Эта мысль вовсе ее не ободрила. Кира сильно вздрогнула и ударилась головой о стену, она же пол.
Череп пронзило болью, Кира передернулась, на глазах выступили слезы.
– Черт побери! – пробормотала она.
Она все еще двигалась слишком быстро, не привыкнув к перегрузке, вот и поранилась. И не в первый раз – на руках и ногах десятки синяков и шишек. Чужь защищала ее от больших бед, но на такие маленькие постоянные проблемы это существо, видимо, не обращало внимания.
И как такое выдерживают жители Шин-Зара и других планет с высокой гравитацией? Генномодификация помогает им выживать и даже благоденствовать при значительных перегрузках, и все же Кира с трудом могла себе представить такие условия…
– Внимание, – произнес Эндо, – невесомость наступит через пять минут.
Кира избавилась от бутылочки из-под челла, собрала с полдюжины термоодеял из шкафчиков и отнесла их в кабину пилота. Обмотала одеялами кресло пилота, подготовив себе уютный кокон. Рядом с креслом закрепила ружье, запас провизии на неделю, влажные салфетки и прочие вещи, которые могли ей понадобиться.
Легкая дрожь пробежала по кораблю, и ракетные двигатели отключились, оставив Киру в блаженной тишине.
Желудок поднялся к горлу, комбинезон растопырился, как будто надутый воздухом. Стараясь удержать свой обед, уж какой был, от появления на бис, Кира свернулась на застеленном термоодеялами кресле.
– Отключаю второстепенные системы, – сообщил Эндо, и огни в отсеке для экипажа выключились, осталась лишь легкая подсветка приборной панели.
– Эндо, – сказала Кира, – понизь давление в кабине до эквивалента двух с половиной тысяч метров от уровня моря по земному стандарту.
– Мисс Наварес, на такой высоте…
– Мне известны побочные эффекты, Эндо. Более того, я на них рассчитываю. Выполняй!
За спиной усилился шорох вентиляторов, Кира почувствовала легкий ветерок – воздух уходил в вытяжку под потолком. Она включила связь:
– Щеттер, перегрузка только что прекратилась. Через три часа мы совершим сверхсветовой переход. Прием.
Три часа понадобится, чтобы термоядерный реактор остыл и чтобы радиаторы «Валькирии» охладили шаттл до близких к нулю температур. Все равно в сверхсветовом пространстве шаттл перегреется два или три раза – в зависимости от того, насколько Кира будет активна. При перегреве «Валькирия» будет возвращаться в обычное пространство и сбрасывать избытки тепловой энергии, прежде чем продолжить перелет. Иначе все на борту сварятся заживо.
Расстояние между «Валькирией» и Адрой сказывалось сейчас в трехминутных задержках между репликой и ответом. Наконец послышался голос Щеттер:
– Вас поняла, Наварес. Проблемы есть?
– Ответ отрицательный. На борту полный порядок. А у вас?
Майор, насколько было известно Кире, все еще ждала в спасательной капсуле, чтобы Иска вернулся за ней.
– Ситуация под контролем. Мне удалось сделать шину. Позволит опираться на сломанную ногу. Прием.
У Киры сочувственно заныла нога. Боль, наверное, адская.
– Когда Иска доберется до базы? Прием.
– Завтра вечером, если не возникнет проблем. Прием.
– Хорошо, – сказала Кира. – Щеттер, а что сделали с телом Алана?
Этот вопрос тревожил ее весь день.
– Его останки доставили на «Смягчающие обстоятельства», как и останки других погибших. Прием.
Кира прикрыла глаза. Значит, у Алана было огненное погребение, достойное короля викингов: пылающий корабль унес его в вечность.
– Ясно. Прием.
Они продолжали обмениваться сообщениями еще несколько минут: майор подсказывала, как облегчить перелет, Кира давала советы, как выжить на Адре. Даже на майора, подумала Кира, тяжким бременем давит эта ситуация.
Наконец Кира спросила:
– Скажите мне, Щеттер: что Карру удалось выяснить насчет ксеноорганизма? Без этой чуши про «засекреченную информацию». Прием.
