Взглянув на меня, Рейчел опускает чашку с кофе на стол и трогает меня за руку. Ее лицо принимает серьезное выражение.
– Прости, Хелен. Шутка. Конечно, он переживает.
– Пустяки, – отмахиваюсь я и пытаюсь вернуть разговор в безопасное русло. – Если честно, я была зла на него. Брат с женой тоже собирались быть на том занятии, но и у них не получилось, так что…
– Да, ты говорила. Обидно, – соглашается она. Помолчав, добавляет: – Ты, наверное, рада, что у тебя и у брата дети должны родиться одновременно. Тем более что вы и живете близко.
– Да, – киваю я, – это чудесно. – Я ушам своим не поверила, когда Серена сообщила, что их с Рори ребенок должен появиться на свет буквально вслед за моим, с разницей в несколько недель. После стольких неудач я восприняла это как добрый знак. Прониклась убежденностью, что на этот раз все получится.
– Ты с ней ладишь? С женой брата?
– С Сереной? Бог мой, конечно. Она удивительная. Она мне как сестра, – с восторгом говорю я и чувствую, что лицо мое начинает пылать от внезапного притока крови. Что же я веду себя как ребенок? – Мы все вместе, вчетвером, учились в одном университете, – быстро добавляю я. Про Кембридж благоразумно умалчиваю. Дэниэл однажды сказал мне, что это может быть воспринято как хвастовство, особенно теми, кто университетского образования не имеет. – Рори учился на курс старше меня. И теперь они с Дэниэлом работают в одной компании, так что мы с ними часто видимся.
– Твой муж и твой брат? Работают в одной компании? И чем занимаются?
– Они архитекторы. Отец наш тоже был архитектором… довольно известным. Он умер несколько лет назад.
Я машинально умолкаю, ожидая, что мне, как обычно, выразят соболезнования, начнут расспрашивать про отца. Но Рейчел не реагирует. Указательным пальцем она собирает с пенки кофе шоколадную пудру и кладет ее в рот. Потом мокрым пальцем водит по ободку чашки, на которую налипла пудра.
– После смерти отца фирму возглавил Рори. «Хаверсток и компания», – продолжаю я, хотя сомневаюсь, что Рейчел меня слушает. – Дэниэл к тому времени уже вполне преуспевал в другой фирме: он был удостоен премий, имел награды. Так что решение пришло само собой. Рори предложил Дэниэлу партнерство, и теперь это самый настоящий семейный бизнес. Они оба – блестящие специалисты. Дэниэл сейчас занимается переустройством нашего дома. Мы избавились от ванной на нижнем этаже и оборудуем новую на верхнем – в викторианском стиле, там будет отдельно стоящая ванна – с волнистыми краями, на ножках, и еще просторная душевая кабина. Ее облицуют роскошными изразцами, которые я сама подобрала. А на месте старой лестницы мы поставим новую. Еще расширим подвальное помещение, у нас появится целый новый этаж с утопленной гостиной и стеклянной крышей. И… – Я на секунду умолкаю, поймав себя на том, что слишком уж расхвасталась. – Ну и еще кое-что. В общем, как-то так. Это все Дэниэл спроектировал. И теперь мы с увлечением претворяем в жизнь его проект.
Моя болтовня о строительных работах, я чувствую, нагоняет на Рейчел скуку. Она допивает кофе, измазав пенкой верхнюю губу и пудрой – уголки рта. Я показываю на свои губы, и она со смехом вытирает рот. Потом, потягиваясь, издает протяжный вздох и бросает взгляд вокруг.
– Может, еще по кофе? – предлагает Рейчел, хотя я к своему не притронулась, просто смотрела, как пьет она. – Можно даже рискнуть и взять с кофеином!
Улыбаясь, Рейчел похлопывает себя по животу, обтянутому туникой с леопардовым принтом. Не пойму, насмехается она надо мной, что ли? Такое впечатление, будто Рейчел считает, что дети существуют лишь в абстракции и что соблюдение норм здорового образа жизни – это сугубо личное дело каждой женщины, вынашивающей ребенка.
– Вообще-то, я бы просто выпила апельсинового сока.
Она смотрит на меня с насмешливым удивлением в лице.
– Ладно. Конечно! Пойду закажу. Все быстрее, чем ждать, когда тебя обслужат эти увальни.
