Глава 7
Травы поднялись где-то даже в рост человека; над ковыльной степью, покачиваясь, плавали монгольские всадники, провожая солнце к закату. Стада утучнели, как и люди; в предгорьях Тянь Шаня развелось много дичи – раз по разу устраивались ханские облавные охоты, и в них попадали не только звери. Войско постоянно пополнялось новыми людьми – охотниками и пастухами, остатками славной каракиданьской армии гурхана Елюй Даши, потомками царственной империи Ляо
31
Хан Хулагу не спешил. Передовые дозоры далеко уходили за перевалы, но основные силы только к осени вышли к границам монгольской степи, предварительно «добрав веса» – коней, людей и провианта. К этому времени по всему маршруту следования были заготовлены огромные склады продовольствия и фуража, наведены переправы, разбиты места стоянок. А где-то в авангарде уже разил врага бесстрашный баурчи Китбуга – найман, ревностный христианин, – проверяя камнеметами крепость стен Гирдекуха и Михрина
32
– Так ты говоришь, что ваш даосский император Узунг изгнал Будду из Поднебесной, а заодно и Христа; как же тогда в твоей стране процветает буддизм, откуда сотни монастырей, буддийских статуй и пагод? Те, кто побывали там, говорят, что местное население поголовно исповедует буддизм.
Хан Хулагу полулежал на подушках в своем походном шатре, как всегда с чашкой чая в руке; возле него в ряд, полусогнувшись, стояли китайские учителя со свитками в руках, объясняя по очереди отдельные места из своих мудреных писаний.
– Поднебесная следует Дао
33
– Ну еще бы, как ты можешь заявлять о чем-то другом, если твое имя говорит само за себя, – засмеялся хан.
Он уже немного изучил китайский язык и знал, что имя Лиу означает «течение».
– А если я пошлю к вам Китбугу, и он огнем и мечом докажет, что его вера истинная, пришла с Неба, словно гром среди ясного дня… А вы, словно жабы в тинном болоте, грелись веками – и бац! Молния бьет прямо в вашу трясину – грязь разлетается во все стороны, жабы – вверх тормашками, равновесия никакого! Что тогда, как объяснить? Примите такое учение? Ведь оно пришло с Неба, в этом нет сомнений.
– Христианство в Поднебесной не отрицало Будду, – осторожно возразил Цюй Лиу. – Во времена династии Тан
34
35
– Тогда почему ваше Дао понимает Будду, но не понимает Христа? – снова спросил хан. – В моем улусе равное отношение ко всем верам, если они от Неба. Я, например, верю в Майтрею, а моя хатум во Христа, и мы с ней легко находим общий язык.
Хан Хулагу рассмеялся, довольный своим аргументом.
– Господин, это зависит от многих обстоятельств… – робко вступил Тао Яозу, второй по очереди. – Порой простому горшечнику сложно понять замысел Сынов Неба, особенно, когда этот горшечник оставляет свой гончарный круг и мягкую глину на нем и берет в руки меч. Необычная твердость предмета его просто пугает, и он крошит им направо и налево… Тут немудрено и сам меч сломать.
– Тонко подмечено, ничего не скажешь, ты мастер словесности, горшечник, – молвил хан. – Но ведь и глину обжигают, и она становится твердой, как камень.
– Все в свое время, господин, – поклонился Тао Яозу. – Дао долго творит перед тем, как сунуть в печь.
– Ты считаешь, что у вас времени предостаточно? А если вдруг гром среди ясного неба? Нет, я просто хочу понять, сколько этого времени у меня. И успею ли я, прежде чем достигну Иерусалима, вдоволь навозиться с глиной своей души?
– Я вижу, господин уже знаком с огнем, – сказал третий из учителей, Янь Куан. – В таком случае нужно идти медленно, подолгу задерживаясь у источников, смачивая глину снаружи, доверху наполняя сосуды водой, иначе они и внутри потрескаются от жары.
– Как сырую глину можно заполнить водой? – возразил Тао Яозу.
– Очень осторожно, чтобы не расползлась, – ответил Янь Куан.
