Чудище Хоклайнов - Немцов Максим Владимирович 5 стр.


Зачем им понадобилось завтракать именно на автовокзале «грейхаундов»? Чем больше я об этом думал, тем меньше это казалось мне правдоподобным. В Монтерее куча других забегаловок. В некоторых даже лучше кормят. То что однажды утром я завтракал в Монтерее на автовокзале «грейхаундов», еще не значит, что все на свете должны есть именно там.

Вторая машина оказалась «Роллс-Ройсом» с шофером и пожилой женщиной на заднем сиденье. Женщину насквозь пропитали меха и бриллианты, словно случайный весенний дождь вместо воды вылил на нее все это богатство. Так ей повезло.

Она слегка удивилась, увидав, как я, словно суслик, сижу на камне. Потом что-то сказала шоферу, и стекло его дверцы плавно и без усилий поползло вниз.

– Сколько отсюда до Лос-Анджелеса? – спросил шофер. У него был превосходный голос.

Затем стекло ее дверцы плавно и без усилий поползло вниз, словно шея прозрачного лебедя.

– Мы опаздываем на несколько часов, – сказала она. – Но я так мечтала взглянуть на Биг-Сур. Далеко ли отсюда до Лос-Анджелеса, молодой человек?

– До Лос-Анджелеса прилично, – сказал я. – Миль двести. Придется ехать медленно, пока не доберетесь до Сан-Луис-Обиспо. Надо было сворачивать на 99-ю или на 101-ю, если торопитесь.

– Уже поздно, – сказала она. – Я им просто объясню, что так вышло. Поймут. У вас есть телефон?

– Нет, к сожалению, – сказал я. – Здесь нет даже электричества.

– Ну что ж, – сказала она. – Пусть немножко поволнуются за свою бабушку, это полезно. Десять лет они держали меня за мебель. Теперь будет повод вспомнить. Давно нужно было так сделать.

Мне понравилось, как она произнесла слово «бабушка», потому что меньше всего на свете она походила на чью-то бабушку.

Затем она очень любезно сказала «спасибо», стекло плавно и без усилий поползло вверх, и лебеди продолжили свое движение на юг. Женщина помахала на прощание рукой, и машина скрылась за поворотом, став чуть-чуть ближе к тем, кто дожидался ее в Лос-Анджелесе, – тем, кто с каждой утекающей минутой нервничал все больше и больше. Им пойдет на пользу, если они немного за нее поволнуются.

Ну где же она? Где? Может, позвонить в полицию? Нет, подождем еще пять минут.

Через пять минут раздался далекий хлопок 22-го калибра, затем второй и третий. Самое безнадежное – эти повторяющиеся выстрелы, снова и снова, а потом тишина.

Через некоторое время Ли Меллон спустился с горы. Он шел по грунтовой дорожке, потом пересек трассу. Пистолет он нес небрежно – так, будто от него теперь было не больше пользы, чем от простой палки.

– Ну? – спросил я.

И вот был вечер, и Ли Меллон стоял рядом со мной на узкой балке.

– Скоро стемнеет, – сказал он. Он смотрел на пруд. Пруд казался зеленым и безобидным. – Был бы динамит, – сказал Ли Меллон. Потом он пошел в огород и сорвал там несколько листьев салата. Когда он возвращался, в глазах его была тоска. – Я видел в огороде кролика, – сказал он.

Собрав все свое самообладание, я прогнал слово «Алиса» сперва с языка, а потом и из головы. Мне очень хотелось сказать: «Чего же ты, Алиса, так испугалась?», но вместо этого я заставил себя смириться с тем, что от пяти наших патронов остались только воспоминания.

Ужин этим вечером был так себе. Немного зелени и банка скумбрии. Человек [19], хозяин земли, где мы жили, принес эту скумбрию для котов, которых полно в округе, – но коты не стали ее есть. Рыба была мерзкой настолько, что они предпочли остаться голодными. Что и сделали.

Скумбрия разрывает организм на части. Стоит ей попасть в живот, как в нем поднимаются гул, верещание и хлопки. Желудок закручивается вокруг собственной горизонтальной оси, издавая звуки, которые пронеслись бы по дому с привидениями вслед за подземным толчком. После чего происходят громкий пердеж и отрыжка. Скумбрия рвется наружу даже через поры.

После скумбриевого ужина остается только сидеть, ибо список тем для разговора резко сужается. Я не представляю, как можно после поедания скумбрии говорить о поэзии, эстетике и мире во всем мире.