Рейчел произносит это громко, чем приводит в замешательство идущего мимо официанта. Игнорируя его, она решительным шагом идет в кафе.
Убедившись, что она скрылась из виду, я решаю заглянуть в ее сумки – не могу противиться соблазну. Украдкой опускаю руку в верхний пакет, большим и указательным пальцами ощупываю ткани. К своему разочарованию, детской одежды я в нем вообще не нахожу. Только затасканный старый джемпер с грязными манжетами и нечто похожее на старые легинсы. Магазинные бирки, пустой футляр для солнцезащитных очков.
– О, черт!
Я резко вскидываю голову. Рейчел, я абсолютно уверена, заметила, что я роюсь в ее сумках. Она смотрит прямо на меня.
– Он дал мне кофе вместо апельсинового сока. Вот идиот! Хелен, кофе будешь пить или мне сходить за соком?
– Не беспокойся, – отвечаю я, стараясь не выдать своего облегчения. – Одна чашка не повредит.
Рейчел снова усаживается на свое место, а я надеюсь, что мне удастся просто оставить чашку на столе. Как тогда бокал с вином.
И вдруг, не говоря дурного слова, Рейчел кладет мне руки на живот.
– Странное состояние, да? – задумчиво произносит она. – Беременность. Где, по-твоему, головка ребенка?
Я не успеваю выразить протест и невольно вздрагиваю, неожиданно ощутив на своем животе прикосновение ее белых ладоней. Они холодные. Кончики пальцев с обгрызенными фиолетовыми ногтями сминают тонкий хлопок моего топа.
– Не… не знаю, – с запинкой отвечаю я. Рейчел как будто не замечает моего ошеломления. Она продолжает гладить мой живот, туда-сюда, раздражая нервные окончания на моей натянутой коже.
– А это легко определить, – говорит она, глядя на мой живот. – Нужно просто нащупать шею. Я покажу.
Рейчел раздвигает колени, садится ко мне лицом и принимается двумя пальцами давить на мой живот, словно пытается с боков обхватить голову ребенка.
– Рейчел, ты сильно давишь, – охаю я. – По-твоему, это не опасно?
– Конечно нет! – заверяет она, потом надавливает сильнее и с торжеством в голосе возвещает: – Нашла! Вот его головка.
Резко втянув в себя воздух, я отшатываюсь, спиной прижимаюсь к стулу. Представляю, как мой ребенок плавает в утробе, а недобрые руки Рейчел ужимают красные сияющие стенки его вселенной.
Срок: 26 недель
Хелен
Мы с Дэниэлом в перинатальной клинике. Свет приглушен. Я раздета ниже пояса. Мой живот, испещренный красными растяжками, обмазан холодным гелем. Женщина-узист предупреждает, что будет вводить зонд, а он холодный. Дэниэл смотрит на меня. «Я люблю тебя», – одними губами произносит он, стискивая мою руку. Я отвечаю тем же.
Чувствую, как в меня проникает твердый чужеродный предмет, и стараюсь не напрягаться, стараюсь поддаться спокойствию, которое внушают мне тонкие пальцы Дэниэла в моей ладони. Мы молчим. Комнату наполняет тихое жужжание аппаратуры. Пахнет хлоркой. Сердце наливается кровью.
Живот у меня теперь большой, я чувствую, как в нем толкается ребенок. Такое ежедневное подтверждение того, что он все еще там, по-прежнему жив, очень радует меня, но я все равно невольно вспоминаю, чем прежде не раз оканчивались для нас эти обследования. В руки мне вкладывают синие салфетки, я промокаю заплаканные глаза. Врач вытирает гель у меня в промежности, и я тщетно прошу, чтобы провели еще одно обследование.
Но вскоре слышатся хлюпающие глухие удары – стук сердцебиения, на экране мечутся волнистые синие линии. Дэниэл ничего не говорит, но я вижу, что грудь его будто сдулась – признак того, что он затаил дыхание. Врач поворачивается к нам, и по морщинкам вокруг ее глаз я понимаю, что она улыбается, хотя ее нос и рот скрывает маска.
– Сердцебиение уверенное. Ребенок крепкий.
Такое ощущение, будто распахнули окно. Все мышцы в моем теле расслабляются.
