Были предположения, что термин «Черная смерть» появился из-за ужасного изъяна, который появлялся на теле человека при септической чуме – конечности становились такими же черными и твердыми, как уголь. Однако сепсис не является частым симптомом чумы, и в любом случае использование термина «Черная смерть» для средневековой чумы объясняется старой исторической ошибкой. В 1631 году историк по имени Иоганн Исаак Понтанус, возможно, провел аналогию с Сенекой, который использовал латинский термин «Черная смерть» (Arta mors) для описания вспышки эпидемической болезни в Риме. Понтанус предположил, что это определение отлично подойдет и для описания событий в четырнадцатом веке. Шведы, которые начали использовать выражение около 1555 года (swarta döden), датчане, которые стали применять его пятьдесят лет спустя (den sorte Død), и остальная часть Европы, которая начала прибегать к выражению «Черная смерть» в восемнадцатом веке, возможно, подверглась тому же заблуждению[73]. Поколение, пережившее средневековую чуму, называло ее moria granisissima, la mortalega grande, très grande mortalité, grosze Pestilentz, peligro grande и huge mortalyte: названия, которые переводятся примерно как «великий мор», или, более разговорным языком, «большая смерть»[74].
Одна из величайших загадок средневековой чумы заключается в том, как именно беглые генуэзцы смогли пережить морское путешествие длиной в шестнадцать сотен миль от Каффы до Сицилии, у берегов которой чума вошла в европейскую историю. Даже если бы бегущие от болезни галеры сначала зашли в Константинополь и другие порты на пути в Италию, что кажется вероятным, то оказаться в открытом море с Y. pestis было бы все равно что попасть в мясорубку. Единственное возможное объяснение загадки – счастливые гены. Недавние исследования показывают, что одна аллель[75], CCR5-Δ32, способна обеспечивать защиту от чумы[76]. Возможно, у некоторых из членов экипажа была эта счастливая аллель.
А вот что именно происходило, когда Каффа скрылась за горизонтом, как раз известно.
На второй или третий день в море один из мужчин просыпается с жаром. После того как он снова засыпает, его попутчик крадет у него зараженную блохами куртку. Через несколько дней вор заболевает. По мере того как слухи о болезнях мужчин распространяются по кораблю, паникующие члены экипажа собираются в конюшнях на нижней палубе, чтобы поделиться слухами и вступить в сговор. Той ночью с задней стороны корабля послышался всплеск, потом еще один. Но никто не стал поднимать тревогу, когда тела исчезли с поверхности воды в ряби лунного света.
Время в путешествии тянулось, и болезнь все больше захватывала судно. Люди начинали буквально бросаться друг на друга, и этот сценарий повторится позже в Европе, когда туда придет чума. Избиения, убийства, массовые казни, мятежи – и только прогрессирующая болезнь смогла предотвратить полную анархию. Люди становятся слишком больными, и сначала они не в состоянии убивать, а затем и работать. Рулевой с шейным бубоном привязан к штурвалу, корабельный плотник с кровавым кашлем – к своей банке[77], оснастчик, дрожащий от лихорадки, – к мачте.
Постепенно каждое спасающееся от болезни судно становится похожим на страшный театр абсурда. Повсюду ходят бредящие мужчины, которые разговаривают с ветром, в запачканных кровавыми каловыми массами штанах, плачущие мужчины, зовущие погибших матерей, жен и детей. Люди, сыплющие проклятиями, хулят Бога, машут кулаками в равнодушное небо и захлебываются кровью от кашля. У некоторых людей гной вытекает из язв на лице и теле, при этом смрад стоит просто невыносимый. Кто-то вяло и равнодушно смотрит на жестокое серое море. Те, у кого совершенно повредился рассудок, истерически смеются и кусают до крови грязные ногти. Раздутые тела мертвецов катаются взад-вперед по раскачивающимся палубам, пока, наконец, не ударяются о перила или мачту и не взрываются, как пиньята.
В течение тысячи дней между осенью 1347 года, когда генуэзцы, прибывшие на Сицилию, уже настолько больные, что «если кто-то даже просто говорил с одним из них, он тоже оказывался зараженным», и зимой 1351–1352 годов, когда чума пересекла ледяную Прибалтику и вернулась обратно в Россию, Y. pestis затянула петлю палача вокруг шеи Европы.