И чтобы окончательно превратить наш обед в гастрономическую Хиросиму, мы съели на десерт по куску хлеба от Ли Меллона. Хлеб Ли Меллона точно соответствовал описаниям сухарей, которыми кормили солдат Гражданской войны. В этом, разумеется, не было ничего неожиданного.

Я уже научился вставать по стойке смирно и салютовать глазами невидимому флагу – флагу того, кто соглашается заниматься стряпней, – когда раз в два-три дня Ли Меллон провозглашал:

– Кажется, пришло время печь хлеб.

Это потребовало времени и усилий, но я добился своего и могу теперь его есть: твердый, как камень, в дюйм толщиной, безвкусный, похожий на Бетти Крокер [20], отправляющуюся в ад, или на тысячу солдат, марширующих по дорогам Вирджинии – миля за милей по диким просторам.

Приготовления к Экклезиасту

Сразу после ужина я решил, что не буду слушать кваканье лягушек, уже собравшихся в пруду с первыми красками заката, а, забрав пердеж и отрыжку, посижу в одиночестве у себя в будке и почитаю Экклезиаста.

– А я посижу здесь и почитаю лягушек, – перднул Ли Меллон.

– Что ты сказал, Ли? Я не слышу. Эти лягушки. Кричи громче, – перднул я.

Ли Меллон встал, бросил в пруд здоровенный камень и проорал:

– Кэмпбельский суп!

Лягушки умолкли. Камня и крика им хватало на несколько секунд, после чего все начиналось снова. Ли Меллон держал в будке целую груду камней. Лягушки начинались с одного квака, за первым следовал второй – и так до тех пор, пока к хору не присоединялась 7452‐я лягушка.

Самое смешное, что, посылая в пруд какой угодно метательный снаряд, Ли Меллон должен был кричать именно «Кэмпбельский суп!». Чтобы понять, какой именно крик в комплекте с прицельным камнеметанием лучше всего действует на лягушек, Ли Меллон экспериментировал сначала с известными ему ругательствами, потом с бессмысленными наборами звуков.

Он оказался хорошим исследователем и методом проб и ошибок выяснил, что самый сильный страх нагоняет на лягушек фраза «Кэмпбельский суп!». Так что теперь вместо того, чтобы выкрикивать скучную бессмыслицу, он орал в биг-сурскую ночь: «Кэмпбельский суп!»

– Так что ты хотел сказать? – перднул я.

– Я посижу здесь и почитаю лягушек. Ты что – не любишь лягушек? – перднул Ли Меллон. – Именно это я и хотел сказать. Где твой патриотизм? Между прочим, на американском флаге тоже есть лягушка [21].

– Я пойду к себе в будку, – перднул я, – читать Экклезиаста.

– В последнее время ты слишком часто читаешь Экклезиаста, – перднул Ли Меллон. – Насколько я помню, там читать-то особенно нечего. Последи за собой, сынок.

– Всему свое время, – сказал я.

– Нет, динамит для этих лягушек слишком хорош, – сказал Ли Меллон. – Надо придумать что-нибудь поинтереснее. Динамит слишком быстро действует. У меня появилась идея.

* * *

Пытаясь утихомирить лягушек, Ли Меллон перепробовал множество разных способов. Он кидал в них камнями. Он лупил по пруду метлой. Он лил туда полные ведра кипятка. Как-то он даже выплеснул в пруд два галлона прокисшего красного вина.

Одно время он ловил в сумерках лягушек и бросал их в ущелье. Каждый вечер он отправлял вниз не меньше дюжины пленников. Это продолжалось неделю.

Потом Ли Меллону вдруг пришло в голову, что лягушки выбираются из ущелья наверх. Он сказал, что это занимает у них дня два.

– Чертовы твари, – сказал он. – Там высоко, но они карабкаются.

Он так разозлился, что следующую пойманную лягушку бросил в камин. Сперва лягушка стала черного цвета, потом стала ниточкой, и наконец ее вообще не стало. Я посмотрел на Ли Меллона. Он посмотрел на меня.

– Ты прав. Это не метод.

Полдня он собирал камни и цеплял к ним веревки, а вечером, наловив лягушек, привязал им на спину по камню и бросил в ущелье.

– Это их задержит. Труднее будет выбираться наружу, – сказал он, но средство не подействовало, поскольку лягушек было слишком много; через неделю ему надоело это занятие и он вернулся к метанию камней и крикам «Кэмпбельский суп!».

