– Все-таки Анька сильно рискует, – уверенно заявила Настя. – Связалась с такими людьми. Нет, я бы ни за что не стала, – она поджала губы и отрицательно замотала головой. – Пропадает целыми сутками, а мы даже не знаем, где она, что с ней. Может, что-то плохое случилось, а мы тут сидим, как идиотки, и болтаем.
Вообще-то Оля тоже тревожилась из-за вечного Аниного отсутствия, но сразу же горячо принялась доказывать, в какой-то мере и себе:
– Ничего с ней не случится! Ты разве не заметила: он же на нее надышаться не может. И сам плохого не сделает, и другим в обиду не даст. По-моему, он в нее сильно влюбился.
– Ага, – опять усмехнулась Жанна. – Наивная!
– Ты же его видела, – продолжила она. – У него таких любовей каждый сезон – цифр не хватит пересчитать.
Но тут уже усмехнулась Ольга и наставительно произнесла:
– И на старуху бывает проруха. Когда-нибудь и такие попадаются. Ведь Анечка у нас, словно кошечка, теплая, ласковая, домашняя. На подобных обычно и спотыкаются.
Но Жанка не смутилась и не сменила критического тона.
– Допустим, на этот раз он споткнулся. А дальше-то что? У вас с Владом видно, что временно. Разъедетесь, и ладно. А они что со своей прекрасной любовью будут делать? Может, она здесь останется? Или он за ней помчится? – Жанна прямо взглянула на подругу: какие теперь будут предложения?
– Я сейчас приду, – сказала Ольга и удалилась.
Ну, что она могла ответить на справедливые Жанкины замечания? Да ничего! Разве можно найти вещь глупее и бессмысленнее серьезных отношений на фоне моря, солнца и месяца каникул? И ведь все об этом знают!
Вернулась она печальная, но не отчаявшаяся.
– Легко рассуждать, глядя со стороны, – протянула жалобно, со слезами в голосе. – А я, может, тоже по своему Медвежишке скучать буду.
– Кому-кому? – удивленно встрепенулась Настя и хихикнула. – Это ты Влада так называешь?
Оля развела руками.
– Но ведь он же у меня не слишком стройненький. И вообще, – твердо и упрямо прибавила она, – согласитесь, что бы там ни было, а ведь Анькин приятель очень даже хорош.
– Чего это в нем такого хорошего? – вопросительно посмотрела Жанна, по-прежнему ехидно усмехаясь.
– Ну, – Оля задумалась. – Разве объяснишь!
Она запустила пальцы в волосы на затылке, слегка поворошила их, и, видимо, столь незатейливый массаж простимулировал ее мыслительную деятельность.
– А ты вот скажи мне, – решительно сдвинув брови, устремила она на Жанку строгий взгляд. – А чего это мы сюда приехали?
– Отдыхать, – недоуменно пожала та плечами.
– А почему нам не отдыхалось где-нибудь в деревне, на даче, в студенческом лагере? Почему еще тысячи идиотов предпочли приехать сюда, а не спокойно проводят свой отпуск дома?
– Сравнила! – возмущенно фыркнула Настя и мечтательно повела рукой, глядя на очаровательный пейзаж за широким окном. – Здесь хорошо!
– И чего же здесь такого хорошего?
– Море, солнце, – опять включилась в разговор Жанка. – Можно купаться и загорать. И ничего не делать.
– Загорать и купаться можно сейчас и у нас дома, – холодно констатировала Ольга. – Тем более, ничего не делать.
– Ну, ладно, – сдалась Жанна. – Но какое все это имеет отношение к Анькиному приятелю?
– А такое! – Оля отвернулась. – Непосредственное. Вы бы, наверное, тоже от такого не отказались?
– Нет уж, увольте! – испуганно замахала руками Настя. – Честно говоря, я до сих пор его побаиваюсь.
Нет, Ольга Богдана не боялась, она побаивалась за глупую, доверчивую Аньку, и вовсе не потому, что та связалась со столь темной личностью. Самое страшное не в том, что связалась, самое страшное – как будет развязываться? И однажды, оказавшись наедине с неожиданно объявившейся подругой, Ольга не сдержалась и озабоченно поинтересовалась:
– Ты не слишком увлеклась?
Похоже, поначалу Аня немного смутилась.
– Что ты имеешь в виду? – неуверенно уточнила она.
– Мы скоро уезжаем, – напомнила Оля.