Из Сицилии, где чума непрерывно бушевала в течение дюжины месяцев, один из векторов эпидемии направился на запад, вдоль побережья Средиземного моря до Марселя, где в ту суровую зиму 1347–1348 годов, вероятно, погибла половина города. Устремившись от Роны к Авиньону, в апреле 1348 года чума положила конец одной из легендарных историй любви в западной литературе, изобличив моральную слабость папы и вдохновив голодных свиней Авиньона на ночные походы по местным кладбищам. Дальше на восток, в адриатическом портовом городе Рагуза власти отметили приход весны тем, что приказали всем гражданам оформить завещание. В июне чума посетила Париж, где на муниципальном кладбище закончились места для захоронений, а знаменитый медицинский факультет Парижа объявил, что причиной заболевания является «необычное расположение Сатурна, Марса и Юпитера, случившееся 20 марта 1345 года»[78]. Позже тем мрачным летом чума раздвоилась, как язык змеи. Один ее рукав понесся на север, в сторону Турне на фламандской границе, где церковные колокола непрерывно звонили в течение двух дней, чтобы объявить о начале эпидемии. Второй рукав, привлеченный запахом войны и смерти вокруг недавно осажденного Кале, обогнул побережье и устремил свой взор на запад, через канал в сторону Англии. Там, на территории от Дувра до Лендс-Энда, взволнованные англичане пристально вглядывались в морской горизонт – как это снова повторится через несколько столетий во время Битвы за Британию летом 1940 года.
В июле Y. pestis проскользнула через кордон наблюдателей и вошла в маленький порт Мелкомб. Месяц спустя в городе стало так тихо, что были слышны только шум дождя по деревенским крышам и прибой, бившийся о меловые скалы Дорсета на юге. В том страшном сентябре болезнь резко сменила направление и поздним летом пошла на восток, через непрекращающийся ливень в сторону Лондона, где король скорбел о смерти своего любимого ребенка. «Никто не удивится, что это ужасное горе так опустошило нас изнутри, ведь мы же люди»[79], – писал Эдуард III о своей умершей от чумы дочери, пятнадцатилетней принцессе Джоанне. Весной 1349 года, когда зеленые холмы Уэльса наполнились эхом пения птиц, местный поэт написал: «Смерть приходит в нашу жизнь, как черный дым»[80]. Одним прекрасным майским днем Y. pestis прибыла в Дербишир, где за три коротких месяца убила жену, отца, сестру, невестку и тетю крестьянина Уильяма де Уэйкбриджа. За Ирландским морем, в Дублине, где живых на улицах стало меньше, чем мертвых, францисканец Джон Глинн написал: «Я жду смерти среди мертвых»[81].
Еще один рукав чумы проник в Европу через Геную, где в последний день 1347 года несколько галер бросили свой якорь. Когда по ночным улицам города дул сырой зимний ветер, в окне местного нотариуса Антонио де Бенитио горела свеча. Он оставался в зараженном городе, чтобы оформлять завещания для клиентов, которые не смогли убежать. Уверенно продвигаясь внутри страны по узким равнинам центральной Италии, чума в один холодный мартовский день обрушилась на Флоренцию, в которой умерло так много людей, что церковные колокола даже не звонили, чтобы хоть как-то сохранить общественный дух. «Больные не могли слышать их, и это было также во благо здоровым»[82], – писал один из выживших. В июне, когда чума прибыла в Сиену, сборщик налогов и бывший сапожник по имени Аньоло ди Тура заявил: «Это конец света»[83]. Соседняя Пистойя более прагматично встретила эпидемию. «Отныне, – провозгласили отцы города, – каждую могилу стоит рыть на глубину двух с половиной локтей»[84]. В августе эпидемия достигла Перуджи, где Джентиле да Фолиньо, один из самых знаменитых врачей Италии, остался в городе, чтобы помогать бедным. Когда богатые и знатные жители Перуджи бежали, богатый и знатный да Фолиньо остался на своем посту, посещая зловонные лачуги больных, пока наконец чума не сгубила и его.
Спустившись с Альпийских перевалов в Австрию осенью 1348 года, Y. pestis убивала, оставляя после себя такое зловоние, что, как сообщает один очевидец, волки, охотившиеся на местных овец, «развернулись и ушли обратно в чащу, как будто встревоженные каким-то верным знаком»[85]. Прибыв в Центральную Европу, эпидемия спровоцировала беспрецедентный всплеск антисемитизма. В сентябре 1348 года в Шильоне, городке неподалеку от Женевского озера, одного еврейского хирурга и женщину-еврейку обвинили в распространении чумы и заставили хирурга выбирать между собой и своей общиной, а женщину – между собой и своим сыном.