По крайней мере, нам ни разу не попалась в пруду лягушка с камнем на спине. Это было бы уже слишком.

В пруду плавали две небольшие водяные змеи, но они могли съесть за день не больше двух лягушек. Толку от них было немного. Требовались анаконды. Наши змеи были скорее декоративны, чем функциональны.

* * *

– Ладно, оставляю тебя с лягушками, – перднул я. Первая уже квакнула, сейчас должны были подключиться остальные – ад надвигался со стороны пруда.

– Запомни мои слова, Джесси. У меня есть план. – Ли Меллон перднул и постучал себя пальцем по лбу – так обычно проверяют на спелость арбузы. Результат оказался положительным. У меня по спине пробежали мурашки.

– Спокойной ночи, – перднул я.

– Да, действительно, – перднул Ли Меллон.

Заклепки Экклезиаста

Я шел к себе в будку. По пути слушал, как где-то внизу бьет по камням океан. Я прошел мимо огорода. Чтобы его не клевали птицы, огород накрыли рыболовной сетью.

И, как обычно, я налетел на мотоцикл, разложенный вокруг моей постели. Мотоцикл был любимым животным Ли Меллона. Он лежал на полу в количестве сорока пяти частей.

Не реже двух раз в неделю Ли Меллон говорил:

– Надо собрать мотоцикл. Он стоит четыреста долларов. – Он никогда не забывал добавить, что мотоцикл стоит четыреста долларов, но за этими разговорами ничего не следовало.

Я зажег лампу и спрятался за стеклянными стенами будки. Мое жилище было меблировано так же, как и все остальные будки. У меня не было стола, стульев и кровати.

Я спал на полу в спальном мешке, а два камня служили мне подпорками для книг. Лампа стояла на мотоциклетном двигателе, и это было удобно, потому что я мог направлять свет так, как мне нужно.

В будке имелась грубо сколоченная дровяная печка – произведение Ли Меллона; холодными ночами она давала кое-какое тепло, но стоило прозевать момент, когда ей требовалась новая порция дров, и будка вновь погружалась в холод.

И, конечно, именно здесь я читал ночами Экклезиаста – по очень старой Библии с тяжелыми страницами. Сначала я каждую ночь перечитывал его по нескольку раз, потом каждую ночь по разу, затем по одному стиху за ночь, теперь же меня интересовали знаки препинания.

Фактически я их считал – каждую ночь по одной главе. Я завел специальный блокнот и заносил их туда аккуратными колонками. Блокнот назывался «Пунктуация в Экклезиасте». Мне нравился этот титул. Напоминало конспект по инженерному делу.

И вправду, перед тем, как строить корабль, всегда считают, сколько понадобится заклепок и каких размеров. Мне было интересно, какие заклепки скрепляют Экклезиаст – прекрасный сумрачный корабль, плывущий по нашим водам.

В конце концов, мои колонки расположились следующим образом: первая глава Экклезиаста содержит 57 знаков препинания – из них 22 запятые, 8 точек с запятыми, 8 двоеточий, 2 вопросительных знака и 17 тире.

Вторая глава Экклезиаста содержит 103 знака препинания – из них 45 запятых, 12 точек с запятыми, 15 двоеточий, 6 вопросительных знаков и 25 тире.

Третья глава Экклезиаста содержит 77 знаков препинания – из них 33 запятых, 21 точка с запятой, 8 двоеточий, 3 вопросительных знака и 12 тире.

Четвертая глава Экклезиаста содержит 58 знаков препинания – из них 25 запятых, 9 точек с запятыми, 2 вопросительных знака и 17 тире.

Пятая глава Экклезиаста содержит 67 знаков препинания – из них 25 запятых, 7 точек с запятыми, 15 двоеточий, 3 вопросительных знака и 17 тире.

* * *

Вот что я делал в Биг-Суре при свете керосиновой лампы, и это занятие доставляло мне радость и удовлетворение. Я давно подозревал, что Библию нужно читать только при свете керосиновой лампы. Я считаю, электричество не подходит Библии.

При свете лампы Библия отдаст вам лучшее, что в ней есть. Я очень внимательно, чтобы ни в коем случае не ошибиться, пересчитал знаки препинания в Экклезиасте и задул лампу.

