Много раз Глеб приходил в себя. Воздух над ним светился от огней, и тьма терялась в дымке, сбившись под высоким потолком. Вопросы и мысли вспыхивали было в его голове, но тут же таяли в потрескивании свечей. Несколько раз перед его глазами оказывалась Лора, осторожно менявшая холодный компресс, а порой на ее месте появлялась Мария и тихо напевала хорошо знакомые с детства колыбельные. Один раз Глеб проснулся от голосов. Он повернулся под неизвестно откуда взявшимся колючим пледом и увидел обитателей приюта, сбившихся вокруг Лоры в плотный кружок.
– Расскажи, что ты видела? – спрашивала она, сжимая в ладонях бледную руку незнакомой женщины.
– Это лестница, – шептала та в ответ. – Между этажами мы, копошимся, муравьи. Вниз и вверх ступени – будьте осторожны.
Лора со всей серьезностью всматривалась в лицо женщины:
– А что это за ступени, Селина?
– Как на любой лестнице! С одной стороны – выше, с другой – ниже. Но тут важно не упасть! Понимаешь? Не заметишь, и лепешка!
– Что-то мне это не нравится, – тихо подытожил Франческо.
Женщина, говорившая с Лорой, вдруг обернулась, и на лицо ее упал оранжевый керосиновый свет фонаря. На секунду Глебу показалось, что глаза ее, затянутые белой пеленой, невидящим взглядом уперлись в пустоту. Он повернулся на другой бок и сильнее закутался в плед.
Глеб проснулся от звуков, заполнивших церковь. Страшный гул смешался со стонами и плачем, стены словно сотрясались от урагана, бушевавшего снаружи. Плед, мокрый от пота, прилип к телу холодной тряпкой. Глеб поднялся на локтях, обуреваемый одним желанием – уползти, спрятаться, забиться хоть в какую-нибудь щель, только бы не слышать этого дикого рева. Плечо его сжала скрюченная тонкая рука.
– Не бойся, – глаза Марии, окруженные орнаментом морщин, были полны ласки и грусти. – Волны пришли. Но здесь нам ничего не угрожает.
Глеб кивнул, ни на секунду не усомнившись в правдивости услышанного. Из-за болезни, звуков родной речи или страха – неизвестно почему, но он ей верил:
– А стены выдержат?
– Всегда выдерживали. И сейчас не подведут.
– А вот это мы еще посмотрим! Я неоднократно поднимал вопрос о том, не пора ли менять крышу… – пробормотал Франческо и тут же получил пинок от Марии.
– Помолчи, старый брюзга, нашел время…
Как ни странно, Глеб почувствовал, что ему стало намного лучше. Он сел и осмотрелся: большинство людей так и оставались на своих местах, притихшие и напряженные, а вот подопечные Лоры все как один вышли из себя. Одни плакали, уткнувшись ей в плечи, другие жались к стенам, третьи пытались спрятаться за спинами друг у друга. Некоторые же, в том числе и бледная женщина, подняв глаза к потолку, бубнили свои странные и бессмысленные речи.
И тут Глеб почувствовал толчок. От второго с потолка посыпались тонкие лоскуты штукатурки. От третьего затрещали и с леденящим звоном обрушились на пол стекла лопнувших окон. Теперь кричали почти все. По полу покатились потухшие свечи, а вслед за ними полетел и вспыхнул один из керосиновых фонарей.
– Тушите, тушите! – среди всколыхнувшихся языков пламени мелькнули золотые очки и борода, хозяин которых скинул с плеч прекрасный серый пиджак и пытался сбить им огонь. У Глеба снова закружилась голова, к горлу подступила тошнота, и он лишился чувств.
Вокруг него сновали люди, шум голосов эхом отдавался под потолком, но теперь в них не слышалось ни страха, ни тревоги. Об пол грохотали крышки ящиков, а под ногами изредка похрустывали остатки битых стекол: их уже аккуратно смели по углам. Глеб скинул жаркий плед и осторожно сел. Чувствовал он себя отдохнувшим и здоровым. В воздухе еще стоял затхлый привкус гари, но тонкие, и от этого еще более яркие лучи света теперь прорывались через щели ставней. Похоже, шторм закончился.