В январе 1349 года в Базеле местные жители-евреи были сожжены на одном острове на Рейне, а ответственно подошедшие к гигиене жители Шпейера, опасаясь заражения, поместили умерших от чумы мертвых евреев в винные бочки и сбросили в реку. В феврале в качестве профилактической меры Страсбург собрал своих евреев на местном кладбище и сжег их. Войдя на кладбище, несколько молодых красивых евреек отказались от помилования христианами и настояли на том, чтобы тоже пойти на костер. Но чума все равно не помиловала Страсбург. В Вормсе члены местной еврейской общины, опасавшиеся смерти от рук своих христианских соседей, заперлись в своих домах и подожгли себя. В Констанце под серым мартовским небом группа евреев с песнями и смехом вошла в огонь.
Пока чума пробиралась через непроходимые леса Германии, из ловушки средневекового тевтонского менталитета вырвался еще один демон: флагелланты, которые верили, что проклятие великого мора можно снять путем самобичевания и убийства евреев. Двадцать лет спустя один свидетель вспоминал истерию, вызванную флагеллантами. «Люди, – писал он, – злобно истязали свои обнаженные тела до крови, а толпы, то плачущие, то поющие, кричали: «Спасите нас!»[86]
В мае 1349 года английский корабль, перевозивший шерсть, принес чуму в Берген, Норвегию. Через несколько дней после прибытия все пассажиры и члены экипажа погибли. К концу короткого скандинавского лета чума устремилась по восточной дуге в сторону Швеции, где король Магнус II, полагая, что мор – промысел разгневанного Бога, ввел в стране «пятницы без еды» и «босые воскресенья», в надежде усмирить Его божественный гнев. Подойдя к восточному побережью Гренландии, Y. pestis столкнулась с высокими ледяными скалами, которые подобно щиту поднимались над холодным, покрытым белой шапкой морем. Не испугавшись, палочка не сдалась. Позже наблюдатель напишет, что с этого момента «ни один смертный никогда не видел этот [восточный] берег или его жителей»[87].
За три с половиной года Y. pestis
Примечания
1
В оригинале: Three on the Edge: The Story of Ordinary Families in Search of a Medical Miracle, на русском не издавалась. (Прим. ред.)
2
Флагеллантство – движение «бичующихся», возникшее в XIII веке. (Прим. ред.)
3
Этим словом индейцы Америки называли чуму. (Прим. ред.)
4
Согдийский шелк из Мерва, один из сортов шелка. (Прим. ред.)
5
Ибн Баттута, у У. Хейд, Histoire du commerce du Levant au moyen age, vol. 2 (Лейпциг: О. Харрасовиц, 1936), с. 172–174.
6
Дж. Р. С. Филлипс, The Medieval Expansion of Europe, 2-е изд. (Оксфорд: Clarendon Press, 1998), с. 238.
7
Цит. по: Эйлин Пауэр, Medieval People (Нью-Йорк: Harper & Row, 1963), с. 42. См. также издание: Люди Средневековья. М.: Центрполиграф, 2010.
8
Стивен А. Эпштейн, Genoa and the Genoese, 958–1528 (Чапел-Хилл: University of North Carolina Press, 1996), с. 166.
9
Филлипс, The Medieval Expansion of Europe, с. 100.
10
Левант – общее название стран восточной части Средиземного моря, в более узком смысле Сирии, Израиля и Ливана. (Прим. ред.)
11
Хейд, Histoire du commerce du Levant, с. 170–174. См. также: Г. Бальби и С. Райтери, Notai genovesi в Oltremare Atti rogati a Caffa e a Licostomo (Генуя: 1973), изд. 14; Р. С. Лопес, Storie delle Colonie Genovese nel Mediterraneo (Болонья: 1930).
12
Дж. Ф. К. Хеккер, The Epidemics of The Middle Ages, пер. Б. Г. Бабингтон (Лондон: Trübner, 1859), с. 12–15.
13
Сэр Генри Х. Ховорт, History of the Mongols, from the 9th to the 19th Century, т. 2 (Лондон: 1888), с. 87.
14
Габриэль де Муссис, цитируется у Стивена Д’Ирсе, «Defense Reactions During the Black Death», Annals of Medical History, вып. 9 (1927), с. 169.
