– Это моя внучка? – угрюмо и тревожно спросила она, не отрывая взгляда от нереальной точки на стене.
– Да, бабушка, это я, – тихо сказала Люда и взяла ее за руку.
Тут я отчетливо понял, что она была слепой, это объясняло и ее странный взгляд, и ее вопрос. Бабушка медленно повернула голову и уставилась невидящим взором прямо мне в глаза, странный холодок прошел у меня по спине, и я вполне законно усомнился в ее слепоте.
– А кто с тобой? – настороженно спросила она.
– Это мой друг бабушка, – ответила Люда и взяла меня за руку.
– Друг? – переспросила она и добавила. – Это он?
– Да, это он.
Бабушка злорадно осклабилась и приветливым жестом пригласила нас войти.
В квартире пахло сыростью и еще чем-то специфическим, напоминающим запах августовского разнотравья. В комнатах было сумрачно, обстановка в полутьме казалась нагромождением неясных образов и фигур, лишь большое круглое зеркало на стене матово поблескивало и серебрилось скудным светом.
Люся усадила меня в кресло, а сама пристроилась на подлокотнике, опершись рукой о мое плечо. Я боялся, но страшно хотел, спросить у нее, слепа старуха или нет, но, немного поразмыслив, решил, что все это выяснится само собой.
Бабушка, тем временем, покопавшись в углу, подошла к небольшой тумбочке и, наугад водя спичкой, зажгла свечи, стоявшие на ней; комната слегка закачалась в мерцающем свете, создавая атмосферу нереальности. Бабушка по-доброму улыбнулась и повернулась по мне.
– Не пугайтесь, – успокаивающе сказала она, остро напомнив мне свою внучку, и осторожно присела в стоящее напротив кресло. – Вот уже сорок лет я мучаюсь с глазами, сорок лет, как я потеряла зрение. Яркий свет я не могу переносить, только свечи. Врачи поставили мне диагноз – немотивированная потеря зрения, или, как они говорят, амавроз. Глупцы! – бабушка язвительно рассмеялась и продолжила. – Ни один из них не взялся вылечить мой недуг. Они удивлялись и разводили руками: я вижу свет, но не могу его переносить, я не вижу предметы, но точно могу сказать, что предо мною – благодаря проницательности ума, а они не верили мне и называли меня шарлатанкой, – бабушка снова рассмеялась и продолжила. – Десять лет мучили они меня опытами и лекарствами, десять долгих лет вселяли надежду на возвращение зрения, но только убедили в том, что люди, по большей части, сами не знают того, в чем уверяют других. Десять лет это очень долго, если ты живешь в стремлении и движении, но что стоят три десятка, прожитых в одиночестве и неподвижности! О! милый мальчик, как это долго! Мне кажется, я прожила не тридцать лет, а три столетия; я научилась мыслить, понимать, я внимала тишине и бесконечному движению мельчайших частиц мира, ведь у меня не было больше возможности заняться чем-то иным. В своем углу я знаю вещи до такой степени, что мне порой чудится, будто я вижу… Не сыграть ли нам в шахматы? – вдруг спросила она.
– Можно и сыграть, – удивленно ответил я, не совсем понимая, как это будет выглядеть.
Люда подкатила к креслу небольшой столик с шахматной доской и расставленными на ней фигурами.
– Я старая ведьма, буду играть за черных, – усмехнулась бабушка, – а ты, воин света, – за белых. Твой ход.
Бабушка оказалась сильным противником. И очень умным. Все мои ходы цитировала Люся, и старушка умудрялась в своей слепой голове держать постоянно меняющуюся картину боевых действий. Это произвело на меня должное впечатление.
– Поразительно! – не выдержал я. – Как у вас получается все запоминать?!
– Тренировка, мой мальчик. Если старательно тренироваться, получится очень многое.
– Но опыт подсказывает мне: это не все, что нужно для успеха.
– Ты о способностях говоришь? – спросила бабушка, безошибочно съедая моего коня. – Какие способности есть у тебя?
– Меня привлекает бизнес, – ответил я, подозревая ловушку и сомневаясь, стоит ли говорить об этом с непредсказуемой особой, так напоминающей свою всезнающую внучку.
– Ого! – удивилась бабушка. – Часто мы предпочитаем не слушать голос сердца, и идем за модой. Сейчас модно быть богатым.
