– Они не вмешаются, – ответила Нана, оборачиваясь к мужу с улыбкой, от которой у того пробежал холод по спине. – Они не вмешаются, Ошала. Я ведь не зря два года обдумывала этот проект! Я всё сделаю для того, чтобы очистить Бротас от этой гнили. Это замечательный район, рядом с историческим центром, и там должны стоять прекрасные дома, которые украсят город. А не эта чумная язва с уличными бандами, наркотиками и публичными домами. Ты не согласен со мной?
– Но куда денутся жители Бротаса?
– Они уйдут, – с усмешкой пообещала Нана Буруку. – Поверь мне, они уйдут. Уйдут сами и без единого выстрела. Не пройдёт и трёх месяцев, как Бротас будет совершенно пуст. Кстати, как там моя сестра и её внуки? Ты сделал то, что хотел?
Ошала взглянул на жену. Та ответила ему прямым, спокойным взглядом, в котором светилось торжество. Губы Ошала дрогнули, словно он собирался что-то ответить. Но, так ничего и не сказав, он повернулся и, прихрамывая, вышел из кабинета. Нана так же молча развернулась к своему компьютеру. На губах её играла улыбка. В глазах билась холодная, жестокая искра.
– Шанго, они оба так похожи на тебя…
– Дай-ка взглянуть, детка… Да ну! Они вообще на людей не похожи!
– Ну что ты говоришь, дурак! Они же очень красивые!
– Где?!.
– Да гляди же, бандит! Видишь эти носы? Лбы? Челюсть утюгом, будь она проклята?! Слава богу, что это не девочки! Бо-оже мой, какой кошмар… и хоть бы что-нибудь от меня! Это же я мучилась, таскала девять месяцев такую тяжесть, вся опухла! Упустила четыре контракта! В «Пляже надежды» вместо меня теперь снимается эта шлюха Мариалва! А двенадцать кило лишнего веса? А растяжки?! Да ещё чуть не умерла, пока рожала, а оба сына – на одно лицо с папашей! Где справедливость?
– Я люблю тебя, Ошун, девочка моя…
– Я тоже так тебя люблю… Ну что ты вытворяешь? Шанго! Перестань! Пока ещё нельзя!
– А если потихоньку? Я буду очень осторожен, детка, клянусь тебе…
– Шанго, ты в своём уме? Ни в коем случае! Нет-нет… Правда, нет, любовь моя. Это просто опасно! Завтра, завтра, обещаю, завтра всё тебе будет!
– Точно? Я так соскучился, малышка…
– Только одно у тебя в голове! Тише! Разбудишь детей! Обними меня… Боже, наконец-то можно нормально обняться! Без этого пузыря спереди! Я ужасно хочу спать, Шанго… Ты же никуда не уйдёшь? Ты останешься со мной? Может Бротас хоть одну ночь обойтись без тебя?
– Спи, девочка моя. Я никуда не пойду. Я здесь.
Тучи за окном разошлись, выпустив на свободу робкие звёзды и величественную луну. Серебристый свет окатил спящий квартал, лохматые пальмы, цветные домишки, бензоколонку, запертые на ночь киоски. Большой БМВ бесшумно полз по пустынному району. Он остановился у дома Шанго. Из машины, аккуратно придерживая подол лилового платья, вышла дона Нана Каррейра. Казалось, она совсем одна на пустой ночной улице. Но стоило женщине приблизиться к подъезду, как чёрная фигура, сидевшая на ступеньках, подняла руку в ленивом приветствии.
– Эшу? – помолчав, спросила Нана Буруку. – Что ты тут делаешь?
– Он самый, тётушка. – Из темноты блеснули зубы, белки глаз. – Неужели вы тоже хотите благословить внуков вашей сестры?
– Разумеется, – спокойно ответила Нана. – Дети Шанго, Божественные близнецы[39], должны получить благословение ещё одной своей бабушки. Ты не пропустишь меня к моим внукам?
– Конечно, нет, – ухмыльнулся Эшу. – Ещё не хватало тебе крутиться возле малышей! Особенно сейчас, когда…
– Когда Шанго слаб от любви, а от Ошун и вовсе никакого толку, – бесстрастно подсказала Нана.
– Вот именно! – Улыбка Эшу стала ещё шире. – Дона Нана, по фавелам опасно ездить на таких машинах, как у вас! Тем более, оставлять их без присмотра! Я бы вам советовал поскорее уехать. Ночь сегодня прекрасная, но, сами понимаете, – Бротас… Короче, убирайтесь отсюда!
– Я хотела бы предложить тебе сделку, малыш Эшу. Очень выгодную для тебя.
– Ну уж нет, дона Нана, – ухмыльнулся Эшу. – Вы не держите слова! Пару лет назад вы уже обещали оставить в покое мою семью. Чем дело кончилось – помните?
