– Восьмидесятилетние тоже, – парировал патологоанатом. – Ей пятьдесят четыре. Было.
И действительно. Однако я все равно не понимал. Хорошо, пятидесятичетырехлетняя женщина выглядела на восемьдесят, бывает. Бежала быстро – свидетели, как обычно, преувеличили, в этом я не сомневался. Сердце не выдержало. И что?
– Видите ли, – смущенно (как мне показалось) сказал патологоанатом, – я-то провел поверхностный осмотр. Аутопсию сделают, если будет требование полиции. И наверняка, не я. Мое сугубо предварительное мнение: смерть не естественная.
– Вы хотите сказать, миссис Роверо убили? – с недоумением спросил я.
– Ничего подобного я не утверждал! Что дальше – решать вам.
Потом я поговорил и с ее сыном, и с соседями, с ее двоюродной внучкой, посмотрел фотографии, изучил – с помощью семейного врача – медицинскую карту. Все, что я узнал, соответствовало ее возрасту: пятьдесят четыре года и три месяца. Ее видели десятка два человек в парке еще тогда, когда она не мчалась, подобно гепарду, а бежала, как обычно, трусцой. Ее знали, она бегала каждое утро. И в то утро – так утверждают все – выглядела так же, как обычно. Бег продолжался минуту или немногим больше. В конце забега миссис Роверо превратилась в старуху. И сердце остановилось.
Как потом оказалось – после аутопсии – состояние ее внутренних органов соответствовало возрасту более восьмидесяти лет. Но – без каких бы то ни было патологий. Просто старый организм.
Дело о возможном криминальном вмешательстве поручили, конечно, мне. Криминалисты – после множества тестов – утверждали, что никаких препаратов в организме женщины обнаружить не удалось. Естественной смерть тоже нельзя было назвать.
В конце концов, я сдался и закрыл дело за отсутствием объекта преступления. Пусть медики изучают этот поразительный случай.
Слышал, что «случай Р.» был описан в медицинском журнале. Возможно, даже в «Ланцете».
* * *
Прошло несколько недель. После утомительного допроса я возвращался домой пешком, вечер был теплый, воздух, на удивление, свеж. Недавно прошел дождь, и городская пыль прилегла на землю отдохнуть… Шел я медленно и обратил внимание: женщина, шедшая навстречу, поравнявшись со мной, остановилась и посмотрела в мою сторону. Именно так: не на меня посмотрела, а в мою сторону. Я прошел мимо, но почувствовал неодолимое желание обернуться. Знаете, как это бывает. Будто кто-то подталкивает в спину. Определенно, в человеческом взгляде есть некое физическое давление. Вы, как бывший физик, можете утверждать обратное… Нет? И с вами такое бывало? Вот видите. Наука это не объясняет, а ведь эффект чисто физический.
Так я о чем… Естественно, обернулся. Женщина стояла и смотрела уже не в мою сторону, а именно на меня, будто узнала и не решалась заговорить. Тогда и я узнал ее, хотя видел единственный раз – на похоронах миссис Роверо. Она стояла там в отдалении, одна, никаких эмоций на ее лице я не заметил, а потому зафиксировал взглядом и перестал о ней думать.
Несколько секунд мы друг на друга смотрели, а потом она смущенно спросила:
– Вы детектив Златкин?
– Да, – кивнул я. – А вы…
– Луиза Кронгауз. – Она говорила тихо, в уличном шуме ее трудно было услышать, и я подошел ближе – пожалуй, слишком близко. Недавно закончился очередной карантин, и не знакомые люди обычно старались держаться друг от друга на расстоянии вытянутой руки.
– Вы были на похоронах… – Я не закончил фразу намеренно, чтобы услышать ее ответ, подтверждавший мою память.
– Да, тети Мелиссы.
– Вы ее родственница?
– Дальняя.
Она огляделась, будто что-то искала. Увидела.
– На той стороне, – сказала она, – кафе, видите? Мы могли бы…
– У вас есть что мне сообщить?
Да, служака, что поделаешь.
– Н-не знаю. – Мне показалось, она была озадачена. Ждала от меня другого?
Торопиться мне было некуда, и я сказал:
– Пойдемте.