– Я не ради моды, просто мне это нравится, – чуть раздраженно ответил я, но тут же смутился, глупо поддаваться на эти психологические уловки!
– Что ж, убеждение – великая сила.
Бабушка нахмурилась на мгновение, но тут же лицо ее приняло обычное спокойное и умиротворенное выражение.
– Моя внучка знает, в чем убеждает. Вообще-то, она мне не настоящая внучка. Когда ее родители умерли, она пришла ко мне, чтобы выплакаться, и обрела утешение в мудрости. Наверное, теперь она даже умнее меня, и я очень рада, что Люда вернулась в этот город, который покинула так неожиданно и нелепо. Я всегда говорила ей: молодая девушка не должна думать о таких вещах, что терзают ее разум, но все бесполезно. Давно она сказала, что не придет без тебя, и вот вы здесь – вместе. Я хорошо знаю людей, и совсем не уверена, что она поступает правильно, но, надеюсь, ей понятно, чем она рискует. Однако я чувствую, что навожу на вас скуку, дети, – продолжила она после небольшой паузы и убиения моей туры. – Увы, все мы, старики, такие. Мы живем прошлым, вы – будущим, а это так же далеко, как отсюда до солнца. Люда, угости мальчика печеньем, ты знаешь, где оно.
Люда легко соскочила и, держась за стены, чтоб не споткнуться в темноте, ушла на кухню. Я вывел свою пешку на линию противника и сообщил об этом старушке. Она недобро усмехнулась и сказала:
– Трудно быть пешкой. Что, интересно, она чувствует?
Меня это нисколько не интересовало, я промолчал и сделал свой ход.
– Да, трудно. Но еще труднее быть тем, кто двигает пешку, хотя и не так грустно, видимо.
Бабушка с наслаждением поводила ладонью над шахматной доской и поставила мне шах.
– Ты, мой мальчик, слишком легкомыслен, в тебе нет сердцевины, ты пустой орех. Ты живешь для наслаждения, живешь, как хочешь, и тебя мало интересуют переживания других, ты не засоряешь себя чужим горем. Может быть, ты и прав, – задумчиво проговорила она, – но это пустая жизнь, слишком легкая жизнь, и я ее не одобряю. Я, мой мальчик, гадалка…
Возвращение Люды прервало мысль бабушки, и она на минуту закрыла глаза. Люда сунула мне в руки тарелку с печеньем и устроилась рядом.
– Как тебя зовут? – спросила бабушка.
– Андрей.
– Хорошее имя Андрей, по-моему, оно означает «мужественный». Но так ли это! Редко можно встретить по-настоящему мужественного человека, все вы предпочитаете ходить дальними путями, а мужчина, если он, конечно, настоящий, не боится преград и опасностей. Мужественен ли ты, Андрюша? – спросила бабушка.
– Да вроде, – неуверенно ответил я, потому что не знал, как правильно себя вести с этой удивительной бабкой.
– Вроде… – усмехнулась бабушка.
– Бабушка, – тихо сказала Люся, – ты хотела что-то рассказать Андрею.
– Да-да, конечно… так вот. Я, говорят, предсказываю будущее, – продолжала старушка, поставив мне шах и неминуемый мат. – Но, пожалуй, это не дар, а логическое размышление, основанное на простой цепочке целесообразностей. Я могу точно сказать: жизнь твоя будет очень трудной и легкой одновременно. Ты еще юн душою, но скоро повзрослеешь, потому как столкнешься с проблемой или с человеком, который изменит самое тебя, заставит сделать выбор. Не знаю, что это будет, но будет обязательно. А потом все будет зависеть только от тебя; миллион путей откроется пред тобой, и весь миллион будет неверными путями. И ты сломаешься, как стрела, пущенная в сталь…
Бабушка рассмеялась и тихо добавила:
– Я говорю, как истинная гадалка, да? Не обольщайся, по образованию я математик, профессор. Я в свое время хорошо пожила, но мало видела счастья, – совсем уже слабо добавила она.
Люся осторожно вынула тарелку из моих замерших рук и вывела из квартиры, ничего не сказав бабушке на прощание.
Как только свежий ночной воздух коснулся моей головы, я почувствовал, будто очнулся ото сна, тяжелого свинцового кошмара. Я удивленно озирался вокруг – был уже поздний вечер или даже ночь.