– О, мистер Марков, – пробираясь между ящиками и занятыми чем-то людьми, к нему шел доктор. Лишившись пиджака, он остался в когда-то белой, а теперь изрядно закопченной рубашке, застегнутой на все пуговицы. – Неплохо выглядите, а как самочувствие?
Он опустился рядом и окинул Глеба взглядом опытного врача.
– Кажется, все в порядке, спасибо, – ответил тот и протянул руку. – Мистер?
– Левенштейн, – ладонь доктора оказалась грубой, как камень, – Эрик Левенштейн. А о вас я уже все знаю, вы же в каком-то смысле мой пациент.
– В каком-то смысле, – кивнул Глеб, стараясь различить среди снующих людей знакомые лица. – Вы не могли бы объяснить, что вообще происходит?
– Все закончилось, друг мой, – Эрик поднялся. – Шторм улегся, мы пока стараемся навести здесь хоть какое-то подобие порядка. А вот там собирается группа, которая первой отправится наружу.
– Наружу?
– Да, спросите у них сами. Если хотите, тоже собирайтесь. Можете считать, что я вас выписываю.
Глеб кивнул, поднялся на ноги и невольно охнул от того, с каким нежеланием его онемевшие мышцы пришли в движение.
– Вам надо размяться, – хмыкнул Эрик. – После четырех дней на ящиках, должно быть, нелегко разогнуть конечности.
– Я был здесь четыре дня?! – опешил Глеб. Бессчетные пробуждения и провалы в беспамятство сейчас казались ему целой вечностью, но четыре дня…
– Да, сколько и длился шторм. Сейчас, – доктор изящным движением встряхнул наручные часы, – семь тридцать утра пятого дня. Не вздумайте больше так мучать свой организм, иначе в следующий раз все может обойтись не так легко, – Эрик кивнул и двинулся дальше по своим врачебным делам.
Через несколько шагов к Глебу вернулось привычное ощущение земли под ногами, и он без промедлений направился туда, где, по словам доктора, готовились к вылазке наружу.
– Когда вошли кони фараона с колесницами его и с всадниками его в море, то Господь обратил на них воды морские, а сыны Израилевы прошли по суше среди моря, – вдруг различил он монотонный скрипучий голос.
В кругу человек из десяти сидел Франческо с толстой книгой на коленях. Подняв глаза, он увидел Глеба, кивнул ему и продолжил:
– И взяла Мариам пророчица, сестра Ааронова, в руку свою тимпан, и вышли за нею все женщины с тимпанами и ликованием. И воспела Мариам…
Больше Глеб слушать не собирался – он поспешил дальше и вскоре приметил впереди тех, кого искал. Перед дверьми церкви трое мужчин выгружали из ящиков тросы навроде тех, что носят скалолазы. Четвертой с ними оказалась Лора.
– Доброе утро, – неуверенно поздоровался Глеб, оказавшись рядом.
– О, доброе! – просияла она. – Очень рада, что ты поправился!
Голос ее показался Глебу невероятно звонким, да и весь облик девушки сильно изменился. Вместо юбки на ней теперь были джинсы и сапоги, напоминавшие военные, а волосы Лора стянула в пучок на затылке. Но самая большая перемена была вовсе не в одежде, а в ее лице, речи и даже движениях. От плавности и размеренности не осталось и следа, а глаза снова превратились в угольки.
– Это Поль и Влад, – она повернулась к молодым людям, которые на мгновение оторвались от ящиков и канатов. – Мы собираемся наружу разведать как обстоят дела.
Мужчины обменялись короткими рукопожатиями. У Глеба промелькнула мысль, что Поль, высокий и темноволосый, мог бы подарить свое лицо любой из академических скульптур, чего точно нельзя было сказать о Владе. Тот, долговязый, жилистый и будто чересчур вытянутый, гаркнул что-то вроде: «Рад встретить».
– А это Ганс, – Лора положила руку на плечо третьему, и Глеб тут же его вспомнил. Это был тот самый полноватый подросток, что встретился ему возле приюта в первый день. И он до сих пор крутил в руках всю ту же веревку.
– Приятно познакомиться, – Глеб попытался изобразить дружелюбную улыбку, но, судя по всему, вышло у него довольно скверно – парень тут же отвернулся. И слава богу.
