Ренси был так занят своими переживаниями, что не услышал, как дверь отворилась и к нему вошли.
– Скажи мне правду, отчего ты отказался работать над стелой?
Слова, которые раздались за спиной у Ренси, были произнесены тихим голосом, но юноша, услышав этот голос, вздрогнул как от грома.
Девушка, о которой он только что думал, стояла так близко, что Ренси ощутил тепло её тела и волнующе-сладкий запах её волос. Смущённый её неожиданным появлением, он не мог произнести ни слова – язык у него словно прирос к нёбу.
– Неужели для тебя вправду так важно увидеть человека своими глазами прежде, чем приступить к созданию его образа в камне? – продолжала Мерет своим удивительно нежным голосом. – Неужели это и есть причина твоего отказа?
Ренси выпрямился.
– Я отказался, потому что Нехо был непозволительно груб со мной! Но я не его раб и не позволю ему так обращаться со мной.
– Ты очень горд! Я видела твои изваяния и уже тогда подумала, что такую красоту мог создать только человек, знающий себе цену, – сказала Мерет, с острым интересом разглядывая юношу. И вдруг, погрустнев, прибавила: – Мастер Ренси, мне будет жаль, если ты уедешь из Саиса…
Ренси промолчал, не зная, что сказать.
Не получив от него ответа, Мерет смущённо опустила глаза, прикрыв их пушистыми ресницами. Её тонкие трепетные пальцы скользили по крышке бронзового ларца, в котором хранились письменные принадлежности, доставшиеся Ренси от отца. Она хотела создать видимость, будто её заинтересовал украшавший ларец орнамент, но было ясно, что в этот момент мысли её далеки от искусства.
– Если бы ты остался в Саисе, мы, возможно, могли бы подружиться, – снова заговорила Мерет, не меняя позы и даже не глядя в его сторону.
Ренси не верил своим ушам. Разве такое бывает? Никто прежде не говорил ему таких слов, и уж тем более он не ожидал их услышать от девушки, да ещё дочери фараона.
– Подружиться? – переспросил он, пряча за спину как-то сразу вспотевшие ладони.
– Не думала, что моё предложение так поразит тебя. – Мерет как будто обиделась. – Я здесь недавно и нуждаюсь в друзьях. Мне кажется, ты тоже нуждаешься в них.
– Странно, что дочь фараона чувствует себя одинокой, – заметил Ренси изменившимся голосом; лицо его помрачнело. – А, впрочем, он же оставил не только свою семью…
После его последних слов столь уловимое мгновение назад волшебство вдруг растаяло, улетучилось бесследно.
– Мне кажется, ты не очень-то уважительно отзываешься о фараоне, – сказала Мерет, принимая величественный вид.
– Как всякий верный обычаям предков египтянин, – начал было Ренси, но девушка отмахнулась от него.
– Я догадываюсь, о чём ты хочешь говорить – всё это я слышала уже много раз. Но позволь спросить, разве не фараоны кушитской династии принесли Та Кемет мир и процветание? Разве не они сохранили независимость страны от самого Куша, их родины? Тебе, должно быть, известно, как много сделал для египетского народа Шабака, основатель кушитской династии…
– Гор Хент-эн-Метри покровительствует лишь фараонам египетского происхождения, – Ренси возвысил голос, не дав ей договорить, – в противном случае Та Кемет ждут смуты и кровопролитие. Тахарка, коему отданы в правление престолы Обеих Земель, возмутил народ против ассирийских наместников, навлёк беду на всю страну, а сам скрылся. Чужеземцы заполонили окрестности Мемфиса, жаждут крови, вымещая злобу на мирном населении. А где же мудрый кушитский воитель, наделённый всемогущим Ра искусством без промедления одолевать своих врагов? Где, за чьими спинами он прячется?
В чудесных фиалковых глазах Мерет вспыхнул гнев – они сразу потемнели, стали совсем чёрными.
– Не смей так разговаривать с дочерью фараона! – вскричала она. – Ты уже нажил себе врага в лице номарха Нехо, моего дяди! Неужели тебе нужно поссориться ещё и со мной?
– Полагаю, размолвка с каким-то мастеровым не слишком огорчит дочь фараона? – не без едкой усмешки огрызнулся Ренси.
