– Да, но ты не понимаешь, что говоришь. А я слова вынашиваю с упорством беременного кенгуру.
Я рассмеялся и взлохматил на макушке ее короткие волосы.
– Я не люблю, когда у девушек короткие волосы, – произнес я. – Мне нравятся такие, чтобы можно было зарыться в них пальцами.
– А я не люблю когда идет дождь… Хочешь, чтобы я отрастила волосы? – с вызовом спросила она после непродолжительного молчания.
– Да, хочу, – ответил я, принимая прозвучавший в ее словах вызов.
– Если даже я и отращу их, ты этого не увидишь, – сказала Люда. – Завтра я намерена покинуть глупый ваш город.
– Но ты же никогда ничего не планируешь заранее, Люда,– проговорил я, и в голосе моем звучала откровенная усмешка, не распознать которую Люда не могла. – Что это с тобой? Сегодня ты сама не своя.
Люда нахмурилась и сказала:
– Как ты можешь судить обо мне, зная только то, что я сама тебе рассказала? Может быть, для меня это обычное состояние?
– Ты считаешь меня дураком? Я достаточно хорошо разбираюсь в людях, чтобы понимать, что они говорят – правду или ловко пытаются провести меня.
Люда молчала, внимательно разглядывая свои пальцы.
– И почему ты пытаешься уйти от разговора молчанием? – тихо спросил я. – Оно лишь утверждает меня в своей правоте.
– Но это лучший способ избежать глупых вопросов.
– Я тоже понимаю людей с первого взгляда. Люда, ты просто боишься, – сказал я, поворачивая ее голову к себе. – Боишься. Ну, скажи: да, я трусиха. Ты отчаянная трусиха, поэтому и сбегаешь постоянно. Я так думаю, – передразнил ее я.
По ее лицу пробежала легкая тень ярости. Я понял, что как никогда близок к цели.
– Черт подери, – прошипела она мне в лицо. – Кто ты, черт побери, такой, чтоб брать на себя право думать за других? Ты меня не знаешь, понял? Понял?! – ее голос почти срывался на крик.
Она попыталась встать, но я уверенно усадил ее на место и, наклонившись к самому уху, прошептал:
– Послушай теперь меня, продвинутый психолог. Я не злопамятен, я даже не обидчив, но не люблю, когда за меня решают мою жизнь, и больше всего я ненавижу, когда меня используют и откровенно издеваются. Я разозлил тебя, я доволен, это была моя маленькая невинная месть. А ты все-таки дура.
Я отпустил ее, и Люда, словно пружина, вскочила с лавочки и встала предо мной. Лицо ее даже в темноте пылало горячей краской, руки слегка дрожали. Она, прерывисто вздохнув, тихо опустилась на скамейку и закрыла лицо руками.
Я мрачно подумал, что опять зашел слишком далеко. Я наклонился к Люсе и убрал одну руку с ее лица: она улыбалась, я неопределенно хмыкнул, почувствовав, что ей опять удалось меня провести.
– И чему, позволь спросить, ты смеешься? – спросил я, стараясь вложить в свои слова как можно больше сарказма. – Если ты ответишь, я обещаю не причинять тебе ни физического, ни морального вреда.
Люда рассмеялась и протянула мне руку.
– Прости, – сказала она, и голос ее прозвучал удивительно нежно и ласково. – Я не должна была морочить тебе голову своими бреднями. Я знаю, что поступаю подло, что пользуюсь людьми. Очень прошу извинить меня и больше не злиться. Я не думала, что это так сильно тебя заденет. Прости.
Я взял ее за руку и встал.
– Слушай, хватит, я думаю на сегодня глупостей, – сказал я, пожимая ее ладонь. – Давай, я провожу тебя до гостиницы, и дело с концом.
Люда немного отступила.
– Не надо меня провожать.
– Как это не надо? – недоуменно спросил я. – Уже ночь, а этот город никогда не был безопасным для красивых молодых девушек.
Люда улыбнулась и сказала:
– Нет, ты не понял, я не в гостинице живу, я здесь остановилась, в этом доме, на квартире.
Я не поверил ей и снова заподозрил подлость.
– Зачем ты меня обманываешь? – спросил я.
– Ни капли я тебя не обманываю. Не веришь? – спросила Люда и, взяв меня за руку, потащила к двери. – Сейчас увидишь.