Мольбы о пощаде

Примерно в двенадцать или в час ночи – можно было только догадываться, поскольку часов в Биг-Суре не существовало, – я услышал сквозь сон какой-то шум. Он доносился от старого грузовика, оставленного неподалеку от дороги. Шум не утихал, и вскоре я понял, что слышу человеческие голоса, но очень неразборчивые и странные – наконец раздался крик:

– Пожалуйста, ради бога, не убивайте!

Я вылез из спальника и быстро натянул штаны. Не разбираясь, что там, черт подери, происходит, я взял с собой на всякий случай топор. Шума было много, а приятного мало. Стараясь держаться в тени, я вышел из будки и осторожно двинулся на шум – что бы там ни происходило, мне меньше всего хотелось получить пиздюлей. Я шел красиво и тихо, как в настоящем вестерне.

Внимательно прислушиваясь, я приближался к голосам. Самый спокойный принадлежал Ли Меллону. Вскоре я увидел стоявшую на земле керосиновую лампу и разглядел, что происходит. Я остановился в тени.

Перед Ли Меллоном стояли на коленях два пацана. Это были совсем еще дети – наверное, школьники. Ли Меллон наводил на них винчестер. Вид у него при этом был чрезвычайно деловой.

– Пожалуйста, ради всего святого… пожалуйста, пожалуйста, мы не знали, пожалуйста, – повторял один из пацанов. Оба были хорошо одеты. Ли Меллон стоял над ними в лохмотьях.

Ли Меллон говорил тихо и бесстрастно; наверное, Джон Донн [22] в елизаветинские времена читал таким голосом свои проповеди.

– Я пристрелю вас, парни, как собак, скину тела акулам, а машину отгоню в Камбрию. Сотру пальчики. Брошу машину – и никто никогда не узнает, что с вами стряслось. Шериф пару дней поездит по дороге. Будет задавать глупые вопросы. Я буду отвечать: «Нет, шериф, не было их здесь никогда». Потом дело закроют, и вы так и останетесь среди пропавших в Салинасе. Надеюсь, парни, у вас нет мамаш, подружек и любимых собачек, потому что теперь они очень-очень долго вас не увидят.

Первый ревел в три ручья. Он уже потерял дар речи. Второй тоже ревел, но еще владел голосом.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – повторял он, словно детский стишок.

В эту самую минуту из тени появился я с топором в руке. Они были готовы превратиться в дерьмо и протечь в Китай.

– О-па, Джесси, – сказал Ли Меллон. – Смотри, кого я поймал. Два недоебка чуть не высосали весь наш бензин. Представляешь, Джесси?

– И что теперь, Ли? – спросил я.

Видите, какие отличные оказались у нас имена, как они подходили к таким делам? Имена сотворили для нас в прошлом веке [23].

– Наверное, я их пристрелю, Джесси, – бесстрастно сказал Ли Меллон. – С кого-то надо начать. Третий раз за последний месяц у нас воруют бензин. С кого-то надо начать. Так больше продолжаться не может, Джесси. Этих долбоебов придется пристрелить, чтоб неповадно было.

Ли Меллон приставил дуло пустого винчестера ко лбу того, кто еще мог говорить, после чего он говорить уже не мог. Дар речи больше не обременял его рта. Он двигал ртом, словно хотел что-то сказать, но оттуда не вылетало ни звука.

– Подожди минуту, Ли, – сказал я. – Конечно, их нужно пристрелить. Забрать у человека в пустыне последний бензин, оставить его посреди этого дерьма даже без пары роликовых коньков. Они заслужили пулю, но посмотри: они же совсем дети. Наверное, еще ходят в школу. Взгляни на этот персиковый пух.

Ли Меллон наклонился и стал с интересом разглядывать их подбородки.

– Да, Джесси, – сказал он. – Я понимаю. Но ведь с нами беременная женщина. Моя жена, она моя жена, и я ее люблю. Она может родить в любой момент. Она переносила уже две недели. Мы бы пришли сюда к машине, чтобы отвезти ее в Монтерей, чтобы она рожала в чистой больнице и под присмотром докторов, и тут бы выяснилось, что в грузовике нет бензина, и мой ребенок бы умер.

– Нет, Джесси, нет, нет и нет, – сказал Ли Меллон. – За убийство своего новорожденного сына я просто обязан пристрелить их на месте. Черт, можно соединить их головы, и тогда хватит одной пули. У меня есть одна, очень медленная. Будет идти сквозь черепа минут пять. Настоящий ад.

Назад Дальше