Аня собралась с силами и равнодушно проговорила:
– Ну и ладно. Уезжаем, так уезжаем.
– Надеюсь, для тебя сделать это будет так же легко, как сказать.
Оля смотрела прямо в глаза, наверное, надеясь обнаружить в них отчаяние и страх. Но Аня вовремя вспомнила знаменательный разговор с Лолой, а уж циничности ей было у кого поучиться.
– Разве я не имею права развлечься в свое удовольствие?
– Имеешь, конечно, – кажется, Оля хотела добавить еще что-то, но передумала, только вздохнула печально.
Нет, не получится из Аньки циника, не по душе ей выделываться перед близкой подругой.
– Да ладно, Оль. Пусть будет, что будет. Все равно уже ничего не переделаешь.
***
– Ну что, уехала? – усмехнувшись, поинтересовалась Лола. – Почему ты не отправился ее провожать?
– Шутишь? – Богдан приобнял ее за плечи. – Ты меня примешь назад?
– Шутишь? – передразнила его Лола. – Сегодня приезжает моя мамочка, и я, как примерная дочь, должна провести этот день возле ее юбки.
Она внимательно посмотрела на Богдана. Понимает ли он, что она действительно шутит? Тот усмехнулся.
Отлично! У него есть замечательная возможность отвертеться от самим же навязанного свидания. Завтра он невинно заявит разъяренной Лоле в ответ на ее возмущенные вопли, почему он не явился, когда она ждала его целую ночь: «Но ты же сама сказала, что не сможешь». И посмотрит честным, непробиваемым взглядом.
И спросит наивная Красная Шапочка: «Бабушка, бабушка! А от чего у тебя такие большие глазки?» И не дрогнет нежный, хрустальный голос: «А для того, деточка, чтобы…» Чтобы… Чтобы…
Сказочки!
Как замечательно, что все можно придумать!
Все-таки съел волк Красную Шапочку. Съел. Хоть и осталась жива бабушка, но то была чужая бабушка. А Красную Шапочку волк съел. И отравился. Дурак волк! Еще неизвестно, кому в конце концов было хуже.
Часть 2. СНЕГОВАЯ НАГРУЗКА
1
Вода лилась упругой, ровной струей, становилась ледяной и обжигала руку, а Данька автоматически прикладывал к распухающей губе замерзшие пальцы и смотрел на кафельные плитки, розовые и голубые. Вода все лилась и лилась, а он все смотрел и смотрел, и на гладкой поверхности кафеля появлялись щербинки, трещинки и царапинки.
Ему не хотелось выходить из ванной, показываться на глаза родителям. Невозможно рассчитывать, что мама оставит без внимания его разбитые губы. Даже сейчас. Она не будет кричать, стыдить, к тому же, ему нечего стыдиться, она посмотрит с болью и упреком и, не дай бог, еще начнет вздыхать и жалеть. Его не надо жалеть! Он победил. Он мог гордиться собой.
Всего несколько минут назад Лысый сидел в грязной, черной луже и, размазывая по щекам слезы и сопли, тупо, безжалостно повторял: «Ты мне заплатишь за все! Кровью плакать будешь!»
Данька только улыбнулся ему прямо в лицо, хоть очень больно было кривить разбитые губы, а Лысый, увидев его улыбку, замолчал. И тогда Данька легко прочитал в его глазах свой смертный приговор и ужаснулся. Он не испугался, он знал, что сильнее Лысого, но никто никогда еще не смотрел на него с такой ненавистью. Он победил сегодня, но, возможно, было бы лучше, если б не Лысый, а он, Данька, сидел сейчас в луже и плакал. Он победил, а значит, приобрел смертельного врага, значит, теперь должен каждую минуту ожидать его жестокой, безжалостной мести, потому что Лысый никогда не простит ему своего унижения.
– Дань! Ты что, заснул там? – услышал он из-за двери слегка рассерженный мамин голос, нехотя завернул кран, поднялся с края ванны, щелкнул шпингалетом и вышел, предусмотрительно закусив губу.
Мама все равно мгновенно заметила его искалеченный рот, но лишь нахмурилась и махнула рукой.
– Нам надо поговорить, Даня.
Данька вроде бы должен был радоваться, что все так легко обошлось, а он насторожился. Значит, есть еще что-то более серьезное, чем его разбитые губы. И он знал, что.
Мама провела рукой по его мягким, легким волосам.