Мы поднялись по темной грязной лестнице на четвертый этаж, и подошли к оббитой дерматином, заляпанной двери. Люда достала ключ и вставила его в замочную скважину; замок поддавался неохотно.
– Дай-ка мне, – сказал я и занял инициативу у двери.
Замок ржаво заскрипел, но поддался, из дверей на меня пахнул застоявшийся душный запах давно не проветриваемого дома. Люся вошла первая и зажгла в комнатах свет, на ходу крикнув мне, чтобы я не смел разуваться.
Квартирка была, прямо скажем, малюсенькой: одна комнатка и крохотная кухня. Везде царил хаос, самые разные вещи были в беспорядке раскиданы по полу, нагромождено лежали на столе, диване, подоконнике. Здесь была и одежда, и книги, и посуда, и море различных хозяйственных безделушек. Возле одной единственной табуретки, на которой, весело перебирая усами, сидел огромный упитанный таракан, стояли два чемодана и одна походная сумка. Грязные запыленные шторки уныло болтались на окнах, пыль на полу лежала хорошим ворсистым ковром.
Люся ловко перекидала с дивана вещи, подняв столб пыли, достала из сумки чистую простыню и постелила ее на диван.
– Ну вот, – сказала она, гостеприимно указывая мне на диван, – теперь ты можешь присесть.
Я осторожно сел на краешек, Люда свободно плюхнулась рядом.
– Люда, за сколько ты снимаешь эту квартиру? – ошарашено спросил я, сдувая пыль с подлокотника.
– За бесплатно. Один знакомый предложил мне переночевать здесь, все равно квартира пустует. Да ладно, не хмурься, здесь даже чайник есть. Хочешь чаю?
Я сокрушенно кивнул и подумал, как должен не хмуриться человек в таком притоне и радоваться наличию чайника, но, видимо, Люсе было не впервой ночевать в таких местах.
Она легко вскочила и направилась на кухню, предоставив меня в распоряжение пораженным мыслям. Я вытащил из стопки бумаги, наваленной рядом, пожелтевшую фотографию: на ней была запечатлена молодая еще, не слишком красивая женщина, но с удивительными глазами, это были самые пленительные глаза на свете, в глубине их затаилась тайна. И она странно напоминала мне кого-то с таким же взглядом. Женщина отчего-то поразила меня немыслимо, и я никак не мог отвести от фотографии взгляд.
Люда поставила на табуретку поднос и взглянула через мое плечо на фотографию.
– Какая удивительная женщина! – восхищенно сказала она, выхватывая у меня из рук фотографию. – Это кто?
– Не знаю, – ответил я, – нашел вон в той стопке бумаг.
– А-а-а, – протянула она и добавила, – но ты тут лучше ничего не трогай, а то хозяин будет мне потом претензии выдавать.
Люда села рядом со мной и подала чашку чаю.
– Пей чай, – сказала она. – Увы, ничего больше предложить тебе я не в силах.
Я отпил чаю и спросил у нее:
– Люда, а сколько тебе лет?
– Ты разве не знаешь, что у женщины не принято спрашивать возраст? – кокетливо сказала она.
– И все-таки?
– Ну, двадцать два, а что?
– Двадцать два, – задумчиво повторил я. – И ты говоришь, что никогда не любила. Но почему?
Она бросила на меня молниеносный взгляд, а затем, опустив глаза, тихо сказала:
– Наверное, не нашелся еще человек, которому могла бы понадобиться я.
Я встал и подошел к открытому окну; свежий ночной ветерок мягко перебирал мои волосы, касался лица, груди, рук. Я невольно подумал о своей подбитой сестре и милой невесте и спокойно, умиротворенно закрыл глаза, мысленно улыбнувшись им.
Люда встала и медленно подошла. Она молча положила руки мне на плечи и уткнулась лицом в затылок.
– Слушай, красавчик, – сказал она, – а ты когда-нибудь любил?
Я повернулся к Люде и нежно обнял ее за талию.
– Конечно, любил.
– Нет, не так просто, – сказала она, опуская глаза, – а чтобы до смерти, чтобы рассудок потерять.
Я улыбнулся и отрицательно помотал головой. Лицо девушки было так близко, и таким чувством сверкали ее глаза, а мягкие соблазнительные губы так открыто манили, что я был не в силах побороть искушение. Я слегка наклонил голову и почувствовал, как Люда крепко-крепко обняла меня за шею и всем телом потянулась ко мне. Губы ее щекочуще нежно коснулись моих и замерли в немом напряжении первого ощущения. Я легонько провел ладонью по ее спине и крепко прижал к себе ставшее податливым тело.
