– Аккуратней надо быть. Сейчас послушаем тебя… Картина ясная – розовый лишай.
– Какой лишай? – разъярилась мать. – Ты что, с кошками блохастыми целовалась?
– Заражение необязательно происходит от животного, – мягко поправил врач. – Болеет часто? Ну, вот видите, иммунитет снижен, легко цепляется всякая инфекция. Так, вот, читайте назначение, – он вырвал из блокнота листок и протянул матери. – Температурку выше тридцати восьми и пяти сбиваем, как обычно, антигистаминное от зуда. От шелушения мазь. И витамины обязательно пропейте. На прием через две недели.
Полина покорно проглотила все положенные лекарства и заползла обратно в кровать. От слабости и жара она почти все время дремала, пребывала в вязком бездумном оцепенении, просыпаясь от окриков матери – выпить таблетки, поменять простынь, поесть. На четвертый день температура спала, приехал Дима с коробкой дорогого мороженого, и, не обращая внимания на вопли: «Ты обалдел? Только ангины нам еще не хватало!», навалил Полине целую тарелку.
Полина вяло отщипывала от брикета крошечные кусочки и силилась осознать, что же с ней произошло тогда, в поле. Первый шок, спасительно защитивший ее разум и чувства, прошел, и теперь, чем больше она вспоминала, тем яснее чувствовала: «Это Я ВИНОВАТА». Не надо было бродить по безлюдному месту, не надо было гулять одной и давать повод вот такому чудовищу, рыщущему в кустах в поисках маленькой слабой девочки, напасть на нее. Но больше всего Полина горевала о том, что произошедшее навсегда уничтожило ее смешную тайную игру в мечты, маленький сказочный мир, ведь только там она чувствовала себя спокойной и счастливой, как в детстве, когда дедушка был еще жив и бабушка была рядом. Никогда, никогда ей больше не вернуть этого…
«Что я наделала?» – тосковала она. По щекам катились крупные горькие слезы и капали на подтаявшее мороженое, на кухне мать на повышенных тонах что-то спрашивала у Димки, тот сдержанно бурчал в ответ, а потом и вовсе ушел с папой в гараж – ковыряться в стареньком дедовом «Жигуле». Полина заползла в кровать и заснула.
– Слышь, Гореликова, у тебя сиськи какого размера?
Полина испуганно покосилась. Над партой нависали Егор Ильин с приятелем.
– На хуй пошел! – ее соседка по парте, Оля Гореликова, продемонстрировала однокласснику средний палец.
– Сейчас сама туда пойдешь, – Ильин лопнул пузырем жвачки и громко всосал ее обратно. – Я ж нормально спросил. А у тебя, Ермакова?
– Минус второй, – подхихикнул его друг. – Плоскодонка.
Прозвенел звонок, и они, наконец, отвалили.
– Пипец! – шумно вздохнула Оля. – Ну почему у нас в классе одни дебилы?
Полина ничего не ответила. Она обычно пропускала мимо ушей глупые подколки одноклассников, не умея отшучиваться в ответ, но что-то во фразе приятеля Ильина резануло ей слух. Вошла географичка, и волей-неволей пришлось отвлечься на урок.
Вечером Полина мылась под душем. Вытираясь, она равнодушно скользила глазами по своему отражению в зеркале – ничего привлекательного Полина в нем не находила. Внезапно она замерла, коснувшись полотенцем груди. «Плоскодонка». Где-то это уже было. «Как доска», – вспомнила она. Вот что кричало ей чудовище вслед, когда она убегала от него в слепом ужасе. «Как доска». С ее мокрых волос капала вода, стук сердца оглушал.
Ночью Полине приснилось чудовище. Она шла по тому же самому полю, только вместо кустов вокруг была черная потрескавшаяся земля. Ей было страшно как никогда в жизни, она знала, что где-то рядом спрятался он, только не надо оборачиваться и смотреть по сторонам, чтобы не увидеть его. Если она не поднимет головы, то останется невидимой для него. Но искушение осмотреться было сильнее ее. Полина бросила взгляд в сторону и встретилась взглядом с безумными глазами чудовища. Оно ждало, в нетерпении разевая редкозубый рот. Она проснулась от застрявшего в горле крика.