На том конце линии послышался вздох.
– Чужак состоит из полуорганического вещества, подобного которому мы никогда не встречали. Рабочая гипотеза: эта оболочка на самом деле представляет собой совокупность чрезвычайно сложных наносборщиков, однако изолировать отдельный элемент так и не удалось. Это вещество активно сопротивляется любому анализу. Стоит поместить пару молекул на чип, и они ломают чип или же прожигают его насквозь и исчезают или замыкают электрическую цепь. Ну, вы поняли.
– Что-нибудь еще? – спросила Кира
– Больше ничего. Нам очень мало удалось сделать. Карр был одержим желанием найти источник энергии чужака. По-видимому, он не получает питания от вас. Наоборот, отдает вам энергию, а значит, он должен ее каким-то образом генерировать.
Тут вмешался Эндо:
– Предстоит сверхсветовой переход. Пятиминутная готовность.
– Щеттер, мы вот-вот минуем марковский предел. Пора прощаться. Удачи вам и Иске. Надеюсь, вы справитесь.
И после короткой паузы Кира приказала:
– Эндо, вид с кормовых камер.
Экран перед ней ожил, и теперь она могла видеть то, что шаттл оставлял позади: Зевс и его луны, в том числе Адрастея, превратились в скопище ярких точек чуть правее и вскоре растворились в темноте.
Перед мысленным взором всплыло лицо Алана, горло сдавила судорога.
– Прощай! – прошептала она.
Затем она стала поворачивать камеру, пока на дисплее не появилась звезда этой системы. Кира смотрела на звезду, понимая, что едва ли ей суждено увидеть ее вновь. Сигма Дракона, восемнадцатая в этом созвездии. Когда Кира впервые наткнулась на название этой звезды в докладе компании, оно ей понравилось: оно, казалось, сулило увлекательные приключения, может быть, и опасность – небольшую… Теперь же оно казалось роковым, как будто дракон собрался пожрать все человечество.
– Покажи мне вид с носовых камер.
Экран переключился на вид перед шаттлом. Без имплантов Кира не сразу зафиксировала цель своего пути: маленькую красновато-оранжевую точку в центре экрана. На таком расстоянии две звезды сливались в одну, но Кира знала, что летит к ближайшей из них.
И тут с сотрясающей силой обрушилось понимание: как далеко заветная Шестьдесят первая Лебедя! Несколько световых лет – даль, превосходящая воображение, – и даже со всеми возможностями современных технологий это пространство остается огромным и страшным, а ее шаттл – крошечная пылинка, летящая в вакууме.
– Вас поняла, Наварес. Благополучного пути. Конец связи.
Негромкий вой донесся с кормы: марковский двигатель наращивал мощность.
Кира оглянулась через плечо. Двигатель она увидеть не могла, но могла себе его представить: большой черный шар, тяжелый, грузный, по ту сторону противорадиационного экрана корабля – коварная жаба, притаившаяся где-то в межстенном пространстве. Как обычно, при мысли об этом устройстве ее пробила дрожь. В драгоценных граммах антиматерии таилась радиоактивная смерть – стоит магнитным бутылям отказать хоть на миг, и все в шаттле погибнут. Непостижимым образом двигатель скручивал материю и энергию, чтобы войти в пространство сверхсветовых скоростей. И это всегда пугало Киру и заставляло задуматься: что же происходит с людьми, пока они спят в сверхсветовом пространстве?
На этот раз она выяснит.
Вой нарастал. Голос Эндо:
– Сверхсветовой переход через пять секунд… четыре… три… две… одну.
Вой достиг пика, и звезды исчезли.
Интерлюдия I
1
Вместо Млечного Пути появилось искаженное отражение шаттла – смутная, темная масса, подсвеченная лишь слабым мерцанием кабины. Кира видела в лобовом стекле саму себя, пятно бледной кожи, зависшее над контрольной панелью, – как будто лицо ее отодрали от черепа.