Таким тоном патрульный предлагает подозреваемому пройти в участок для проверки личности. Она посмотрела на меня… Я и сейчас не могу описать словами ее взгляд. Наверно, таких слов нет или я их не знаю. Возможно, на земле есть языки, в которых существуют слова… Впрочем, вряд ли. Чувства человека много сложнее любого языка. Я могу, конечно, очень приблизительно и банально сравнить ее тогдашний взгляд с… Знаете, конечно, выражение: «Если долго вглядываешься в пропасть, то пропасть начинает вглядываться в тебя». Но это скорее мое ощущение, а не описание взгляда. И продолжалось оно секунду, а то и меньше. Взглянула – и пошла. Я – за ней. Уже не такой, каким был секунду назад.
Это я понял определенно, когда открыл перед ней дверь, она вошла, не глядя в мою сторону, а я последовал за ней, как лакей за придворной дамой. Мир, я бы сказал, упростился, будто еще секунду назад меня интересовала пропасть мироздания, а сейчас только то, за какой столик сесть. В кафе было десять столиков, девять – свободные, за десятым, в дальнем углу, сидела парочка. Не молодые, но именно парочка. Лет по шестьдесят плюс. Но все равно парочка, это видно было с одного взгляда.
Она уверенно прошла к столику у стены, чтобы можно было сесть на скамью и видеть через окно улицу, людей, машины… Жизнь.
Мы сели – не то чтобы совсем рядом друг с другом, но на расстоянии, которое можно было назвать социально допустимым. Сели бы чуть дальше – двое не знакомых пьют кофе с круассанами. Чуть ближе – двое близких людей выясняют отношения, а кофе – для вида, чтобы нейтрализовать слишком яркие эмоции.
Кофе и круассаны нам принесли, как только мы сели. Может, так у них было принято, а может, она сделала предварительный заказ – тогда я этого не знал. Тогда я много, как потом выяснилось, не знал, не понимал, не предчувствовал своим полицейским чутьем.
Кофе, кстати, был великолепным.
Нужно было начать разговор, и я спросил:
– Как мне к вам обращаться? Мисс… Миссис…
– Луиза, – ответила она. – Или Мария. Видите ли, меня назвали Мария-Луиза. Выбирайте, какая часть имени вам больше нравится.
Я хотел сказать «никакая», потому что оба имени у меня ассоциировались с не очень приятными воспоминаниями.
– Мери, – сказал я. – Годится?
– Ме-ери, – протянула она. – Меня никто так не называл. Почему Мери?
– Так звали русскую княжну, – объяснил я, – из старого рассказа писателя Лермонтова.
Она посмотрела на меня взглядом, который на этот раз я могу легко описать: взгляд женщины, понявшей вдруг, что я не так прост, как ей казалось. Ну да, полицейский, служака, и вдруг – знаток литературы, да еще русской. Знатоком я, конечно, не был – в высшей школе читал беспорядочно и многое запомнил.
– Мери, – повторила она, будто запоминая. – Хорошо.
На мой, косвенно заданный, вопрос о замужестве она не ответила.
– Вы… – Я хотел задать вопрос, но получил ответ, не успев закончить фразу.
– Я работаю в университете, гуманитарный факультет. Доктор филологии, преподаю историю европейской литературы.
Вот как. А я со своим «знанием» Лермонтова… Русская литература относится к европейской? Спрашивать не стал – как-нибудь посмотрю в интернете.
– Красивое здание, – сказал я. – Плющ до самой крыши.
– Да, – улыбнулась Мери. – Очень приятное место, и Мичиган близко. Люблю между лекциями сидеть на берегу и смотреть, как плещется вода.
Помолчали.
– Вы хотели рассказать о тетушке Мелиссе, – напомнил я.
– Не совсем… Или совсем не… Зависит от того, как посмотреть. Просто… Мне показалось, вас это заинтересует. Видела вас на похоронах и подумала…
Ее рассказ о тетушке мне был не интересен. Пусть говорит о чем хочет. Возможно, я узнаю из ее рассказа что-то полезное, возможно – нет. Это не имело значения.
Я молчал и пил кофе, не дотронувшись до круассана, хотя у меня несколько часов во рту не было макового зернышка. Невозможно было пить такой кофе, чем-то заедая и уничтожая вкус напитка.
– Когда вокруг вас происходят странные события, – сказала она, – то не знаешь, с чего начать.