– Застеснялся, – Лора потрепала того по пухлому плечу и вонзила в Глеба угольный взгляд. Мальчишка снова углубился в перебрасывание веревочки из руки в руку, а Глеб попытался вернуться к разговору:
– Я бы хотел сходить с вами, – заявил он, стараясь больше не смотреть в сторону Ганса.
– Нет-нет! – перебил его долговязый Влад, вынырнув из очередного ящика со связкой каких-то ремней. – Снаружи может жить опасность! Простите мой английский, я еще учусь. Возможно, придется за себя постоять!
– Опасность? Какая опасность, шторм же кончился? Было ведь еще и землетрясение, верно? – Глебу показалось, что где-то внутри собственной головы он чувствует и слышит тихий назойливый звон. Отзвук просыпающейся злости. Снова его окружала неизвестность и какая-то ненормальность, сквозившая в происходящем.
Должно быть, уловив это, Лора взяла его за руку:
– Давай мы отойдем на пару минут и поговорим. А парни пока приготовят вещи.
Глеб кивнул и поплелся за девушкой, пытаясь заглушить ядовитый прилив нетерпения.
– Я понимаю, что тебе неприятно, – начала Лора, когда они оказались более или менее наедине, опустившись на пол и наблюдая со стороны за всеобщей суетой. – Вокруг слишком много народу, что-то происходит, но ты все еще ничего не понимаешь. И всем будто все равно. Так вот, знай: ты далеко не безразличен этим людям. Хоть пока их и не знаешь, – она махнула рукой в сторону, откуда все еще слышалось чтение Франческо.
– Да, прости, я понимаю. Не думай, будто я не ценю все, что вы для меня сделали…
– Я вовсе не требую благодарности, – покачала головой Лора. – Я хочу, чтоб ты знал – здесь никто не будет пытаться запутать или обмануть тебя.
– В таком случае я все-таки рискну спросить еще раз. Что же за чертовщина здесь происходит? Почему я здесь?
Лора вздохнула и принялась тихонько притопывать об пол толстыми подошвами сапог.
– Боюсь, что быстро и понятно объяснить это просто невозможно. Но я постараюсь… Только не перебивай меня, прошу, – она уткнулась взглядом в потолок. – Может быть, тебе знаком второй закон термодинамики?
– Конечно, я же человек науки, – прыснул Глеб, несколько огорченный таким началом разговора.
– Жаль, тогда нам было бы проще, – довольно холодно ответила Лора и продолжила. – Второй закон связан с понятием энтропии – мерой хаоса и беспорядка. Он говорит, что в замкнутой системе, каковой является наша вселенная, энтропия неизбежно возрастает, – она взглянула на Глеба и попыталась определить, какой эффект оказывают ее слова.
– Если проще, – теперь она сопровождала речь обильной жестикуляцией, – энтропия – это стремление вселенной к хаосу. Ты когда-нибудь видел пляж, где галька была бы сложена, не знаю, в форме пирамиды? Разумеется, нет. Потому что упорядоченность неестественна. Энтропия растет, и от этого вся галька стремится рассыпаться более или менее равномерно по поверхности пляжа, вся посуда во вселенной – разбиться, а сахар раствориться в чае. Холодные тела нагреваются, а горячие остывают, стремясь прийти в температурное равновесие, дым рассеивается, запах наполняет комнату… Я могу продолжать бесконечно долго. Это и есть проявления энтропии. Работа в свою очередь энтропию снижает. Только при совершении человеком работы может получиться пирамида камней или кусочек сахара.
– Хорошо, – протянул Глеб, – Пока звучит не очень сложно. Или у тебя талант объяснять сложные вещи людям, которые ничего в них не смыслят. Но я все же не понимаю, какое отношение это имеет к происходящему и ко мне.
– Прямое отношение, Глеб. С самого момента зарождения вселенной энтропия росла, и сейчас ее уровень стал неимоверно высок. Да, раньше это понятие не рассматривали как меру реального хаоса, но теперь… Понимаешь, все, что создает человек: города, машины, книги, картины и все остальное, – это и есть галька, сложенная в пирамиду. К тому же, в последнее время «порядок» человечество поставило во главу угла. Едва ли не божество из него сделало. И эта пирамида уже рушится.
– Как понять – рушится?
– Физику, химию в школе учил? Помнишь еще, что все вокруг состоит из частиц – упорядоченных. А что говорит энтропия об упорядоченности? Вот именно: «До свидания!» И сейчас, когда уровень энтропии достиг точки икс, этот самый главный порядок – порядок частиц – начал разрушаться.