Ей никогда не доводилось своими глазами видеть марковский пузырь: в момент скачка она всегда находилась в криосне. Кира помахала рукой, и ее исковерканный двойник повторил то же движение.
Ее завораживало совершенство зеркальной поверхности: она была гладкой даже не на уровне атомов, а на планковском уровне. Ничего более гладкого не могло существовать, ведь пузырь состоял из искривленного пространства-времени самого космоса. А по другую сторону пузыря, по ту сторону этой бесконечно тонкой мембраны – немыслимость сверхсветовой Вселенной, столь близкой и в то же время столь далекой. Эту Вселенную Кире не суждено увидеть. Ни один человек никогда ее не увидит. Но она знала, что эта Вселенная существует – огромное чуждое пространство, которое роднили со знакомой ей реальностью лишь гравитация и ткань пространства-времени.
– Зазеркалье, – пробормотала Кира.
Старинное присловье покорителей космоса, точность которого она до той поры не осознавала. В отличие от обычного пространства-времени, марковский пузырь не был полностью непроницаемым. Происходила утечка энергии изнутри наружу (чрезвычайно велик был перепад давлений). Энергии утекало немного, но все-таки сколько-то утекало, и это к лучшему, поскольку снижался перегрев. Иначе «Валькирия», да и любой космический корабль, не продержалась бы в сверхсветовом пространстве дольше нескольких часов.
Кира припомнила объяснения школьного учителя физики: «Перемещение со сверхсветовой скоростью подобно движению одновременно по обоим катетам». Этот парадокс поразил ее, и чем глубже она осваивала математику, тем яснее понимала, насколько он точен.
Еще несколько минут она следила за своим отражением. Потом, вздохнув, затемнила переднее стекло, и оно сделалось матовым.
– Эндо, полное собрание произведений И. С. Баха, начиная с Бранденбургских концертов. Когда закончится, включи повтор. Уровень звука – третий.
Вступили первые аккорды, мягкие и точные, и Кира начала успокаиваться. С Бахом, с холодной, математической точностью перехода от темы к теме она всегда ощущала сродство: он строил, исследовал и преображал. И концовка всегда была исчерпывающей, полностью удовлетворяющей. Никакой другой композитор не вызывал у нее подобного чувства.
Музыка – единственная роскошь, которую она собиралась себе позволить. Если не включать слишком громко, большого объема тепла при этом не выделится, а поскольку Кира не могла читать или играть с помощью имплантов, нужно же ей было что-то, чтобы не рехнуться за долгие одинокие дни. Будь у нее при себе концертина, могла бы попрактиковаться, но поскольку концертины нет…
В любом случае успокоительная музыка Баха в сочетании с низким давлением воздуха в кабине помогут уснуть, а это необходимо: чем больше она будет спать, тем быстрее будут проходить дни и тем меньше пищи ей понадобится.
Кира подняла правую руку, подержала ее перед лицом. «Скинсьют» был темнее окружавшей ее темноты, тень внутри тени, он воспринимался скорее как отсутствие чего-либо, чем как реальность.
Ему надо бы дать имя. Спастись со «Смягчающих обстоятельств» – поразительное везение. И захватчик ее не убил, и взрыв, и разгерметизация… Сколько раз уже чужь спасает ее. Хотя, конечно, не будь чужи, она бы и вовсе не оказалась в такой ситуации…
И все же Кира чувствовала некоторую благодарность к своему «скинсьюту». А также уверенность, что он обеспечивает ей бо2льшую безопасность, чем броня морпеху. После того, что они прошли вместе, чужь заслужила собственное имя. Но какое?
Этот организм – клубок противоречий: он и оружие, и защита. Может становиться и жестким, и мягким. Может течь, как вода, и затвердевать, как металлическая балка. Это механизм, но в то же время живое существо. Столько переменных нужно принять во внимание. В одно слово их не вместить. Кира попыталась сосредоточиться на самом очевидном качестве «скинсьюта» – его внешнем виде. Поверхность его напоминала обсидиан, хотя и не была настолько стеклянной.