– Начните с начала, – произнес я самую банальную фразу, какая существует на свете. Я говорил это сотни раз на любом допросе, и то, что произнес ее сейчас, сразу лишило разговор таинственности. Я услышу рассказ о тяжелом детстве – все с этого начинают, хотя начало, которое обычно меня интересовало, к детству не имело никакого отношения, штучки старика Фрейда ни к чему в полицейской работе.
– Вы когда-нибудь разговаривали с покойниками?
Она хотела меня озадачить? У нее это получилось.
– Нет, – ответил я, ожидая продолжения. Неужели она скажет, что тетушка явилась ей после смерти во плоти и дала ценный жизненный совет?
Она поставила на стол чашку, в которой кофе осталось на самом донышке, покачала, как делают гадальщицы на кофейной гуще, что-то, возможно, разглядела, а может, просто полюбовалась на кофейную кляксу Роршаха.
– У меня была подруга, – сказала Мери, разглядывая кляксу. – Мы дружили в школе. Потом наши пути разошлись, но мы продолжали встречаться, делились секретами, она знала все… почти все… обо мне, а я… надеюсь… о ней. Она вышла замуж за Генриха Шлюснуса, архитектора, замечательный был человек, умный, светлая голова, и Терезу любил безумно, это все видели. Жили мы неподалеку друг от друга, они на Штраус, а я на соседней Вольф-авеню. Как-то, это было два года назад, Тереза пожаловалась, что Генрих слишком много работает, устает, с каждым днем отдаляется от нее.
Неужели она скажет, что у мужа подруги появилась любовница?
– Работал он обычно дома, сейчас ведь все, что возможно, делается в режиме он-лайн. Генрих раньше занимался спортом, бодибилдингом, но работа так его увлекла, что он все забросил и сутками не отходил от компьютера. Обсуждения с сотрудниками по зуму. С Терезой почти перестал общаться, и она ничего не могла с этим поделать – муж смотрел на нее отсутствующим взглядом и продолжал в уме что-то рассчитывать. За год постарел лет на десять, и я сама была тому свидетельницей – иногда мы встречались с Терезой у них дома, хотя чаще предпочитали кафе, чтобы не мешать Генриху. И я видела, как с каждым месяцем он становился… не знаю, как сказать… роботом? Нет, он не стал бесчувственным, он просто… Работа отнимала у него все силы. Я как-то сказала ему: «Генрих, всех денег не заработаешь, ты загоняешь себя!» Он только плечами пожал. Мог ведь рассердиться и раньше непременно рассердился бы – не любил, когда ему делал замечание кто-то, кроме его любимой жены.
Однажды Тереза позвонила среди ночи, что-то кричала, повторяла «Генрих, Генрих», я ничего не поняла и пошла к ним – идти было минут пять, а я еще и бежала. Около дома стояла машина амбуланса, в квартире были люди, Генрих лежал на диване в гостиной, я подумала, что он спит, но… Он умер. По словам Терезы, он, как обычно, сидел за компьютером до позднего вечера и вдруг захрипел… Когда Тереза к нему подошла, Генрих был уже мертвый. Вот так. Как любят писать плохие журналисты: сгорел на работе. Врачи – потом уже, когда… ну, вы понимаете… – сказали, что не выдержало сердце. Просто остановилось. Похоронили. Я все время была с Терезой, она… не хочу вспоминать, да это и неважно… После похорон я, конечно, поехала к ней домой, она никого не хотела видеть, родственников – особенно, не очень-то они ей помогали при жизни Генриха, мы сидели на кухне, Тереза не плакала… Потом сказала: «Он звонил мне после смерти». «Кто?» – не поняла я. «Генрих, конечно». Я подумала, что муж ей приснился – так часто бывает, когда умирает близкий человек. «Он позвонил, когда все разошлись, а его… увезли…» «Он обычно звонил, когда задерживался на работе или на объекте»… Это я пересказываю Терезу, слово в слово, я запомнила… «Я была в таком состоянии, что даже не удивилась. Ответила на звонок. Генрих сказал, что вернется через час, только подпишет бумаги по проекту, и чтобы она подождала час-полтора, они вместе поужинают… Тереза не могла выдавить ни слова. А кто бы мог? Генриха час как увезли, умер он три часа назад. «Подожди меня» – сказал он. «Конечно!» – ответила Тереза, будто он был живой. «Целую тебя», – сказал он и отключился. А она упала в обморок. То есть ей так показалось. Когда пришла в себя, то стала… она была не в себе, понимаете… стала звонить Генриху, телефон, естественно, не отвечал. Очень ее огорчало, что она не поставила в телефоне программу автоматической записи звонков. Но след свой разговор оставил – отмечен звонок с неопределяемого номера именно в то время, когда… И время разговора – одна минута тридцать четыре секунды. «Может, кто-то…» – начала я, но Тереза посмотрела на меня, как на сумасшедшую, хотя сама выглядела не лучше. «Проверь по его телефону, – предложила я. – Если с него…» «Проверила, конечно, – перебила она, – тут же и проверила, телефон Генриха остался лежать около компьютера. Ничего». В сверхъестественное никогда не верила, и тогда не поверила тоже. Чего только мы не напридумывали в тот вечер, чтобы объяснить.