Сказать вам, что я думал в тот момент? Вы не поверите. В голове стояла какая-то сумятица мыслей и ощущений, я был растерян и смят, слепая старушка вселила в меня чувство нереальности происходящего, она вымотала меня морально. Я устало опустился на лавочку и закрыл глаза руками, пытаясь прийти в себя.
Люся ласково коснулась меня и сказала:
– Бабушка очень тяжелый человек, даже я долго не могу выносить ее общество, она слишком умна и проницательна и хорошо умеет заставлять слушать себя, а это всегда неприятно.
– Зачем ты меня к ней притащила? – слабо спросил я, пытаясь овладеть собой.
– Прости. Я думала, тебе будет интересно с нею пообщаться, хотя нет, мне было интересно, что она тебе скажет.
– Сколько время? – тревожно спросил я, вспомнив, где сейчас должен быть.
– Пол двенадцатого, – ответила Люся, мельком взглянув на часы. – А что?
Я в отчаянии застонал и схватился руками за голову. Боже мой! Опоздал! ведь в десять я должен был прийти на свидание к Лене. Уверен, она ждала долго, звонила мне на забытый мобильник, а потом зашла ко мне домой, спросить, где я, и Маринка ей наверняка ответила, что я ушел с какой-то девушкой в неизвестном направлении. Мне стало худо от одной этой мысли, воображение услужливо нарисовало картины сердечной разборки; а Люся стояла и смиренно смотрела на меня. Я готов был разорвать ее на части, но меня сдерживало сознание того, что я сам был виновником всего, я добровольно пошел и добровольно сидел. Мне надо было сорваться и бежать скорее к своей любимой девушке, а вместо этого я сидел и злобно взирал на невинную Люсю.
– Я опоздал на свидание со своей девушкой, – раздраженно рявкнул я в ответ на ее вопрос.
– Так что же ты раньше не сказал, – грустно проговорила Люся, присаживаясь рядом со мной. – Я бы тогда не задерживала тебя.
Мысленно я расхохотался: никто меня не задерживал! Я сам, как болван, поплелся за нею, хотя мог уйти, ничего не объясняя, вечно легкомысленность подводит меня! Я оценивающе глянул на Люсю: ну что ж, не повезло с одной, повезет с другой, а с проблемами как-нибудь разберусь, мне это не в первой.
Я хищно улыбнулся своим соображениям и, нарочно сладким тоном, спросил Люду:
– Ну, и чем мы теперь займемся? Если у тебя хватило глупости испортить мне вечер, так, может быть, у тебя хватит ума его скрасить?
Честно говоря, я ожидал пощечины или чего-нибудь похлеще, но ничего не произошло: Люда не дала мне затрещины, не заорала, затопав ногами, не расплакалась (хотя я хотел бы увидеть на ее глазах слезы); она все так же молча и спокойно, с каким-то странным выражением нежной тревоги на лице, сидела.
Люся помолчала еще минут пять, затем встала и протянула мне руку. Я недоуменно уставился на нее, не зная, как расценивать этот жест, но подал ей ладонь. Она крепко обхватила ее тонкими пальцами, и я почувствовал то, что никогда раньше не ощущал при рукопожатии: это было как-то странно, удивительно, это невозможно было сравнить ни с чем другим, столь же сильным и поразительным. Я легко поднялся и посмотрел на Люду сверху вниз: девушка казалась мне хрупкой и беззащитной. Она выдернула свою руку, несмотря на то, что я достаточно крепко держал ее, и, не глядя на меня, сказала:
– Проводи меня домой, Андрей, а потом можешь вернуться к своей девушке.
И опять мои старания оказались тщетны: ни капли обиды не услышал я в ее голосе, ни намека на злость и огорчение, лишь какую-то обреченную уверенность.
Она повернулась и медленно пошла, а я, как прежде, поплелся за нею вслед.
Мы шли молча, она впереди, я чуть в стороне, но так, чтобы видеть ее профиль, мы шли не быстро, но и без всякого намека на прогулочную медлительность. Дом бабушки стоял недалеко от нынешнего Люсиного обиталища, так что не прошло и десяти минут, как мы уже стояли у знакомого подъезда.
Люся повернулась ко мне лицом и, глядя прямо в глаза, безразлично спросила:
– Может, зайдешь?