Продвигаясь по земле уйгуров маршрутом, проложенным однажды бесстрашным Джебе
36
Повидавшие разные страны купцы могли с легкостью рассуждать обо всем, в том числе и о духовных вещах, как о христианском Византийском и Сирийском Богословии или различных течениях Ислама, так и о религиях Поднебесной. У этого народа чувствовалась врожденная способность к полемике, умение аргументированно доказать всю законность своих притязаний на чью-то собственность, ведь они разбирались во всем, а значит, имели полное право этим пользоваться на свое усмотрение. Но самое главное – они являлись практически близкими родственниками монголов, орхонскими «земляками»
37
Ван Юань со своей тысячей кэшиктенов неотступно следовал за ханом Хулагу, которого все время просвещали в плане буддизма, даосизма и прочих духовных традиций Поднебесной его конфуцианские учителя. Хан желал постигнуть суть философии тысячелетий, пройти пустыню и окунуться в воды, вдохнуть свежесть оазисов, встречающихся на пути, и напиться из колодцев, из которых пили Конфуций и Лао-цзы. А заодно понять, это одни и те же воды, которые достают из недр Такла-Макан уйгуры-хотоны, или совсем другие. Ведь колодцы могут быть в разных местах, а вода везде одна и та же. Тем более, что именно в этом направлении с последней заставы ушел однажды в одном ботинке «полностью свободный человек»
38
– Что думаешь, они меня дурачат или в самом деле, пытаются объяснить истину? – спросил хан Ван Юаня, когда они оказались в одном приятном месте у воды.
Дул легкий ветерок и весело шелестел густым прибрежным тростником. А в тени ветвистых тополей приютилась уютная усадьба местных хотонов. Хозяин с радостью вышел навстречу высоким гостям и сразу предоставил им прохладные апартаменты прямо над озером. Так что и походный ханский шатер устанавливать не пришлось.
– Я думаю, они по-своему ищут к ней подходы, – ответил Ван Юань. – Пытающийся взять кобру первым делом старается накинуть ей на голову мешок.
– А мне кажется, что им приятней тянуть время, выискивая все новые и новые доказательства того, что давно и наверняка известно. Майтрея придет и силой своей дхармы
39
Хан Хулагу снисходительно улыбался с уверенностью человека, знающего, о чем он говорит.
– И мне незачем будет учить ваши иероглифы, все премудрости Поднебесной мне станут известными в один момент, равно как и вовсе ненужными… Пустая философия и человеческая болтовня. Ведь я стану Буддой! Что скажешь, каракитай?
– Я из ханьцев
40
– Вот ты снова, словно моя жена, настаиваешь на категоричности. Ведь сосуд можно высушить и на солнце, налить в него елея, приладить фитиль и светить себе на здоровье.
– Такой сосуд со временем потрескается, и масло вытечет, – возразил Ван Юань. – Но я совсем не против, чтобы нужные изменения в человеке проходили незаметно и безболезненно. Здесь достаточно обрести только точную меру, именно об этой размеренности и толкуют учителя…
– Вот-вот, – прервал его хан, подняв палец вверх, – и я об этом говорю! Сталь куют тяжелым молотом, но «отпускают» медленно в масле.
– …если их рассуждения не заблуждение, подменяющее собой настоящую истинную веру, – закончил свою мысль Ван Юань.
Хулагу застыл на месте со счастливым открытым ртом.
– Ты не доверяешь своим учителям? – спросил удивленно хан, когда к нему вернулся дар речи.
– Я не совсем уверен, что им нужна истина, – ответил Ван Юань. – Их больше занимает процесс поиска и само участие в нем. Иначе бы они не выдворили Сияющую Веру в монгольскую степь.
– Но мы вернем им Свет Христов, а заодно и Будду Майтрею, – довольно засмеялся хан.
Вечерело. Хотон Колы-ван соорудил прекрасное угощение, его сразу стали подавать, как только Ван Юань кивнул на его вопросительные взгляды из хозяйских глубин – уйгурское жилище было более пространным, чем это могло показаться снаружи. За комнатой виднелась следующая комната, убранная занавесками из дорогой парчи и китайского шелка, и так до бесконечности. Оттуда сразу же заиграла живая музыка, неизвестные инструменты плакали и рыдали, словно душа монгольского воина. Ван Юаню казалось, что звуки, достигающие его слуха, исходят откуда-то из Райских обителей. К запеченному с душистыми травами мясу подали пенистое сладкое вино – напиток богов, – Ван Юань только пригубил, и голова пошла кругом. Нукеры Хулагу вместе с ханом лежали на дорогих коврах, громко рассуждая об отличной еде, хрустя косточками фазана и прочей дичи, в комнате сразу стало жарко.
– Прекрасное вино, – воскликнул хан, – клянусь жизнью своего коня, я еще не пил ничего подобного.