Узистка начинает перемещать зонд, объясняя нам смысл меняющихся на экране изображений. Велит мне не приподнимать бедра, и я стараюсь следовать ее указаниям. Наконец, удовлетворенная, она вытаскивает зонд и приступает к трансабдоминальному обследованию.
– Как вам известно, прежде у нас возникали… осложнения, – произносит врач. Ее слова лишены эмоций, согласные звуки она чеканит, будто режет скальпелем. Я зажмуриваюсь, но перед глазами все равно мелькают образы младенцев, которых я носила раньше. Веки, похожие на створки плоских стручков. Формы головок. Моя грудь вздымается, пульс учащается, лицо пылает. Дэниэл крепче стискивает мою руку, и я понимаю, что ему тоже тяжело. – На этот раз мы просто проявляем излишнюю осторожность, да? Проверяем все.
Я киваю, и мы оба ждем, наблюдая за действиями врача. Она перемещает датчик на животе, глядя на экран, и затем делает записи.
– Так-так, положение плода классическое. Вот, посмотрите.
Мы оба зачарованно смотрим на мерцающий монитор. И вон он, наш ребенок – настоящий, с ручками, ножками, крошечным носиком.
– О боже, Хелен, – выдыхает Дэниэл. Я слышу улыбку в его голосе, но понимаю. что сама не в силах оторвать глаз от изображения нашего сына, от его непропорционально большой головы, скрюченного тельца, которому еще предстоит расти. Целых четырнадцать недель.
– Это пуповина. Вот здесь, видите? А это плацента,
На экране пульсируют синие и красные пятна – кровообращение.
– Та-ак. Сердце в норме, легкие хорошие. Спинной мозг в норме. Сейчас определим толщину воротникового пространства… на первый взгляд в норме.
Иногда на экране мелькает нос или ручка – нечто человеческое, и мы с Дэниэлом, переглянувшись, вновь приклеиваемся глазами к монитору. Оба издаем одинаковые звуки – нечто между нервным смехом и возгласами удивления. Потом датчик смещается, высвечивая другие контуры. Контуры, напоминающие то ли человека, то ли рептилию.
– Все замечательно. Ребенок – само совершенство, – объявляет врач. Маска приглушает ее голос. Я закрываю глаза, приберегая ее слова на потом, как монеты в кошельке. Мой малыш здоров. У него никаких проблем. Само совершенство.
Узистка снова берется за датчик, аккуратно сдвигает его к моему бедру. На экране появляется рука.
– Видите? Малыш машет.
Я смотрю на Дэниэла и улыбаюсь, видя его зачарованное лицо. Он опять сжимает мою руку, но глаз от экрана не отрывает. Образ ребенка отражается в стеклах его очков – двух освещенных черно-синих квадратах. Врач включает свет и дает мне салфетки.
– На сегодня все. Снимок я вам распечатаю.
Я опять обращаю взгляд на мужа. Он по-прежнему смотрит на экран, и все его лицо залито слезами.
– Бог мой, Дэниэл, – со смехом замечаю я, – ты еще хуже, чем я.
Он будто и не слышит меня. Его глаза прикованы к застывшей рамке на мониторе, в которую заключена крохотная ладошка. Врач выключает экран, изображение исчезает, но мой муж продолжает смотреть на серый монитор.
– Дэниэл? Что с тобой?
Он роняет голову в ладони, его плечи трясутся. Я обнимаю его одной рукой. Врач возвращается, останавливается перед нами, не зная, как себя вести. Одну за другой с треском снимает латексные перчатки. Поглядывает на часы. У нее на очереди следующая пара.
– Дэниэл? Очнись, нам пора.
Я глажу мужа по спине, наклоняю голову, пытаясь поймать его взгляд. Но он все равно никак не может остановиться.
Гринвич-парк
В Гринвич-парке есть старинные дворовые арки. Он заметил их еще в первый раз, как пришел сюда. Даже когда светит луна, они прячутся в тени. Ночью он идет через парк, мимо череды скрюченных деревьев, склоненных на одну сторону ветром, что беснуется на холме. Его длинная тень вьется на асфальтированных дорожках, которые расчерчивают газоны крест-накрест. Она вынуждает его выслеживать ее, по запаху горячей крови.