Сны стали преследовать ее, в них Полина оказывалась на пустыре, в толпе и даже на школьном дворе, где непременно ее поджидало чудовище. Иногда она видела себя голой, и он смеялся и протягивал огромную корявую руку, пытаясь дотронуться до нее, Полина корчилась от страха и стыда, прикрывая впалую, едва обозначившуюся грудь и бугорок паха, заросший белесыми волосами. В одну из таких ночей ей приснилось, что под взглядом чудовища внутри нее лопается огромный пузырь. Полина проснулась: простыня под ней была мокрой, низ живота пугающе ныл. У нее впервые начались месячные.
Она стала плохо спать, хуже учиться. Часами лежала ночью, уставясь остекленевшими глазами в потолок, по которому проплывали блики от проезжающих мимо редких машин, на уроках сидела, смотря в одну точку перед собой. Рассказы учителей и реплики одноклассников казались ей бессмысленным набором звуков. Полина перестала понимать, когда к ней обращаются. «Ермакова! Ермакова, я тебе говорю! Хватит спать с открытыми глазами, марш к доске!» – орала русичка. Полина машинально улыбалась сухими губами и шла к доске, что-то отвечала, писала запинающимся почерком… Спасала память, умение вычленить нужное из потока извергающихся на нее вопросов и выдать худо-бедно правильный ответ. Ее подружка Гореликова, страдающая безответной влюбленностью в главного хулигана их класса Рината Валиуллина, обиделась на Полину за полное равнодушие к ее проблемам и на некоторых уроках демонстративно отсаживалась за другую парту.
Пролетели осенние месяцы, Новый Год и каникулы, но Полина едва обратила на это внимание. Она жила в оцепенении, смутном ожидании непонятной, но близкой катастрофы. Одноклассники практически не общались с ней – кому интересна робкая тихоня в очках, все время пребывающая в своих мыслях? Поэтому Полина удивилась, когда после уроков Лиза Решеткина с подругами пригласили ее «потусить на тренажерах». Они вращались на разных орбитах: на Лизиной, помимо учебы и спорта, были клубы с кальянами, мальчики, шмотки, фотки с подругами в соцсетях, какие-то загадочные поездки в Питер на машине со взрослыми парнями (Полина случайно подслушала разговор на кухне, в котором тетя Люба, раскисшая после пары бокалов вина, жаловалась ее маме на дочь); на Полининой же были пустота, ожидание страха и сам страх – мучительный, изматывающий.
Они расположились на детской площадке неподалеку. Сонька Бекбулатова брезгливо протерла бумажным платочком мокрое сиденье скамейки, и девочки уселись на него. Лиза Решеткина, закинув стройную ногу в леггинсах на тренажер, растягивалась в шпагат. Лера Ступка из десятого «А» курила вейп, непрерывно выдувая клубы пахнущего клубничной жвачкой дыма. В школе у нее была репутация оторвы, поговаривали о ее романе с практикантом, замещавшим учителя информатики, о беременности и аборте от парня, закончившего школу еще два года назад. Девчонки говорили о парнях. Лиза громко вещала об отношениях с Ринатом: «Он ревнует пиздец как. Замахнулся на меня, я сказала, пока не подарит сто одну розу, не прощу его».
– Думаешь, подарит? – загорелась Сонька.
– Конечно, куда он денется, – самодовольно хмыкнула Лиза. Она переменила позу и теперь раскачивала ногу на тренажере взад-вперед, предоставляя окружающим любоваться ее безупречной растяжкой. – Поля, а у тебя как со Шмаровым?
– Что? – очнулась Полина.
– Ну вы же встречаетесь? Расскажи, как вы вообще замутили, – нетерпеливо потребовала Лиза.
– Мы не встречаемся, мы так, просто… – промямлила ошарашенная Полина.
– Да, конечно, – захихикала Лиза. – А что он к вам постоянно ходит? Домашку списать?
– А Шмара ничего такой, – задумчиво протянула Лера. – Помыть его, одеть, причесать – будет конфетка.
– Так забирай его, Полька, ты не против? – веселилась Лиза.