В бездонных зрачках глаз Мерет полыхнуло пламя.
– Я ошибалась, когда думала, что мы могли бы стать друзьями, – холодно проговорила девушка и, вскинув подбородок, направилась к двери.
Когда Мерет ушла, Ренси побрёл к ложу и, повалившись на него, уткнулся в подушку пылающим лицом. Он злился на себя за ту невероятную способность настраивать против себя людей, из-за которой всегда пребывал в одиночестве. Эту черту его непостоянного характера мать Ренси называла заносчивостью, а отец видел в этом твёрдость духа.
Что же теперь делать? Куда идти? – спросил у себя Ренси, поднимаясь.
На улице было свежо. Надоевшая за день жара укрылась где-то далеко за горизонтом вместе с золотоносным Амоном-Ра до рассвета. В этот час окраина Саиса с разбросанными среди пальмовых рощ домами выглядела безлюдной. В свете луны глыбы белого мрамора светились, словно были совсем прозрачными, а плиты из хатнубского алебастра сияли молочной белизной.
Ренси замер, очарованный этим волшебным сиянием, и долго был не в силах сдвинуться с места.
– Пожалуй, всё же придётся попросить прощения у того, кто меня оскорбил. И только ради того, чтобы мне позволили снова заниматься любимым делом, – вслух подумал Ренси и нахмурился, злясь на себя самого. Уж себе-то он мог бы не врать: он хотел остаться в Саисе не только ради своей работы, но больше – из-за Мерет.
Он совершил бы насилие над собственной гордостью и искал бы встречи с Нехо, если б судьба не подарила ему ещё одну удивительную встречу.
– Мастер Ренси! Ты всегда разговариваешь сам с собой? – Таким было начало нового знакомства.
3
Дувший с моря ветер не унимался, мешая барке двигаться вверх по течению; по мутной зелёной от перегнивших растений поверхности Великой реки бежали, настигая одна другую, короткие сердитые волны.
Тяжёлые вёсла мерно поднимались и опускались; ливийские гребцы – рослые сильные мужчины в деревянных колодках – низкими голосами пели песню, слова которой были понятны только им. Под эту песню забывалась усталость и слаженней становились движения: раз-два, раз-два…
Качка было едва ощутима, что позволяло пассажирам судна вести беседы на палубе, наслаждаясь прохладным, насыщенным речной влагой воздухом.
– Я изучил походку мужского изображения и осанку женского, поднятие руки у поражающего бегемота и поступь бегущего, научился изображать, как глядит око и какие мысли сокрыты под челом, – рассказывал Ренси собеседнику, при этом не глядя на него: печальный взор юноши был устремлён к берегу.
Мимо проплывали убогие хижины, развалины какого-то храма с ещё сохранившимися пилонами, пальмовые рощи; на прибрежных склонах пастухи пасли стада быков и баранов.
– Мастер Гертисен, у которого я учился искусству ваяния, говорил: « Глаза видят, уши слышат, нос обоняет воздух; они доводят воспринятое до сердца; оно даёт всему умозаключение; язык повторяет задуманное сердцем. Так совершается всякая работа, всякое мастерство, творчество рук». Стихотворец, живописец, зодчий, ваятель должны быть людьми наблюдательными, тонкими, с чутким сердцем и богатым воображением… – Ренси прервал свою речь, когда к нему подошёл разносчик пива, от которого он отмахнулся небрежным нетерпеливым жестом.
Собеседник Ренси также отказался от пива. Но не столько потому, что был увлечён беседой с молодым ваятелем, а скорее по той причине, что любимый напиток египтян был ему не по вкусу. Вот если бы ему предложили сейчас чашу доброго хиосского вина, он принял бы её с огромным удовольствием!
– Любой вид творчества – будь то скульптура, живопись или стихосложение – это дыхание жизни, – продолжал между тем Ренси, и его лицо светлело, озаряясь внутренним сиянием одухотворённости, – это верный путь к тому, чтобы рассеять мрак невежества и забвения. Творить значит познавать. Познавать культуру народа, его образ жизни, его историю… А ещё творить – значит приносить людям счастье, – да, да, счастье, если даже они видят просто изображение сада с пальмами или мрачную сцену Последнего суда в царстве Осириса…
– Отрадно слышать подобные речи от человека, столь юного годами, – с одобрением заметил собеседник Ренси, вступая в разговор. – Ты не только талантлив, но и мудр. Ты заслуживаешь уважения. Видно, сама Афина-Паллада покровительствует тебе!