– Я не трогаю вас, пока вы не лезете в мои дела, – холодно напомнила Нана. – Ты же не будешь упрекать меня в том, что я защищаю свои интересы?
Эшу только нахально засвистел сквозь зубы.
– Но вот вопрос… – Дона Нана тоже достала сигареты и долго, тщательно прикуривала от «Zippo». – Вот вопрос, мальчик… Что будет делать твой старший брат Шанго, когда поймёт, кто на самом деле отец его детей? Не делай такого лица, малыш: меня ты этим не обманешь!
– Ошун любит только своего мужа! – пожал плечами Эшу. Нана сухо усмехнулась.
– Какое значение имеет, кого любит или не любит эта потаскушка? Прошлой зимой ты попользовался её благосклонностью… и очень недурно попользовался, надо сказать!
Эшу встал, отбросив сигарету. Лунный свет сбежал с его лица в темноту.
– Ошун – обычная шлюха, малыш, – неторопливо повторила Нана Буруку. – Шанго иногда закрывает глаза на её шалости… Что ж, он сам не святой и понимает такие вещи. Но нельзя постоянно смотреть сквозь пальцы на то, что твоя жена спит с твоими братьями!
– Всё было совсем не так! – оскалился Эшу. Его дыхание потяжелело от ярости. – Совсем не так, тётушка! Кому это знать, как не тебе!
– Что ж, тогда сам объясни это Шанго, – пожала плечами Нана. – Что будет, когда твой старший брат узнает, что ты и Ошун трахались за его спиной просто ради забавы?
– Ради забавы?! У Ошун тогда не оставалось выхода! Ей нужно было…
– Вот-вот! «Нужно было»… «Не оставалось выхода»… Ошун привыкла расплачиваться за услуги только одним способом! И ты принял эту плату: кто тебя за это осудит? Но так уж вышло, что для меня, создавшей все головы на свете, нет тайн в ваших ори! Нет ничего на свете, что не известно Нана Буруку! Ты можешь обмануть Жанаину – мою дуру-сестру. Можешь обмануть своих выродков-братьев. Даже мою Эвинью ты пока ещё обманываешь! Но что будет, когда она узнает обо всём? А ведь ты ждёшь её приезда, малыш Эшу, не так ли? Вряд ли ты сможешь разбрасывать с ней песок на пляже в этом декабре! Эвинья – гордая девочка. Шанго – её брат. Ошун – подруга. А ты, малыш… Ты – просто кусок дерьма. И сейчас тебе нечем крыть. Более того: если эта история дойдёт до твоей матери… Ты понимаешь меня, Эшу? Понимаешь, хозяин замков и перекрёстков? Стоит ли это всё того, чтобы загораживать мне сейчас дорогу?
Эшу не отвечал.
– Я вовсе не враг тебе, малыш, – помолчав, продолжила Нана. Красный свет сигареты неровно освещал её красивое, холодное лицо. – Мне незачем ссориться с тобой. Но я хочу дать своё благословение близнецам Ибежи. Дай мне пройти к моим внукам, Эшу. И я клянусь: ваша с Ошун тайна останется тайной. И для Шанго, и для Эвы.
– Пообещай, что ничем не навредишь малышам! – послышался отрывистый шёпот из темноты.
– Я?! – изумилась Нана. – Я причиню вред крошечным детям? Своим внукам?! Эшу, не оскорбляй меня незаслуженно! Я всего лишь хочу благословить Божественных близнецов – как это сделали сегодня все ориша! Я не пришла сегодня вместе с другими – и, как оказалось, правильно сделала! Шанго, этот болван, не подпустил к детям своего родного отца! А со мной бы он не стал даже разговаривать! Но оставлять таких малышей без защиты опасно! Разве я не права, Эшу? Не будь дураком, освободи мне дорогу. И забудем обо всём. Через неделю в Баию вернётся моя Эвинья – и ты снова будешь катать её по песку в Амаралине. Видит бог, никогда не могла понять, что она в тебе нашла! Кстати – как у тебя хватило ума поделиться с Эвой своей аше? Разве ты не знаешь, чем кончаются такие игры с детьми Нана Буруку?
– Тебя это не касается, тётушка!
Нана молча, презрительно улыбнулась. Минута прошла в томительном молчании. Затем Эшу сплюнул сквозь зубы. Сунул руки в карманы. Обошёл женщину, лишь чудом не зацепив её плечом, и медленно, не оглядываясь, пошёл вниз по холму. Длинная тень его бежала сзади. Нана смотрела вслед Эшу. Луна била ей прямо в глаза, и, если бы Эшу повернулся, то увидел бы на лице Нана Буруку сокрушительное торжество. Но он не оглянулся, и через пять минут дона Каррейра осталась одна. Чуть слышно скрипнула дверь подъезда – и улица опустела.