Мери замолчала и стала искать что-то в сумочке. Я решил было, что она хочет показать мне что-то – бумагу или… Нет, она просто старалась скрыть смущение – история выглядела неправдоподобной, и Мери не хотела встретить мой недоверчивый взгляд.
– Можно, я возьму тот телефон, покажу нашим криминалистам? – спросил я, заранее зная, что ничего они не найдут, и новый случай останется таким же странным и непонятным.
– Нет, – сказала она с сожалением. – Нет уже того телефона. Тереза его выбросила. На девятый день. Не могла… Вдруг Генрих позвонит… Боялась сойти с ума, и я ее понимаю.
Я не стал рассказывать о своем случае. Мы уже довольно долго сидели, я заказал себе пива, ей еще кофе, мы молчали, и я чувствовал себя… в общем, мне было хорошо, расставаться не хотелось, я понимал, что это неправильно, я коп, а эта женщина – свидетель чего-то, чему я теперь обязан найти объяснение. Не потому что я коп, я все еще не понимал, с чем имею дело, но она от меня ждала объяснения, а я был уверен, что она не все мне рассказала, так мне казалось. Я видел, как она не уверена, как напряжена, типичное поведение свидетеля, которому есть что сказать, но он не решается продолжить.
– Вы, – напомнил я, – говорили о вашей тетушке.
Она кивнула и, помолчав еще минуту, сказала:
– Тетя Мелисса звонила мне через полтора часа после… – Она сглотнула. – После того, как в больнице зафиксировали ее смерть.
Я молча ждал продолжения.
– Номер не определился, а я не люблю отвечать на звонки неизвестно от кого.
Молчание.
– Но все-таки ответили?
– На третий звонок, – извиняющимся тоном, будто сделала что-то неприличное, сказала Мери. – Голос Мелиссы я прекрасно знаю и ни с кем спутать не могла. «Милая, – сказала она, слышимость, кстати, была прекрасная, никаких помех или посторонних звуков. – Милая, ты не помнишь, погасила ли я огонь на плите?». У меня хватило духа только спросить: «Что?» «Если не погасила, то сделай это», – и, не дожидаясь моего ответа, добавила: «Ах, какая разница? Главное, чтобы ты была здорова!» И все. Связь прервалась.
– Записи разговора, конечно, не существует? – сказал я, вложив в вопрос больше сарказма, чем следовало. Мери бросила на меня настороженный взгляд, будто метнула теннисный мяч и попала в лоб.
– Я не верю в сверхъественное, – сказала она. – Я не о таинственном, необъяснимом, странном… Все объясняется естественными законами природы. Может, игрой случая. Но ведь и у случайных, казалось бы, событий, есть скрытые причины, о которых мы не знаем. Вы уже поняли, детектив, о чем я? Да? Но не понимаете, при чем тут вы, верно?
– Да, – сказал я, просто потому, что ей нужен был хоть какой-то сигнал к продолжению.
– Я вижу, мой рассказ начал вам надоедать.
Я покачал головой.
– Вы мне верите, правда? Очень важно, чтобы вы мне верили.
Не знаю – до сих пор не знаю – почему я наклонился к ней через стол, сжал ладонями ее холодные пальцы и сказал:
– Да.
– Со мной все в порядке, уверяю вас. Я советовалась с психологом. Аллисон его фамилия. Он, правда, на пенсии, но консультирует. Он сказал, что у меня здоровая психика. Вот… Вы же понимаете, что Мелиссу и Генриха, а, возможно, еще кого-то убили, и убийца на свободе!