– Хочешь сказать, мир вот-вот развалится на атомы?
– Не совсем. К счастью, пока этот процесс происходит лишь в некоторых аномальных зонах наподобие той, где мы находимся. Когда приходят Волны.
Перед глазами Глеба возникла картина, которую он страстно желал забыть.
– Ты сейчас говоришь не про огромный вал, который меня едва не смыл?
Лора кивнула:
– То, что ты видел – это не совсем вода. Это поток нестабильной материи с высочайшим уровнем энтропии или, можно сказать, хаоса. Волны, от которых мы укрылись здесь – это поток, разрушающий все пирамиды из гальки. Сталкиваясь с любым стабильным объектом, они меняют его. Со скалой, домом, травинкой, песчинкой – с чем угодно. Тот же камень рассыпается на элементарные частицы, которые через мгновение после контакта с Волной собираются заново.
– Во что?
– Во что угодно. Вселенная, как бы странно ни звучало, обладает памятью. Все, чего касается Волна, мгновенно меняется и с равной вероятностью может стать любым предметом из когда-либо существовавших. Это и есть воплощение самого хаоса: максимальное количество вероятностей.
– То есть, мне еще повезло, что я не попал под эту Волну и не превратился в… кисель?
– Грубо говоря, да.
Глеб молчал и пытался выстроить из услышанного хоть какое-то подобие целостной картины, проклиная себя за то, что никогда не проявлял интереса к естественным наукам.
– У древних греков Хаос считался богом-демиургом и прародителем всего. Это, к сожалению, единственное, что я об этом знаю, – усмехнулся он. – Если бы не куча научных слов… Если бы я своими глазами не видел эту чертовщину, я бы, пожалуй, решил, что это полный бред.
– Это хорошо, – Лора поднялась на ноги. – Значит, у тебя есть зачатки критического мышления. А, если греки окрестили Хаосом Большой взрыв, то они были совершенно правы. Пойдем, нам пора выходить.
– Но у меня есть еще вопросы.
– В другой раз, хорошо? Времени, к сожалению, сейчас совсем нет. Пока что постарайся осмыслить то, о чем я рассказала, – Лора направилась обратно к группе – Глеб не отставал. – Если тебе трудно поверить и принять это, просто подожди. Оглядись вокруг, дай себе время привыкнуть.
Привыкнуть… Нет уж, к этому месту он бы никогда не смог привыкнуть. А вот смириться, скорее всего, придется.
– Ну что, поговорили? Вскипятил себе мозги? – ухмылкой встретил их Поль и протянул два широких ремня с подсумками. Лора закрепила свой на бедрах:
– Ладно тебе, человек только в себя пришел, а его сразу в омут с головой. Ты ведь идешь с нами? – спросила она Глеба.
– Иду, – ремень оказался довольно тяжелым и никак не желал застегиваться. – Можно последний вопрос? Откуда ты столько знаешь?
– Я физик, – пожала плечами Лора. – Из-за этого я и здесь.
Подсумки на ремне оказались набиты под завязку: здесь были фонарик, спички, рация, небольшая аптечка, фляжка, складной нож и даже скалолазный крюк. Такая серьезная экипировка немало удивила Глеба, но, когда Влад протянул ему старое мачете с потемневшим лезвием, он затряс головой.
– А это еще зачем? Не надо, я так пойду! – Глеб никогда в жизни не держал в руках оружия, и его это вполне устраивало.
– Нужно брать, – отрезал Влад и попытался вложить клинок ему в руку.
– Зачем, ну зачем мне это? – простонал Глеб, глядя на Лору в поисках поддержки. Та, к его изумлению, уже пристроила свой мачете на поясе и теперь выглядела почти что устрашающе. – И ты туда же?
– Во-первых, – Влад наморщил лоб, стараясь сформулировать какую-то важную мысль. – Во-первых, мачете хорошо рубит ветки и разные растения. А там, – он взмахнул рукой, указывая за стену, и клинок с жутким свистом описал в воздухе полукруг. – Там может быть целый лес, через который мы будем пробираться. Во-вторых, там могут быть и звери, и змеи, и еще много чего. Если опасность, нужно с собой взять мачете.