– Не каждый в Та Кемет умеет по достоинству оценить талант, – отозвался Ренси глухим голосом; при воспоминании о Нехо лицо его помрачнело.
Неделя прошла с того дня, как он – после ссоры с номархом и знакомства с дочерью фараона – покинул Саис.
–…Мастер Ренси, ты всегда разговариваешь сам с собой?
Услышав незнакомый голос, Ренси обернулся и увидел бородатого человека, облачённого в необычную для египтян одежду: кусок ткани, скреплённый на плечах пряжками.
– Уверен, что никогда не был знаком с тобою, но тебе откуда-то известно моё имя, – сказал Ренси, с любопытством разглядывая незнакомца.
– Мне рассказал о тебе зодчий Анху. Я давно искал встречи с тобой, – пояснил тот. Было заметно, как он с трудом подбирал нужные слова, запинался, морщил лоб.
– Откуда ты? – прямо спросил Ренси у чужеземца.
– Я родом с Самоса, я – эллин. Феодор – так меня зовут, – после этих слов грек протянул египтянину свою жилистую руку.
Рукопожатие его было горячим и крепким.
– Год назад, – продолжал Феодор, – будучи в Мемфисе, я повстречался с зодчим Анху. Он показал мне твои работы. Я хотел сразу найти тебя, но неотложные дела призвали меня покинуть Египет. Однако я взял с собой на Самос одну из твоих работ, Восхваляющий Ра, и показал её Поликрату. Он был восхищён не меньше меня! Но я говорю это тебе не ради слов благодарности. Дело в том, что я сам ваятель и знаю толк в скульптуре не хуже, чем Креофил – в поэзии.
Ренси смущённо осведомился, кто такой Поликрат.
– Правитель Самоса и известный покровитель искусств! – с гордостью ответил Феодор. – При дворе Поликрата живут и творят одарённые люди: художники, поэты, скульпторы. Он надеется, что я смогу уговорить тебя приехать на Самос, и предлагает тебе участвовать в строительстве храма Геры. Между нами говоря, я и сам занят в этом строительстве. Так что, ты согласен?
Наступила короткая пауза, после которой Ренси настороженно спросил:
– А что я должен буду ваять? Кто станет указывать мне, как и над чем работать?
Ответ Феодора его изумил:
– Ты будешь волен делать то, что посчитаешь верным. В конце концов твой самый лучший наставник – это ты сам!
Раздумывая над его предложением, Ренси задал себе вопрос: в самом деле, отчего бы не принять то, за что любой ваятель ухватился бы не мешкая ни мгновения? Да и в его нынешнем положении появление этого грека означало избавление. Ему не нужно унижаться перед Нехо, не нужно терпеть его высокомерие – у него снова будет его любимая работа, он больше не расстанется с камнем. Кроме того, он будет ваять в своей, никем не навязанной манере! Разве можно желать чего-то большего?..
Однако на рассвете, шагая по улицам Саиса рядом с Феодором, Ренси чувствовал себя едва ли не предателем. Он знал, что немало египетских ваятелей странствуют от двора ко двору, от одного покровителя к другому, обретая приличный кров и даже славу. Но он знал также и то, что ни один из них никогда не покидал пределов своей страны…
– Не горюй! – Грек по-дружески хлопнул Ренси ладонью по спине. – На Самосе тебя примут с радостью и должными почестями! Вот увидишь, Поликрат даст тебе всё, что ты пожелаешь.
В ответ Ренси лишь рассеянно улыбнулся. Он вслушивался в долетавшие до него с берега слова песни:
– Привет тебе, Хапи, выходящий из этой земли, / Приходящий, чтобы напитать Та Кемет сокровенной сущностью. / Созданный богом Ра, чтобы напитать весь скот, / И напоить пустыню, отдалённую от воды…
Когда последние слова песни, которую пел хор высоких чистых голосов, замерли где-то вдалеке, Феодор вдруг сказал:
– Если ты спросишь, что меня поразило больше всего в этой стране, я отвечу: Нил! Поистине, это божественная река! И поистине справедливы слова этой песни: Египет создан Нилом и существует благодаря ему.