– Делать мне больше нечего, с малолеткой возиться, – буркнула Лера, разгоняя рукой дымные клубы.
Полина возвращалась домой в смятении. С Мишей Чмаровым, отличником с первой парты, они стояли примерно на одной ступени социальной лестницы их класса: тихие незаметные заучки. Они никогда и словом не перекидывались друг с другом до прошлой осени. После болезни у Полины внезапно ухудшилось зрение, мучительно болела голова, поэтому ей прописали новые очки и для профилактики порекомендовали сидеть на первой парте в течение пары недель.
Так она оказалась рядом со Чмаровым, который, несмотря на привычку грызть ручку и размазывать хлопья от стирательной резинки по столу, был, в общем-то, нормальным соседом и не возражал против Полининых подглядываний в его тетради. Он сам предложил ей сотрудничество: она пишет за него сочинения, помогает с литературой и историей, а он взамен дает ей списывать алгебру и физику, в которых Полина была не сильна. Сочинения у Миши выходили натужными, корявыми, грамотность прихрамывала, но он метил в медалисты, а Полина не хотела иметь проблем с нелюбимыми предметами, так что их тандем был вполне успешным. Обычно он приходил к Полине раза три в неделю и, удобно устроившись на Димином диване, гонял машины в старенький «Плейстейшн», пока она перекатывала задания, иногда спрашивая его о непонятных моментах.
Мысль о том, что она может нравиться Мише, растревожила Полину. С раннего детства она жила с осознанием своей непривлекательности, ненужности, в разговорах других девчонок о мальчиках не участвовала. Никто не вызывал в ней не то что любовного томления, а даже простого интереса. Само предположение, что она может быть парой с каким-то мальчиком, гулять с ним, целоваться, вводило ее в ступор.
– Тут девчонки говорят, представляешь, что мы с тобой встречаемся, – робко начала она, когда Чмаров в очередной раз пришел к ней за домашним заданием.
– Кто говорит? – оживился Миша.
– Да так, Лиза Решеткина, Сонька Бекбулатова спрашивали у меня, правда это или нет…
– Бред, – уверенно откомментировал Миша, вперив глаза в экран.
«Естественно, – подумала Полина почти с облегчением. – Конечно, как кому-то вообще может прийти в голову встречаться со мной».
Она смотрела на себя в зеркало: как кому-то может нравиться это бесцветное лицо, бледное щуплое тело, тонкие костлявые руки и ноги, покрытые светлым пушком, выпуклые ребра под маленькими бугорками груди. Даже чудовище посчитало ее некрасивой, отталкивающей, думала она и замирала от отвращения к себе.
Она почти перестала есть – вся пища превращалась в кашу с противным мыльным привкусом во рту. Полина размазывала ужин по тарелке, а потом украдкой счищала в мусорное ведро. Родители, как обычно, ничего не замечали, уставляясь в очередное комедийное шоу по телевизору. Она проскальзывала в свою комнату и замирала до следующего утра, молясь о том, чтобы ей ничего не приснилось.
Полина шла утром в школу, небо заливал рассвет, разгоняя густую серость туч, дул несильный, но противный ветер, от которого слезились глаза и чесалось в носу. Она туже замотала шею огромным кусачим шарфом, подходя к перекрестку. Ядовито-красный на светофоре уступил место неоново-зеленому, Полина подняла ногу, готовясь ступить в грязную лужу, разливавшуюся по пешеходному переходу.
И тут же ее с сокрушительной силой пригвоздило к месту воспоминание о том дне: чудовище, больно и страшно облапившее ее тело, крики, камнем застрявшие в горле, фары, визг тормозов, удар в бок, искаженное лицо водителя: «Дура, бля, идиотка! Куда выперлась, овца?» Полина медленно вернула ногу на место и прижалась к холодному столбу светофора, сотрясаясь от озноба. Ее тошнило. Не в силах сдвинуться с места, она пыталась прогнать омерзительное болезненное ощущение из своего тела. Постепенно ей полегчало. Медленно, неуверенно она отлепилась от опоры и побрела в школу. Полина решила обойти переход и пошла в школу окружным путем, опоздав, конечно, минут на двадцать.