– Данька, ты знаешь, отцу надо делать операцию.
Он кивнул согласно.
– Но в нашей больнице нет нужной аппаратуры.
Мама немножко помолчала, ожидая, что сын скажет хоть слово, но он только осторожно потрогал пальцами распухшую губу.
– Его перевезут в другую клинику, в другой город, и я должна поехать с ним. Ты понимаешь, его нельзя оставлять одного, ему нужен уход. Эта ужасная болезнь!
Данька все понял. В жизни всегда так бывает: приходится выбирать. Чтобы получить одно, надо отказаться от другого, чтобы находиться рядом с кем-то, необходимо оставить кого-то еще. И маме сейчас пришлось выбирать, и она выбрала отца. Все правильно. Отец сильно болен, он может умереть, ему будут делать сложную операцию. А Данька… Что ж, не такой уж он и маленький, сможет прожить один две-три недели, а когда отцу станет легче, мама вернется. А пока тетя Валя, соседка, за ним присмотрит: накормит, разбудит утром в школу. Даже интересно какое-то время пожить одному, без родителей, словно взрослому.
– Даня, что ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь! – мама была расстроена из-за того, что ей приходилось выбирать между мужем и сыном, и от этого немножко сердита.
– Мне больно, – Данька осторожно шевельнул губами и поймал на себе изумленный мамин взгляд.
– Губа, – пояснил он. – Разговаривать неудобно.
Мама почему-то отвела глаза.
***
Странно было засыпать и просыпаться в пустой квартире, только в самый первый день – интересно. Вот он, Данька, совсем один, никого рядом нет, не будят рано утром тихие голоса родителей, жужжание электрической бритвы и далекий звон посуды, никто не спрашивает, как дела в школе, не интересуется уроками. Только тетя Валя крикнет иногда вечером: «Ты собираешься домой или нет? Словно дел у меня других нету, только тебя пасти!» Данька усмехнется: «А вы не пасите!» «А что я твоей матери скажу?» Зато часто встречается злобный, ненавидящий взгляд, но Данька старается не замечать его. Все равно Лысому с ним не справиться.
Но Лысый и сам об этом знал, а потому вышел однажды навстречу не один, с приятелем, который по виду был намного старше и сильнее Даньки.
– Ну, что, Данечка! – злорадно пропел Лысый, и глаза его многообещающе сверкали.
Данька подобрался, напрягся, а у Лысого мгновенно исчезла из голоса вся сладость, и он зло выругался.
Данька чуть отступил, успел подумать: как хорошо, что родителей дома нет. Приятель Лысого улыбнулся и как-то странно оглядел Даньку, прощупал взглядом с головы до ног.
Данька прекрасно знал, чем закончится драка. Конечно, можно попробовать убежать, но что будет, если догонят, поймают, пусть не сегодня, пусть потом, завтра, послезавтра или когда-то еще? Он никогда раньше не дрался так часто и серьезно. Он еще думал: ведь двое – это не так уж много. И пусть один – сильнее и опытней, зато другой – всего лишь Лысый, Лысый, который несколько дней назад сидел в грязной луже и хлюпал разбитым носом. Но он и представить не мог, чем все в действительности обернется.
Что-то звонко треснуло за углом, и рыже-черная молния мелькнула в воздухе.
Приятель Лысого заорал, отскочил в сторону. Лысый застыл на месте, удивленно пяля глаза. А возле Данькиных ног поджарый красавец-доберман возил по лужам какую-то тряпку.
– Сволочь! Убью! – прохрипел дружок Лысого и замахнулся на собаку.
Доберман бросил тряпку и угрожающе зарычал. Ряд острых белых зубов предупреждающе сверкнул под вздернутой влажной губой, но обезумевший парень кинулся к нему, зло поднимая огромный кулак.
Доберман прыгнул и повис у него на рукаве. Тот опять заорал, замахал руками, изо всех сил пнул собаку ногой. Доберман отлетел, но тут же вскочил.
Ерхан, сидеть! – раздался громкий возглас.
Подбежал мужчина, схватил вздрагивающую от возбуждения собаку за ошейник, недобро глянул на ребят.
– А ну, катитесь отсюда! А то снова спущу!
Лысый с приятелем заматерились, кроя хозяина и его собаку.
– Кому сказал?
Доберман опять оскалил зубы.
– Убью твоего пса, – прошипел искусанный дружок, развернулся и пошел.