Спустя несколько минут Нана Буруку вышла из дома Шанго и Ошун. Её лицо было почти счастливым.
– Боже, Эшу, поверить не могу! – пробормотала она. – Так легко! Так просто! И ты совсем ничего не понял? Ты не задумался, даже когда я упомянула твою аше? Что за безмозглые дети у моей сестры, подумать только… Впрочем, тем лучше для меня. – Нана Буруку чуть слышно рассмеялась в темноте. – Эшу, малыш, я ведь не солгала тебе. Я ни слова не скажу Эвинье. В этом нет нужды: моя дочь очень скоро всё узнает сама. Она умная девочка и сделает правильные выводы. И рано или поздно поймёт, что её мать всегда права.
– Ты никуда не уйдёшь! Шагу отсюда не сделаешь, проститутка! Я ещё не всё тебе сказал! И вели своей подружке убираться: наши дела её не касаются!
– Эва, уходи отсюда, я справлюсь! Я знаю, как с ним надо! Эвинья, не надо… Беги-и-и!
– Не прикасайся к ней, сукин сын! Ты последний мерзавец, я убью тебя! Чего стоит мужчина, который может ударить женщину? Чих напрасный, улитка, тварь!
– Ай! Ай, Мадонна! Эва, что ты делаешь?! Эва! Эва!!!
Капоэйрой двадцатилетняя Эва Каррейра занималась не так давно. Но от её кешады[40] владелец художественной галереи «Армадиллу» Мануэл Алмейда отлетел к стене. На пол рухнул постер – репродукция «Подсолнухов» Ван Гога, со стола упала ваза с орхидеями, и замигала лампочка в торшере. Габриэла, отпрянув к двери, истошно завизжала. Эва схватила подругу за плечи и толкнула за порог.
– Хватай сумку! Беги! Заводи машину!
– А ты?..
– Беги, говорят тебе! Он ничего мне не сделает! Я капоэйристка, а он пьян! Живо, Габи!
Захлопнув дверь за подругой, Эва смотрела, как Алмейда поднимается сначала на четвереньки, потом – на колени. Почти спокойно думала о том, что Мануэл трезвый и Мануэл пьяный – два совершенно разных человека. До каких пор Габриэла будет выяснять, какой из них – настоящий?.. А больше Эва не успела ничего подумать, потому что над её головой просвистела тяжёлая ваза.
– Шлюха! Сводня! Убирайся прочь! Я предупреждал тебя! И можешь забыть о своей выставке! Я не выставляю у себя бездарных потаскух!
Ваза, разбившись о стену над головой Эвы, осыпала девушку осколками. Мануэл выпрямился. В его глазах светилось безумие, а в руке качался острый мастихин. Криво улыбнувшись, Алмейда сделал шаг вперёд.
Эва улыбнулась. Закрыла глаза. И вскинула руки над головой.
Капля воды упала на лоб хозяина квартиры. За ней – ещё одна. Ещё. И ещё. По всей огромной комнате пошёл вкрадчивый, тихий шепоток. По французскому окну поползли водяные дорожки. Застучало по столешнице, по корпусу компьютера, по развороченной постели. Красная футболка Мануэла покрылась тёмными пятнышками. Алмейда остановился. Пьяное бешенство в его глазах сменилось изумлением. А потом пришёл страх. И, когда Мануэл, выронив мастихин, неловко упал на колени, оказалось, что пол студии залит водой, по которой вовсю барабанит тропический ливень. Потолка не было вовсе: вместо него клубились серые, перламутровые, прозрачные облака. А в двух шагах стояла, воздев руки, юная женщина в бело-розовом прозрачном одеянии, словно сотканном из дождевых капель. В ней было добрых три метра роста. Розовое сияние рассвета исходило от её лица, лишь отдалённо напоминавшего Эву. Поймав полный ужаса взгляд Мануэла, ориша Эуа спокойно улыбнулась. В глазах её стояла сверкающая радуга.
– Святая дева… – хрипло вырвалось у Алмейда. – Мадонна… Эуа, рирро…
Эва опустила руки. Толкнула дверь (на лестничную клетку выплеснулась маленькая цунами) и бросилась вон. Опрометью помчалась вниз по ступенькам лестницы – и чудом не сбила с ног Габриэлу, которая неслась ей навстречу. В руках подруги был неведомо где подобранный обломок железной трубы.
– Габи! Я же просила тебя уйти!..
– И бросить тебя здесь одну?! Как же, жди! Почему ты вся мокрая? Что… что он тебе сделал, этот мерзавец?! Боже мой, даже на лестнице вода! Что произошло, Эвинья?