А после я потерял голову, мысли мешались, а кровь тяжело, гулко стучала в висках. Я позабыл обо всем и рухнул в порок…
Я подпер голову рукой и взглянул на ее полусонное уставшее лицо. Люда тихонько пошевелилась и, улыбнувшись, спросила:
– Ты придешь завтра?
Я виновато улыбнулся и нежно провел ладонью по ее щеке.
– Я не знаю, что будет завтра.
– Завтра будет новая жизнь, – пробормотала она и погрузилась в сон.
Я опустил голову на подушку и задумался: что я мог сделать теперь? Думать надо было раньше. Беда моя всегда была одна – я слишком любил женщин. Стройные ножки и короткая юбка частенько приводили меня в баранье отупение и телячий восторг. А ведь я просто хотел поразвлечься. В самом деле, Люда первая начала эту игру, первая поцеловала меня. А кто ее просил?
Я встал и оделся. Пыльная комната больше не казалась мне отчужденной, я почувствовал в пыльном хаосе нечто родное и притягательное.
Я повернулся к Люде: простыня сползла с ее плеча, оголив его до локтя. Я осторожно укрыл ее и немедленно вышел.
6.
Утро благодатное стучало в окна огромными столбами пыльно-золотого света, отблесками чудеснейшей ультрафиолетовой радуги, отражающимися от граней зеркала.
Я открыл глаза и уставился на это игривое сочетание всех красок мира, недопустимо огромное сияние на моем зеркале, на стенах моей комнаты, весь мир танцевал для меня.
Я бодренько соскочил с кровати и распахнул окно – струя свежайшего воздуха пыхнула мне в лицо. «Как прекрасна эта жизнь!» – подумал я и сладко потянулся, разминая крепко отдохнувшие мышцы. Маринка спала, раскинувшись на многочисленных подушках, и, чтобы не будить ее, я тихонько выскользнул из комнаты.
Мама уже ушла на работу, успев до этого приготовить завтрак. Я налил себе чаю и блаженно откинулся на спинку стула. Я подумал о своей дорогой Леночке, о том, что сегодня я увижу ее, смогу поцеловать, обнять, сказать о любви и честно признаться, что хочу всю жизнь провести рядом с нею. Я до мельчайших подробностей помнил наш вчерашний разговор, помнил ее манящие глаза и самые ласковые на свете руки, я жаждал вновь видеть ее, говорить с нею, я готов был прямо сейчас сорваться и бежать к ней, но сегодняшний день был у нее рабочим. Я подумал, что после свадьбы не позволю своей жене вкалывать в магазине, я сам буду работать, чтобы она ни в чем не нуждалась. Теперь у меня были деньги, и я собирался начать какое-нибудь прибыльное дельце. Я уже совершенно точно расписал свою жизнь, я составил план спокойного, мирного, полезного существования и был готов приступить к его осуществлению. Достаточно я получил острых ощущений, теперь мне хотелось покоя, умиротворения, любви, я хотел вкусить плоды семейной жизни, и полагал, что полностью созрел для этого.
А что же Люда? Я не думал о Люде, она была женщиной вчера, сегодня она казалась лишь легким размытым образом, к тому же я был совершенно уверен, что сегодня утром она собрала свои немногочисленные пожитки и покинула этот город, так и не найдя в нем того, что искала. Я полагал, что она и не вспоминает обо мне, и прошедшая ночь была одной из обычной череды ее ночей. Вчера я отдал ей должное как женщине, сегодня она не интересовала меня.
Я поднял голову и увидел стоящую в дверях Маринку. Она сонно держалась за косяк и тяжело моргала, пытаясь сообразить, спит она или нет; вид у нее был потрясающий: взлохмаченные волосы и старая пижама прекрасно сочетались с фиолетовым фонарем под заплывшим, тяжелым глазом. Я невольно рассмеялся, разглядывая это произведение искусства. Маринка показала мне язык и жалобно спросила:
– Что, так ужасно?
– Потрясающе! Когда у тебя экзамен? – спросил я.
Маринка со страдальческим видом налила себе чаю.
– Завтра, – еще жалобнее произнесла она, усаживаясь за стол. – Как ты думаешь, завтра он не будет такой страшный?