Ей нравятся арки. Переулки. Стены, увитые плющом, мокрым от дождя. Задние фасады церквей. Даже кладбище с могильными камнями, выстроившимися в ряд вдоль тропинки. Темные холодные укромные уголки, где она одна источает тепло. Она хватает его, крепко. Они быстро двигаются, на четвереньках или по стеночке. Кусаются, царапаются, ногтями впиваются друг другу в запястья. По завершении она хватает ртом воздух, будто тонет, и в тот момент он не чувствует себя ни старым, ни молодым, ни богатым, ни бедным. Даже не чувствует себя самим собой. Он просто существует, бодрствует в темноте. Животное. Полное жизненных сил.
Хочет ли он, чтобы их разоблачили? А она? Он не уверен. Бог знает чего она хочет. Сам он жаждет только этого ощущения – ощущения, что он падает. Если упадет на землю – умрет. Но пока падает, он живой до кончиков ногтей.
Порой он думает, как бы обошелся без этого. Как бы он существовал? Трудно сказать. Он не уверен, что смог бы дышать, если б не знал, что все это случится снова.
Срок: 27 недель
Хелен
Пока мы оба ходили на работу, это не имело значения. Но теперь, когда я вынуждена сидеть дома, ремонт все больше и больше действует мне на нервы. Мое терпение на исходе, требушится, как истрепанный подол. С каждой новой напастью из него вылезает очередная ниточка.
Идея реконструкции дома принадлежала Дэниэлу. Поначалу я сомневалась, что нам это нужно: наш дом нравится мне таким, какой он есть. Вокруг разбит сад, который любила мама. В саду благоухают цветы: наперстянка, живокость, плетистые розы. Согласна, ванная на нижнем этаже – это прошлый век, равно как относительно небольшие кухня, кладовая, столовая и гостиная, занимающие отдельные помещения. Но для старинных домов, как наш, это типичная планировка. Прежде меня это никогда не напрягало. Да и потом, кто ж позволит сносить стены в доме, который входит в перечень зданий, представляющих историко-архитектурную ценность?
В конечном итоге Дэниэл убедил меня: с появлением детей, объяснил он, нам понадобится просторная современная гостиная – открытой планировки, чтобы малышам было где побегать, с хорошим естественным освещением, которое обеспечит стеклянный потолок. Дэниэл понимал, что чиновники из «Английского наследия»[2] не разрешат нам перекроить старинный дом или расширить его с задней стороны, добавив к нему современную пристройку. Но им понравилась его идея «подземного дворика» – огромной гостиной-столовой типа студии с островком ультрасовременной кухни посередине. Особенно с учетом того, что с земли, кроме огромного потолочного окна на месте патио, практически ничего не будет видно. С одной стороны от центрального «дворика» разместятся винный погребок и прачечная, с другой – кабинет Дэниэла. Из нашего прежнего подвала наверх поднимется новая лестница, ее площадка будет находиться на месте бывшей ванной.
Проект переустройства дома – мечта Дэниэла, и я не хочу постоянно наказывать его за это. Я ведь вижу, что он морщится, когда замечает, как я, нагнувшись, стираю пыль с новой переносной кроватки для малыша, которая совсем не отличается дешевизной и сейчас занимает почетное место в холле. Или как я тягаю наверх чайники с кипятком, чтобы приготовить ванну, поскольку воду отключили. Но с каждым днем беременности я прибавляю в весе, живот растет, и мне все труднее мириться с мелкими неудобствами, которые, наслаиваясь одно на другое, делают мое существование невыносимым. Всюду отвратительная грязь. Постоянное присутствие в доме чужих людей. Рев перфоратора, от которого голова раскалывается. Порой я даже слышу его во сне. А пробуждаясь, понимаю, что шум мне не приснился, что ремонт продолжается.
Я сказала Дэниэлу: меня беспокоит, что, уйдя рано в декретный отпуск, я обречена многие недели торчать дома одна. А он тогда закатил глаза и, набив рот тостом, рассмеялся:
– Ой, да ладно тебе, Хелен. Это же здорово! Телик смотри не хочу целый день, ешь печенье.
Потом, увидев мое лицо, он перестал жевать и положил руку поверх моей.
– Прости, любимая. Я поговорю с ремонтниками, хорошо? Они постараются меньше шуметь и пачкать.