– Неважно… Потом… Бежим!
У подъезда стоял маленький голубой «фиат». Габриэла швырнула сумку на заднее сиденье, прыгнула за руль, Эва плюхнулась рядом, и автомобиль сорвался с места.
Слишком поздно Эва сообразила, что за руль было бы лучше сесть ей. Впрочем, Габриэла водила прекрасно, и через пять минут машина уже вылетела из Барра-да-Тижука[41]. По лбу Габриэлы бежала струйка крови, в углу губ тоже краснела ссадина.
– Сукин сын… Вот же сукин сын! – бормотала она. – Проклятое ничтожество… Три года!.. Целых три года я на него убила! Где были мои глаза?!.
«Там, где они у нас всех, – грустно подумала Эва. – Когда мы влюбляемся.»
Вслух же она спросила:
– Куда мы едем? К твоей матери?
– К сестре в Вила-Крузейра! – сквозь зубы распорядилась Габриэла. – Мария в Аргентине на фестивале, квартира пуста, переночуем там. А потом…
– А потом ты полетишь со мной в Баию! – перебила Эва. – И не спорь! У меня – каникулы, а у тебя… экстренный перерыв в личной жизни!
– Будь он проклят, этот перерыв! И эта жизнь! Да пошёл ты, ч-чибунго[42]!.. – Габриэла лихо подрезала микроавтобус, круто свернула в переулок и понеслась по узкому проулку мимо мигающих фонарей и пустых мусорных ящиков.
– Ты ругаешься, как настоящая баиянка! – усмехнулась Эва, едва удерживаясь за ручку двери. И Габриэла хмуро улыбнулась в ответ. Через десять минут они уже были в районе Вила-Крузейра.
Вдвоём подруги поднялись в тёмную квартиру, и Габриэла побежала по комнатам, зажигая повсюду свет. В кухонном холодильнике нашлись две упаковки морепродуктов и кусок мороженого люциана[43], в шкафу – коричневый рис, дендэ[44] и банка кокосового молока.
– Я приготовлю мокеку[45], – объявила Эва, с грохотом вытаскивая из кухонного шкафчика кастрюлю. – Никогда не стоит на голодный желудок принимать серьёзные решения!
– Кто это сказал? – Габриэла плюхнулась на стул и прижала к разбитой губе кусок мороженой рыбы. – Жоржи Амаду?
– Нет… хотя вполне мог бы. Так говорит моя сестра Оба.
– Оба? Которая научила тебя готовить? – усмехнулась подруга. – Оба… Это же имя ориша? Одной из жён Шанго, хозяйки бурной воды и покровительницы всех кухарок?
«Именно так», – подумала Эва. Вслух же сказала:
– Займись рыбой, её нужно разделать. Будешь мне помогать.
С мокекой Эва прекрасно справилась бы и сама. Но ей хотелось избавить подругу от грустных мыслей, а ведь ничто так не отвлекает, как работа руками!
Впрочем, Габриэла больше не плакала. Она разморозила в микроволновке люциана, порезала его на большие куски, затем принялась мыть овощи в раковине. Время от времени, она, морщась, дотрагивалась до ссадины в углу губ, встряхивала волосами, бормотала: «Вот же мерзавец, а?..» – но держалась почти спокойно. Настолько спокойно, что, залив рыбу с овощами кокосовым молоком и поставив тушить мокеку под крышкой на плиту, Эва решилась спросить:
– А что случилось сегодня? Отчего Ману так разошёлся?
– Да пошёл он к дьяволу! – Габриэла резко взмахнула рукой, уронив на пол клубень батата. – Идиот! Параноик! Псих! Думает, что имеет право следить за мной! Кто он такой, чтобы читать мои письма? Лазить в мой телефон? Да такого даже мои родители себе не позволяли, а уж этот!..
– Мануэл читал твою переписку?!
– Да! А мне и в голову никогда не приходило поставить пароль! Я, знаешь ли, так воспитана, что чужая частная жизнь – табу! Я никогда не отслеживала ни его звонков, ни СМС, ничего другого! А зря, наверное! Может, уже давным-давно бы его бросила… Эвинья, ну зачем, зачем ты вмешалась? У тебя же со дня на день должна была открыться выставка в «Армадиллу»! И ведь это я её устроила! Я показала Мануэлу твои картины, я выбила из него согласие, я провела всю подготовительную работу, обзвонила и пригласила кучу нужных людей, добилась, чтобы была реклама в прессе и в Интернете, даже заказала тираж каталогов в счёт будущей прибыли… А теперь что?! Думаешь, этот говнюк забудет, как ты ему врезала с ноги в челюсть?! Да он же злопамятный, как…