёрт возьмёт тебя?!»
Хорошо хоть, что родители избавили его и себя от участия в поминках после погребения деда, в которых не видели смысла, будучи к тому же убеждёнными трезвенниками. Тогда же родители ему сказали, что хотели бы не кормить червей под землёй, а подвергнуться кремации. Так, мол, чище и разумнее с точки зрения экологии.
Деда и бабку похоронили в Истре, вспомнил Юра, где с землёй было полегче. А тут – усыпальница в самом историческом и священном для каждого русского сердце Москвы! На кой она? Глядя на отполированные стены Мавзолея, Юра подумал, что пристойнее было бы возвести это нелепое сооружение где-нибудь на Новодевичьем или ином кладбище, где оно было бы вполне к месту. Но в советское время задавать вопрос о целесообразности Мавзолея было кощунством, можно было схлопотать по полной программе.
Юра вспомнил, что никогда не бывал в Мавзолее по своей инициативе, сначала с родителями, потом в группе пионеров или с иностранными делегациями. Смотреть на выпотрошенную мумию – какая радость? Противно же в конце концов! Но наш народ смотрел, смотрит и будет смотреть, смотрят и иностранцы, пока наше руководство не примет волевое решение ликвидировать Мавзолей. Кстати, из всех лидеров Запада Мавзолей посетил во время визита в СССР только президент Франции Валери Жискар д’Эстен. Видать, большой оригинал, недаром они с женой исключительно на «вы». Посещение Мавзолея никоим образом не навевало печаль типа «все там будем», не давало оно Юре, в отличие от ярых идейных поклонников марксизма-ленинизма, никакой идеологической подпитки, ибо что можно почувствовать при виде прозрачного гроба и подгримированной мумии личности, чьи заслуги весьма сомнительны? Только желание поскорее выйти на свежий воздух! Но раз Мавзолей стоит уже много десятилетий, это означает, что Мавзолей и культ поклонения давно усопшему вождю кому-то позарез нужны как некие идеологические цепи для сковывания тех, кто мыслит слишком вольно. Разрыв этих цепей неизбежен, но когда это случится? Долго ли ещё России и миру осталось ждать?
Прошли по строго заданному маршруту и вышли на чистый морозный воздух. Юра исподтишка рассматривал других и с радостью отметил, что для всех прочих, не только для него посещение Мавзолея стало своего рода ритуалом, абсолютно не затрагивающим ни эмоции, ни нервную систему.
И тут все как по команде остановились. Цековские уставились на Юру, а тот, уподобившись роботу после нажатия кнопки запуска программы, включил уже расчехлённый магнитофон и, обратившись к Миямото, выпалил продиктованную по телефону заготовку, попросив «сказать для наших японских радиослушателей несколько слов по поводу посещения Мавзолея и Москвы». При этом он приблизил микрофон буквально ко рту японца. Бобины магнитофона уже вращались с заметно слышимым скрипом. Тут забили куранты на Спасской башне: ровно полдень. «Отлично совпало, лучше не придумаешь», – подумал Юра и стал слушать, что скажет плюгавенький японский коммуняка.