Данька улыбнулся: у парня от левой штанины осталась жалкая половинка, второй победно размахивал довольный доберман. А вместо темной джинсовки предательски белела покрытая пупырышками дрожи кожа.
– Не простудись, голубчик! – заботливо крикнул вдогонку растерзанному хозяин собаки, и глаза его весело блеснули.
Данька не выдержал и захохотал.
Наверное, не было происшедшее таким уж смешным, скорее всего, совершенно не было смешным, потому как за проделки четвероногого блюстителя порядка потом придется ответить не кому-нибудь, а ему, Даньке. Но хохот безудержно рвался наружу, унося с собой напряжение и противный страх, и его звонкие раскаты, словно ножом, резали ухо того, кто покидал поле битвы бесславно поверженным, оборванным и покусанным. И тогда он обернулся.
Данька не видел его взгляд, он вытирал рукавом брызнувшие из глаз слезы. Он все еще смеялся, до изнеможения, до бессилия, так, что пришлось прислониться к кирпичной стене.
2
А на завтра выпал снег. Он сыпал и сыпал с неба, медленно и осторожно ложился на землю, дома, деревья, и запутывался в мягких Данькиных волосах, когда тот шел в школу, а потом возвращался домой. Снег был крупен и пушист. Он беззвучно и почти неощутимо опускался на ладонь и таял на глазах, превращаясь в чистую, прозрачную каплю. Люди думали, он и на земле так же легко и быстро растает, но на следующий день грянули непривычные морозы, и снег мертво застыл, сковав все вокруг своими хрупкими, белыми оковами.
– Оболтус! Навязался на мою голову, – проворчала тетя Валя. – Сделал бы доброе дело – сходил за хлебом. Заодно и себе купишь.
Данька не обиделся, не возмутился, а сразу согласился.
– Хоть бы шапку надел! – крикнула вдогонку соседка.
Данька только хмыкнул.
А когда, вернувшись, вошел в квартиру, увидел, как из-под двери в комнату пробивается узкая, яркая полоска электрического света.
«Забыл выключить, – подумал Данька. – Вот чучело». Он оставил пакет с хлебом под вешалкой, не глядя, проскочил в комнату, протянул руку к выключателю и… замер.
– Ну, наконец-то! – воскликнул Лысый. – А мы уж заждались.
Данька внутренне съежился, изо всех сил стараясь выдержать насмешливый взгляд холодных глаз, нет, вовсе не Лысого, а его здорового приятеля. Тот, растянув тонкие губы, приоткрыл рот, будто хотел что-то сказать, но так и не сказал, промолчал, лишь чуть заметно улыбнулся.
Данька попятился и неожиданно уперся спиной во что-то, легко качнувшееся от его толчка, а потом услышал позади ехидный смешок.
– Куда же ты?
Еще один. Высокий, длиннорукий, наверное, где-то прятавшийся раньше, а сейчас преградивший дорогу к отступлению.
И Данька испугался. Нет, совсем не тому, что их было трое, что они были сильнее. Весь ужас заключался в том, что они проникли сюда, в его квартиру, своим присутствием испоганили его родной дом. Дом, который принадлежал лишь Даньке и его родителям, их маленькое царство, их скромную крепость, их мир, в который никому не разрешалось вступать, особенно так, как сделали эти трое, нагло развалившиеся на родительском диване, бросившие под ноги мамину любимую плюшевую подушку. Если они пришли сюда, значит, они будут не просто его бить, значит, они задумали еще что-то более страшное.
– Что, Кабан? – обратился Лысый к своему здоровому дружку, – Хозяин пришел – пора начинать, – и хихикнул.
– Да он, я вижу, вовсе нам и не рад, – разочарованно протянул Кабан.
– Отчего же! – выдавил из себя Данька. – Давно хотел узнать, как твои штаны, – он даже сумел усмехнуться, пусть не так уверенно и надменно, как хотелось бы.
– Какие еще штаны? – удивленно раздалось за спиной, и Данька обернулся.
– А ты не знаешь? – почти радостно крикнул он и невинно спросил: – Я расскажу, ладно?
У Лысого вылезли из орбит глаза.
Данька опомнился, когда со всего размаха ткнулся лицом в стол, почувствовал животом его гладкую, полированную поверхность. Теперь у него появилась возможность придти в себя и оценить ситуацию, потому как внезапно наступило затишье, и не только он, а и его враги переводили дыхание.