Хан рассмеялся, и вся компания вместе с ним, так что затряслись стены. Хозяин услужливо согнулся, в очередной раз поднимая руки вверх, благодаря Небо. У Ван Юаня лицо горело, как раскаленная сковорода.
– Схожу подышу и заодно проверю посты, – произносит он, обращаясь к хану, а тот раздваивается прямо на глазах.
– Слушай, Колы-ван, много ли у тебя такого чудесного напитка? Воинов снаружи тоже следует угостить, – говорит хан в двух лицах. – Мы с тобой обязательно рассчитаемся на обратном пути. Мои воины – грубые ребята… Иначе просто невозможно им объяснить, как душа еще при жизни попадает в Рай. А я уже вижу райских птиц и слышу, как поют Ангелы.
И опять дружный хохот, и кубки идут по кругу, а слуги Колы-вана вытаскивают из «хозяйских глубин» все новые и новые кувшины.
– Пошли, нам нужно освежиться, – говорят прямо на ухо губы Наргиз, и Ван Юань на нетвердых ногах выходит из горницы.
– Смотри не утопи его, ведьма-проказница, – кричит вслед своей родственнице хан, под громкий хохот нукеров.
Ван Юань вяло улыбается им и машет рукой.
Вокруг дома уже стоит полукруг из телег, образовав привычный монгольский курень. Дозоры прочесали окрестности, но вокруг только пески, после жаркого дня они отдают свое тепло всем желающим, и лица у воинов в монгольских шубах тоже красные, словно заходящее солнце. Разгоряченные и навеселе, похоже, они уже испытали веселящее действо Колы-ванового зелья – тысячник недовольно сжимает рукоять меча… Но ведь хан сам приказал. Чудесный напиток – небеса теряют краски, и все цвета заката ложатся прямо на людей, лошадей… Эти тоже ржут.
– Пошли прочь, бесстыжие… Ты что, собираешься купаться? Ведь монголы ни-ни… По яссе
41
– Я не совсем монголка, и мне отрубят только полголовы, – смеется Наргиз, снимая украшения и одежду.
И хотя они отошли за бархан, и здесь везде заросли душистого тамариска, а высокий тростник глубоко пророс в реку, Ван Юань в ужасе оглядывается по сторонам.
– Я всегда моюсь, – говорит Наргиз, – и не собираюсь кормить вшей, как прочие… Если боишься, уходи.
– Но ведь хан знает, не правда ли? – вдруг вспоминает Ван Юань напутствие Хулагу.
– Конечно, знает, – с достоинством отвечает Наргиз. – Или ты думаешь, что его Докуз-хатун тоже избегает воды?
«Ох, эти женские тайны… – думает Ван Юань, – из-за них ничего не стоит расстаться с головой».
– Я лучше пойду, проверю посты, – говорит он, указывая рукой в сторону лагеря, откуда слышны громкие песни.
И ему тоже хочется петь и смеяться одновременно. «Ох, уж эти женские секреты…»
Сходив до ветру, он нетвердой походкой направляется к Колы-ванову жилищу и входит в тот момент, когда мимо него по узкому коридору проходят стройные красивые дочки хозяина. Одна небрежно обнимает его за шею, но он отстраняет ее руку. Играет музыка и девушки, войдя в горницу, начинают танцевать пред ханом, искусно виляя бедрами и животом, завораживая взглядом. В комнате жарко, девицы только в полупрозрачных шелках, и Ван Юаню кажется, это уж слишком… Облокотившись о дверной косяк, он смотрит осуждающе на танец, но лежащим нукерам это нравится – они громко восклицают и хлопают в ладоши, а вместе с ними хан и… Наргиз. «Как она здесь оказалась?..»
Недоумевая, он разворачивается и идет по длинному коридору. То и дело из смежных комнат выбегают разные смешные люди, собаки проскакивают мимо ног, какие-то дети… Женский шепот за парчовой занавесью. Сидя возле большого казана, старая уйгурка чистит рыбу… «Кто разрешил?» Но вопрос остается без ответа. Он просто выходит из головы, словно из юрты, хлопнув на прощанье пологом – хан в курсе.