– Ну, если ты приглашаешь… – ответил я, пожав плечами.
Мы легко поднялись, и, пока Люся рылась в сумочке, разыскивая ключ, я внимательно огляделся вокруг. Раньше, в детстве, мне никогда не приходилось бывать в этом доме, но я знал, что он был одним из самых бедных в городе, и в его крохотных квартирках жили в основном старики и алкоголики.
Когда мы вошли, я сразу отметил, как изменился вид квартиры: здесь больше не пахло чем-то противным, стены, шкафы были вымыты и блестели, на чистом полу причудливо разложены разноцветные половички, даже занавески, которые в прошлое мое посещение больше были похожи на половые тряпки, теперь, выстиранные, создавали какое-то подобие уюта.
Я довольно присвистнул и без опаски уселся на мягкий чистый диван. Люся радушно раскинула руки и, сверкая глазами, радостно спросила:
– Ну как?
Вместо ответа я одобряюще покивал головой, выражая свою оценку приведенной в божеский вид квартире.
– Я сама здесь все убрала и вычистила, – радостно сообщила мне Люся. – Полдня не выпускала из рук тряпку, и вот что из этого вышло. Правда ведь, неплохо?
– Это твоя квартира, да? – спросил я.
– Моя, – ответила Люся.
– Понятно. Но зачем было наводить здесь такой порядок, ведь ты скоро опять сорвешься с места и полетишь искать новых жертв для своих экспериментов? – я удивленно развел руками.
– А я пока не собираюсь уезжать, – легко хохотнула она и скрылась на кухне.
Вот тебе на! Пока?! Я почувствовал, как недовольство опять вскипает во мне. Да что это такое?! Чего эта глупая девчонка ко мне пристала, неужели она не понимает, что ни капли мне не нужна?! Но нет, ведь Люся – умница, с ее проницательностью, она не могла не заметить мое к ней безразличие. Я, определенно, начинал злиться. Зачем я опять здесь? Захотелось вдруг уйти и никогда больше не видеть ее лица. Надоело выслушивать бессмысленную болтовню, быть подопытным кроликом, надоело замечать ее надменные, полные насмешки, взгляды. С ней было интересно, сначала, но теперь мне хотелось бежать к своей невесте, обнять ее и держать до тех пор, пока из мозгов не выветрится образ внучки слепой колдуньи.
Люся вырулила из кухни, неся на подносе чайный сервиз. Я раздраженно смотрел, как она умело и ловко расставляет на журнальном столике чашечки, блюдечки и баночки с разными вареньями и соленьями. Я удивился: ей бы работать официанткой с такой ловкостью, хотя она, наверное, и работала, учитывая специфику ее жизни.
– Люся, а ты где-нибудь училась? – спросил я, чувствуя, как предательски тает моя решимость бежать от этого демона-искусителя.
– В школе, – с готовностью ответила она, подавая мне чай.
– Ну а помимо школы?
Люся неловко откашлялась и покачала головой.
– Я школу-то не до конца окончила, не говоря уже о чем-то другом, – опустив глаза, ответила она.
Я немного удивился, но не подал вида, чтобы не оскорбить ее.
– Я тоже только школу окончил и нигде больше не учился. Сразу же укатил на Север добывать деньгу.
– И что ты делал на Севере? – с интересом спросила она, уже не улыбаясь смущенно и не отводя в смятении глаз.
И вдруг мне до смерти захотелось рассказать ей о Севере, о тундре и бесконечных льдах, о ночах и днях, проведенных в маленьком, но таком дружном рабочем балке, рассказать о своей работе, о том, как добывают золото, о Пескове, о жизни в тяжелых зимних условиях. И я рассказал; я сидел и выкладывал ей все, чем жил последние пять долгих лет, а она слушала. Никогда бы не подумал, что Люся будет слушать всю эту чепуху с затаенным вниманием, с таким выражением интереса на лице, что хочется говорить все больше и больше, с таким невинным восхищением в глазах, что даже самый последний трус в силах почувствовать себя героем.
Мы, не умолкая, болтали два часа подряд, выпили весь чай и съели все варенье; град Люсиных вопросов вызывал на моих устах все новые и новые истории, но она слушала до тех пор, пока я не выдохся, пока я не рассказал ей все, что только мог рассказать.