– Обсидиан, – пробормотала она и мысленно подтолкнула это слово к чужи, стараясь, чтобы та поняла. – Обсидиан.
Чужь отреагировала.
Хлынула волна разрозненных образов и чувств. Поначалу Кира растерялась – по отдельности каждый из этих образов вроде бы не имел смысла, – но они повторялись в определенной последовательности, и Кира уловила взаимосвязь между фрагментами. Вместе они составляли язык – не из слов, но из ассоциаций. И она поняла: у чужи уже есть собственное имя.
Сложное имя, паутина переплетающихся понятий, ей понадобились бы годы, чтобы вполне их постичь, да и то вряд ли. Но когда эти понятия процеживались сквозь ее мозг, разум невольно соединял их со словами. Она ведь, Кира, человек, не более и не менее: язык такая же неотъемлемая часть ее личности, как и сознание. Слова не могли передать все сложные оттенки этого имени – да ведь она и сама не понимала всех этих оттенков, – но охватывали самые общие и очевидные его аспекты.
Кроткий Клинок.
Губы ее изогнулись в легкой улыбке. Имя понравилось. Кроткий Клинок. Она произнесла эти слова вслух, ощутила их вкус на языке. И от чужи пришел ответ: если не полное удовлетворение, то хотя бы согласие.
Теперь, зная, что у этого существа есть имя (причем не она сама его выдумала), Кира стала иначе к нему относиться. Чужь перестала быть для нее лишь помехой или потенциально смертоносным паразитом. Теперь она стала скорее… товарищем.
Существенная перемена. И незапланированная, совершенно неожиданная. С запозданием Кира поняла, что имена определяют – и меняют – все, в том числе отношения. Так бывает, когда называют подобранную собаку или кота: дав животному имя, ты обязан оставить его себе, даже если поначалу и не собирался.
Кроткий Клинок…
– И для чего же ты предназначен? – спросила она, но на этот раз не получила ответа.
Так или иначе, одно Кира знала теперь точно: те, кто дал чужи это имя, – были ли это ее создатели или сама чужь – обладали изяществом, вкусом к поэзии и умели ценить парадокс, заложенный в тех качествах и смыслах, которые она перевела на родной язык словосочетанием «Кроткий Клинок».
Удивительный мир. Чем больше она узнавала о нем, тем страннее он казался, и она уже сомневалась, что когда-нибудь найдет ответ на все свои вопросы.
Кроткий Клинок. Она прикрыла глаза, странно утешенная. Музыка Баха негромко играла, создавая фон, и Кира позволила себе соскользнуть в сон, зная, что – по крайней мере, на какое-то время – она в безопасности.
2
Небо расчерчено ромбами, ее тело обладает конечностями и чувствами, каких не было прежде. Она скользит в тихом сумраке, и она не одна. С ней рядом движутся другие – другие, кто ей знаком, о ком она печется.
Они приблизились к черным вратам, спутники остановились, и она опечалилась, потому что им не суждено было встретиться вновь. Одна она прошла сквозь врата и дальше к тайному месту.
Она двигалась, и старинный свет сиял над ней, благословляя и что-то суля. Потом плоть отделилась от плоти, и она вошла в свою колыбель, и свернулась, и стала ждать в предчувствии и готовности.
Но долгожданный призыв так и не прозвучал. Один за другим меркли и гасли светильники, в древнем хранилище воцарились холод, тьма и смерть. Собиралась пыль. Сдвигались камни. А над головой медленно менялся узор звезд, приобретая непривычные очертания.
Потом разрыв…
Падение. Мягкое падение в иссиня-черных пучинах взбухшего океана. Мимо ламп – светят, качаются, – мимо порывов тепла и холода, тихо падала, тихо плыла. И из завитков вихрящейся тьмы выступила массивная фигура, там, у Горестной грани: неровная гора, а на вершине той горы… на вершине…
Кира проснулась в смятении.
Все еще было темно, и в первый момент она не могла понять ни где она, ни как тут оказалась, лишь знала, что падает с ужасной высоты…