В одной из комнат горят свечи, на аналое – две палки накрест и залосненная желтая мануфактура, лежит старый уйгурский фолиант со знакомой вязью. Ван Юань изучал с детства это письмо. Он подходит ближе и видит: «Блажен муж иже не иде на совет нечестивых…»
42
«На пути грешных не ста, и в седалищи губителей не сяде…», –– Мне нужно, чтобы их мудрость не могла соперничать с моей, – хан указывает перстом на трех учителей, сидящих поодаль.
Ван Юаню интересно узнать их, увидеть их лица. «Неужели это Цюй Лиу, Тао Яозу и Янь Куан?» Он идет напрямик через стол – кости, посуду и тела нукеров, – понимая, что за подобное по яссе ему грозит смертная казнь. Но неожиданно невостребованная любовь к далекой родине вспыхивает в нем с огромной силой. И пусть… Он хочет узнать, почему она, эта родина, отвергла его. Но учителя высокомерно отдаляются на недосягаемую высоту, и Ван Юань понимает, что ему к ним не дотянуться. Тем более, что его ноги неожиданно увязают в чем-то очень похожем на навоз. И Ван Юаню ничего не остается, как только отдаться чувству без остатка и взлететь. Что он и делает! Это удивляет учителей, они возвращаются обратно, в глазах неподдельный интерес.
– Ну вот, я стал одним из вас – дьяволом, – неожиданно и откровенно говорит им Ван Юань, понимая, что это признание таит в себе страшную опасность.
Но разве есть другая возможность с ними поговорить, они ведь не хотели даже его слушать.
Лицо горит, а под ногами нет ничего твердого. Он, конечно, может летать, но недолго. Ведь он перешел запретную черту и теперь находится в стане врага. Здесь уже нет поддержки степи, к которой он привык с детства. Он чувствует враждебность мира всем своим естеством – щемящая боль в сердце, грудь сдавило… Кто-то лезет ему языком в ухо. Ах, это дочка хозяина, руки девушки оплетают его шею, словно кольца змеи. Дышать все труднее, а сердце колотится, вырывается из объятий, словно попавшая в сети перепелка.
– Помоги мне, – шепчет Ван Юань, лежащей рядом Наргиз, не в силах освободиться от смертельных объятий.
– Ее здесь нет, – отвечают губы Наргиз голосом купца Колы-вана. – Разве она тебе не сказала, кто у нее хозяин?
– Нет, она только предупреждала… – лепечет заплетающимся языком Ван Юань.
– Женись на мне, получишь все, – шепчет Наргиз. – Это настоящий праздник! Ха-ха-ха…
Она смеется, и ее хохот – словно из колодца. Оттуда веет леденящим холодом, и он быстро заполняет ему грудь.
– Жизнь без сердца – лучшая жизнь, – говорит Наргиз голосом учителя Цюй Лиу.
«Или это все же Тао Яозу или Янь Куан?»
– Я один во многих лицах, я сознание всех здесь живущих. Хочешь стать буддой? Познай меня!
Наргиз принимает соблазнительную позу, а Ван Юань понимает, что нет сил противостоять влечению. Ведь все живое, двуногое и пресмыкающееся, подвластно желанию плоти, чужой плоти, которую хочется рвать, грызть и упиваться ею – достать дна и насладиться зверем!
Не ведая, из каких сил, Ван Юань все же уползает обратно по темному длинному коридору – дети, собаки, шепот старух. Выхваченный пламенем свечи их полумрака, возле аналоя стоит Колы-ван, бубнит молитвы и время от времени бьется рогатой головой об стенку.
– Пошел прочь! – машет ему рукой Ван Юань.
Он хватает пергаментную книгу и раскрывает наугад.
«Живый в помощи вышнего, в крове Бога Небесного водворится
Речет Господеви, заступник мой, прибежище мое, Бог мой и уповаю на Него…»43
Читать тяжело, слова комьями застревают в горле, а сердце каменное, словно и не его вовсе. И снова накатывает леденящее дыхание близкой смерти. Тело колотит лихорадка, зубы стучат, руки ходят ходуном. Но Ван Юань не выпускает книгу, вцепившись в нее, как в последнюю надежду.
«…Яко Той избавит мя от сети ловчей, от словеса мятежна
Плешмя своими осенит тя, и под криле Его надеешися;
оружием обидет тя истина Его
Не убоишися от страха ночного, от стрелы летящие во дни
Он вещи во тьме приходящия…»
Где-то забрезжил рассвет. Прибрежные плавни ожили, зашевелились. Из них выскакивают воины с замотанными черными тряпками головами – только глаза. Они устремляются к усадьбе. Лагерь спит…