Приступ повторился через день, и на этот раз это было еще хуже. Полина стояла на остановке: она решила поехать домой из школы на автобусе, чтобы избежать опасного перекрестка. Топчась на тротуаре, она ступила на дорогу, выглядывая, не появится ли из-за угла автобус. На горизонте замаячила черная машина, и тут ее накрыло: чуть не сбивший Полину автомобиль тоже был черный, с заляпанными номерами и присохшими к бортам серыми комками грязи. Она скорчилась в мучительном спазме, до скрипа сцепив зубы, чтобы только не упасть прямо тут, на дороге. Полина собрала остатки сил, вернулась на остановку и рухнула на скамейку, зацепив рукой сидящую бабку с огромной сумкой. Бабка недовольно буркнула себе под нос. Полина изо всех сил вонзила пальцы в бедра и провела по ним, ногти оставили длинные полосы на джинсах. Боль отвлекла ее, спазм ослабел.
– Голова, что ль, болит? – сочувственно спросила бабка, наблюдая за ней. – У меня вот тоже с утра давление как поднялось, сто семьдесят на девяносто, я таблетку выпила, так не помогает, – погода, наверное.
Ушел уже второй автобус, Полина уехала домой на третьем. Дома она скорчилась на кровати: «Я схожу с ума? Я сумасшедшая?»
«Я сошла с ума, я псих. Мама убьет меня», – заключила она и заплакала.
Полина пролежала в одежде до темноты, когда хлопнула дверь и пришел отец. Через какое-то время он постучался и, не дождавшись ответа, заглянул к ней. Полина притворилась, что спит. Она уже действительно засыпала, почти успокоившись, когда в ее зажмуренные веки ударил столп света.
– Ты чего валяешься? Хоть бы разделась и кровать разобрала, – мать влетела в ее комнату. Полина приоткрыла глаза. – Господи, – она споткнулась о валяющуюся книгу и наступила на Полинин рюкзак, – ну, что за срач опять?! Что, так сложно убраться в комнате?
Полина, не дыша, молча наблюдала за ней. Она чувствовала постоянное привычное недовольство матери, от которого ей еще с детства хотелось спрятаться, отрастить, как улитка, раковину, заползти в нее и замереть, ожидая, пока мать уйдет, обрушив поток претензий на нее в частности и весь мир в целом.
– Что молчишь? – мать повернулась к ней. – Сложно убраться? В чем твоя проблема, я тебя спрашиваю.
– Плохо себя чувствую, – прошептала Полина.
– Это что еще такое, – мать скривилась. – Температуру мерила? А ну, быстро померяй. Нет, стой, – она приложила ладонь ко лбу дочери, прикоснулась к щекам. – Нет у тебя температуры. Что болит? Горло, голова, кашель, насморк, живот?
– Голова, – просипела Полина, мечтая, чтобы мать ушла.
– Нурофен выпей, прямо сейчас, – мать развернулась к двери. – Еще чего не хватало – чтобы ты заболела.
Полина дождалась, пока она закроет за собой дверь, медленно встала и на затекших ногах дошла до кухни. Как обычно, на полной громкости работал телевизор: отец в последние годы стал хуже слышать, мать уговаривала его пойти к врачу, но он отмахивался: «Я пенсионер, что ли, по поликлиникам таскаться?»
– Скоробогатько в новой шубе приперлась, – перекрикивала мать вечерние новости, яростно замешивая фарш в миске. – Я ее спрашиваю: «Разбогатела?» А она смеется: «Кредит взяла».
– Не понимаю я этого, – пробухтел отец. – Полинка, ты как, часом, не заболела?
– Нормально все с ней, – оборвала его мать. – Куда пошла? Иди картошку чистить.
Следующие дни приступы не возвращались. Полина немного успокоилась и даже повеселела. Она помирилась с Олей Гореликовой, и теперь в школу и из школы они ходили вместе, а иногда к ним еще присоединялась Динка Годович, соседка Оли по площадке, учившаяся в параллельном классе. Они шли, оживленно болтая, и Полина бесстрашно переходила дорогу, не обращая внимания на машины. Все, казалось, вернулось на круги своя, даже сны перестали ее терзать.