15
Луис Хейлиген, «Breve Chronicon Cleric Anonymi», выдержки из книги The Black Death: Mancthester Medieval Sources, пер. и изд. Розмари Хоррокс (Манчестер: издательство Манчестерского университета, 1994), с. 41–42.
16
Филлипс, The Medieval Expansion of Europe, с. 102.
17
Рене Гроссе, Empire of the Steppes: A History of Central Asia (New Brunswick, NJ: Rutgers University Press, 1970), с. 249.
18
Франческо Бальдуччи ди Пеголотти, у Р. С. Лопеса и Ирвинга. У. Реймонда, Medieval Trade in The Mediterranean World: Illustrative Documents Translated with Introductions and Notes (Нью-Йорк: издательство Колумбийского университета, 1955), с. 355–358.
19
В течение многих веков считалось, что де Муссис является очевидцем описываемых им событий. Но в девятнадцатом веке один любопытный редактор обнаружил, что нотариус в то время, когда осаждалась Каффа, был в Пьяченце. Источник информации де Муссиса неизвестен, но вероятно, его рассказ основан на разговорах с торговцами и/или моряками, недавно вернувшимися из Крыма. (Прим. авт., если не указано иное.)
20
А. А. Васильев, The Goths in the Crimea (Кембридж, Массачусетс: Средневековая академия Америки, 1936), с. 48.
21
Габриэль де Муссис, Historia de Morbo, Хоррокс, The Black Death, с. 17.
22
Хейлиген, «Breve Chronicon Cleric Anonymi», в Хоррокс, The Black Death, с. 42.
23
Майкл У. Долс, The Black Death in the Middle East (Принстон: Princeton University Press, 1977), с. 40.
24
Там же, с. 41.
25
Уильям Х. Макнил, Plagues and Peoples (Нью-Йорк: Anchor Books, 1976), с. 173.
26
Долс, The Black Death in the Middle East, с. 41.
27
Жан-Ноэль Бирабен, Les hommes et la peste en France et dans les pays européens et méditerranéens, vol. 1 (Париж: Mouton & Co., 1975), с. 49–55.
28
Дж. Стюарт, Nestorian Missionary Enterprise: The Story of a Church on Fire (Эдинбург: T. & T. Clark, 1928), с. 198.
29
Недавно Хвольсона обвинили в том, что он неверно расшифровал надписи на надгробиях. Предположительно, он ошибочно перевел «эпидемию» как «чуму». Даже если это правда, этот факт существенным образом не изменит доводы «за» или «против» визита Черной смерти на берега Иссык-Куля. В Средние века слово «чума», библейский термин, используемый для описания последствий, связанных с недовольством Господа, и «эпидемия» применялись ко всем видам эпидемических заболеваний. Появление того или иного слова на надгробиях Иссык-Куля предполагает, но не доказывает, что Черная смерть побывала на берегах этого озера.
30
Роберт С. Готфрид, The Black Death: Natural and Human Disaster in Medieval Europe (Нью-Йорк: Free Press, 1983), с. 36.
31
Оле Дж. Бенедиктов, The Black Death, 1346–1353: The Complete History (Woodbridge, Suffolk: Boydell Press, 2004), с. 50.
32
Де Муссис, «Historia de Morbo», у Хоррокс, The Black Death, с. 17.
33
У Хана Джанибека сегодня есть один серьезный защитник – Марк Уиллис, профессор микробиологии в Калифорнийском университете. Профессор отмечает, что в недавно зафиксированной серии заболеваний чумой из 284 случаев 20 % инфекций были вызваны прямым контактом, то есть заболевший прикасался к объекту, зараженному чумной палочкой Y. pestis. «Такая передача инфекции, – говорит он, – вероятно, имела место в Каффе, где трупы оказывались сильно поврежденными из-за того, что их буквально зашвыривали внутрь города. Многие из защитников, вероятно, получали порезы и ранения рук, пытаясь спастись от этой бомбардировки». Профессор Уоллис также считает, что сценарий с крысами, который поддерживают многие историки, не учитывает одну важнейшую особенность средневековой осады. Чтобы держаться подальше от стрел и артиллерийского полигона, лагерь осаждающей стороны часто располагался в километре от вражеских укреплений – обычно за пределами отрезка, который может преодолеть «оседлая» крыса, редко рискующая покинуть свое гнездо на расстояние более тридцати или сорока метров. (Mark Wheelis, Biological Warfare at the 1346 Siege of Caffa. Emerging Infectious Diseases 8, No. 9 [2002], 971–975).