– Завтра он будет еще страшнее, – уверенно сказал я, потрогав припухлость под ее глазом.
– О Боже, – простонала Маринка. – Как же я появлюсь на экзамене с таким фингалом?
– А что вчера на самом деле произошло, без протокола? – спросил я.
– Да я даже сообразить не успела, так быстро все случилось. Тот парень, который подошел, начал говорить мне всякие пошлости, и мой его приструнил, потом тот подошел снова и начал задираться; вот так все и случилось… Ты не подумай, я никого не провоцировала.
– Ладно, верю. Это я виноват, не надо было тебя отпускать. Повезло тебе, ничего не скажешь, но в следующий раз ты будешь осторожнее. Очень жаль, – продолжил я после небольшой паузы, – что твой первый шикарный вечер так плохо кончился.
– Я теперь в жизни никогда в этом кафе не покажусь, – сказала Маринка, тревожно трогая синяк, – после такого позора. Как теперь на меня люди будут смотреть? В нашем маленьком городке любой скандал разносится со скоростью лесного пожара. А что скажет мама?
Я постарался успокоить ее и утешительно произнес:
– Я думаю, все это скоро забудется, стоит произойти чему-нибудь другому, так что не трусь и гордо держи голову, ты ни в чем не виновата, и какое тебе дело до каких-то там глупых сплетен, – весело закончил я.
Маринка тяжело вздохнула и грустно улыбнулась, видимо, мои слова не слишком-то утешили ее, но все же вселили, какую ни какую, а уверенность.
– Я сильная, я переживу, – ответила она так гордо, как только могла. – А почему ты вчера нас не проводил?
Ее вопрос невольно воскресил во мне образы прошлой ночи, размытые ночные тени, сладкие воспоминания измены.
– Надо было сказать пару слов хозяину, – небрежно ответил я, взмахнув рукой. – Так, мелкие проблемы.
– И ты так долго с ним говорил? Вернулся под утро, – заметила Маринка.
Я виновато улыбнулся и уставился на нее, желая услышать ее догадку.
– Ну ладно, можешь не говорить, я и так поняла, сидел и напивался до отупения, раз такой случай пришелся, – сказала она и весело подмигнула она. – Но ты не бойся, я Ленке ничего не скажу, я тайн не выдаю.
Я весело рассмеялся и пошел одеваться: сегодня меня ждало много дел, и я хотел как следует к ним подготовиться…
Я напоследок пригладил волосы и взглянул на сосредоточенно смотрящего на меня из зеркала человека. Он был молод и красив, как аполлон, его внешность притягивала, очаровывала, этот мужчина излучал спокойствие и уверенность наряду с мальчишеской дерзостью и задором. В нем была сила и харизма. Он был блондином, нисколько ни рыжим, ни капли ни русым, он гордился цветом своих волос и прекрасно знал, как он действует на женщин. Черты его лица были правильны. Он внимательно смотрел умными, уверенными серыми глазами, в них не было ни малейшей изворотливости, ни львиной гордости, ни надтреснутой печали, но они были полны смеха, света и легкомыслия; взгляд его говорил: «Я знаю себе цену и цену этой жизни!» И даже малейшее движение его смазливых глаз выдавало в нем нахала и бабника; а в складках рта сквозила доброта и мягкость, манящая лаской и нежностью.
Я нехотя оторвался от своего отражения и зло усмехнулся – ну что ж, любуйся, пока молодой.
Я вышел на улицу. Дел у меня сегодня, на самом деле, было много, время драгоценно – я не стал растрачивать его впустую и, не откладывая, начал строить будущее.
А начать я решил с покупки пекарни. Да-да, я хотел купить пекарню, чтобы самому печь хлеб, ароматные булочки, булки, каральки, батоны, калачи и плетенки, я уже представлял себе полки заново отремонтированного магазинчика, наполненные изумительными хлебными изделиями, но для этого мне надо было купить пекарню. Вчера утром, гуляя по городу, я прочитал в местной газетенке объявление о продаже пекарни и сразу загорелся идеей ее приобрести, денег для покупки и оформления документов, по моим подсчетам, должно было хватить, да еще и оставалось немного, как раз на Маринкино обучение и квартиру. Я вспомнил, как еще ребенком бегал в эту пекарню за хлебом и всегда умел угадывать время, когда хлеб, горячий, попадал на прилавки магазина, а теперь я сам, если повезет, буду раскладывать на прилавке собственный теплый хлеб.