Ренси быстро взглянул на грека:
– Ты успел полюбить эту землю, не так ли?
– Мы, эллины, быстро привыкаем к земле, на которой приходится жить, но никогда не забываем, откуда мы родом, – с гордостью ответил Феодор. – Наши боги, обычаи, культура всегда с нами, в сердце каждого из нас.
– Я слышал, эллины любят странствовать по миру больше, чем любой другой народ. Египтяне же ненавидят жизнь на чужбине, – отозвался Ренси с горьким отчаянием.
Он умолк, до хруста в пальцах сжав кулаки.
Неужели, неужели разлука с родиной неизбежна?.. Смогу ли я избавиться от тоски по земле своих предков, смогу ли без сожаления войти под чужой кров? И – смогу ли забыть Мерет?.. – думалось ему.
А вскоре он уже следовал за Феодором на самосский корабль, который поджидал их в порту. Палуба, на которую Ренси ступил, была частью той далёкой и чужой земли, где его ждала новая жизнь.
Подхваченный внезапной волной, корабль качнулся; по знаку кормчего подняли паруса. Ренси вздрогнул от неожиданности, когда прямо над ним с тяжёлым хлопанием развернулась толстая холстина, наполнившаяся ветром. Корабль резко накренился и затем пошёл, оставляя пенный след, ныряя и раскачиваясь, по заданному курсу.
Ренси старался не терять из виду очертания портовых складов, неровную полосу берега, но вот всё отступило в последний раз – и море плотно сомкнуло свои воды. Ветер крепчал; всё круче и круче становились волны, с рокотом разбивавшиеся о борта судна; пенные брызги окатывали гребцов и пассажиров корабля.
Ренси собирался покинуть палубу и спуститься в свою каюту, но его вдруг стошнило: он едва успел добежать до борта.
Неожиданно позади корабля, нёсшего Ренси к далёкому Самосу, появилась лёгкая быстроходная барка с одной мачтой и треугольным парусом. Человек, стоявший на самом носу барки, сложив ладони в виде рупора, прокричал во всё горло:
– Эй, на корабле! Мне нужно поговорить с капитаном! Это срочно!
Голос показался Ренси знакомым, и он, побежав ему навстречу, громко спросил:
– Хунануп, тебя ли я слышу?
– Ренси? – удивился в свою чередь человек с барки.
Хунануп был доверенным лицом принца Танутамона; он исполнял обязанности переводчика и, в случае крайней необходимости, тайного гонца. Это был образованный, владеющий пятью языками человек, и Ренси относился к нему с должным уважением.
– Что случилось, Хунануп? – спросил Ренси земляка, когда тот по перекинутому с барки на корабль мостику перебрался на палубу.
– Хочу просить капитана взять меня на борт, – ответил Хунануп, понизив голос. – Я везу послание в Сарды, к лидийскому царю Гигесу от его высочества Танутамона. Войско фараона Тахарки разбито, а он сам бежал в Фивы…
Ренси был потрясён и от волнения невольно приложил к груди обе руки.
– Для чего же принцу понадобился царь Лидии? – спросил он немного погодя.
– Ты же понимаешь, что я не обязан отвечать на подобные вопросы всем любопытным, – холодно ответил ему Хунануп.
Но потом, видимо, вспомнив, что Ренси не отличался болтливостью, смягчился и доверительным шёпотом сообщил:
– Ассирийцы заняли многие города Нижнего царства, оставив там свои гарнизоны. Война не окончена: это только передышка. Его высочество понимает, что фараон нуждается в подмоге, и надеется получить её от Гигеса…
– Кто хотел меня видеть? – раздался зычный голос капитана самосского корабля, и Хунануп устремился к нему.
Ренси успел схватить гонца принца за руку:
– У фараона Тахарки есть дочь… Мерет… Ты знаешь, где она теперь? Что с нею?
– Мерет осталась в Саисе, – после этих слов Хунануп попрощался с Ренси и побежал к капитану.
Молодой ваятель не знал, чем закончился их разговор. Скорее всего, капитан согласился взять гонца на борт своего корабля. За щедрую плату, разумеется: принц Танутамон никогда не скупился, если дело касалось интересов династии.