– Да, Ким. Именно так.
– И вот я всё думаю… что может связывать необычного человека, у которого позади столько прожитого, с таким, как я. Вы выделяете меня из всех, Оливье… но, уверяю вас, я не представляю, что может заставить вас так ко мне относиться. Вы говорили, что у вас здесь есть небольшой личный интерес… Так могу ли я узнать, что это за интерес?
– Это ты, Ким.
– Но почему? Простите, я, правда, не понимаю…
– Понимаешь, дело здесь не столько в тебе, сколько в твоих родителях.
– А что мои родители?
– В твоем досье было написано, что они погибли в авиакатастрофе в горах Сибири при странных обстоятельствах.
– Да, но виной всему была турбулентность, летчик не справился с управлением, мне всё рассказали, что вы имеете в виду? Никаких странных обстоятельств.
– Я позволил себе изучить подробности этой трагедии, Ким. Как раз тогда, когда руководство этой экспедиции попросило меня поучаствовать в ней. Признаюсь тебе, если бы не то, что я нашел, то я бы отказался. Да-да, не удивляйся. Для меня не представляет интереса обкатка «Сокола» и сопровождение этих исследований. Если бы не история твоей семьи. Тебе известно, на каком точно месте произошла катастрофа?
– Ну… Само собой, ведь мне показали карту. Я не обращаюсь к этим воспоминаниям, потому что…
– Понимаю, разумеется, об этом тебе нелегко вспоминать еще раз, – оживился Оливье, – но ты удивишься, если я скажу тебе, что в той точке никогда не возникало турбулентности? Несмотря на то, что это гористая местность, там ее просто не может быть.
– Тогда что там случилось?
– В том-то и всё дело – ничего. У этой авиакатастрофы не было никаких причин – ни турбулентности, ни ошибок людей или техники. Самолет просто разбился.
– Так не бывает, Оливье.
– Вот именно – бывает. И вот еще, тебе показывали фотографии с места крушения. На них был разбившийся на горных склонах самолет и два трупа пилотов. Фотографии твоих ушедших родителей тебе не показали, объяснив это тем, что их тела изувечены при падении и их останки выглядят слишком страшно, не рассказывай, я всё знаю.
– Да, мне сказали это, и я ответил, что сам не захотел бы увидеть.
– Тебе не показали ничего не по этой причине, Ким. Просто не существовало этих фотографий.
– Но почему?
– На их похоронах гробы так и не открыли по этой же причине: «Там мало что осталось». Но, Ким, поверь мне, эти гробы были пусты. Твоих родителей не хоронили. Никаких тел не было.
– Значит, детали трагедии просто были скрыты по какой-то неизвестной причине? Ведь, Оливье, они правда умерли, да?
– В том-то и дело, ничего не было скрыто. Просто их тела не были найдены. А когда «руководство системы» обнаруживает что-то, что не может объяснить, оно предпочитает заменить достоверной легендой то, ответ на что так и не смогло найти. Твои родители не с нами, Ким. Они живы, но не с нами. Их забрало к себе небо.
– Почему вы так уверены в этом, вы говорите о христианском рае, ведь он на небе? Но ведь тела обоих пилотов вернулись на землю!
– Ким, понимаешь, то, что я говорю, истинная правда, но это никак не связано с христианским раем. Праведники, покидая наш мир на земле, попадают в рай, но их тела подчиняет себе стихия земли, они остаются здесь. Точно таким же образом некоторым из людей суждено уйти в небе, и не с земли, а с неба попасть в рай. Поверь мне, небо и земля каким-то образом делят судьбы умерших людей. Принято считать, что две эти великие стихии неодушевлены, но на самом деле всё не так. Этих пилотов должна была забрать земля, но твоих родителей забрало к себе небо.
– Откуда вам известно обо всем этом?
– Потому что мой родной старший брат, Грегуар, ушел из этого мира так же, как ушли твои родители, Ким.
Юноша завороженно, не шелохнувшись, слушал летчика, глядя в его глаза.
– Его самолет также был найден без него самого, был найден мною, – продолжал Оливье. – Тогда мы летели в Андах друг за другом. Ничего не предвещало беды, Грегуар старше меня на пятнадцать лет, это он научил меня всему, что я знаю о полетах. Я летел за ним, всё было хорошо, как вдруг его самолет мгновенно стал падать вниз. Тогда я еще не понял, что произошло это от того, что кабина мгновенно осталась без летчика. Я тут же спрыгнул с парашютом из своего самолета, пустив и его прямо на горы. Не знаю точно из-за чего, я был растерян и ринулся вниз к уже разбившемуся самолету Грегуара, тогда только эта мысль пришла ко мне, я был молод, безрассуден. И нашел разрушенную машину без следов тела моего брата. Впоследствии я долго скитался по всему миру, был словно одержим, перестал летать. Брат слишком много значил для меня, вся последующая жизнь сузилась для меня в одной точке, я искал, сам не зная что. Два года спустя судьба завела меня в Танзанию, где в сельском округе городка Моши я забрел в хижину, одинокий, огрубевший, очерствевший от своей кручины. Хм… так, если мне не изменяет знание вашего языка, в России зовется мое состояние. В хижине жил странный белый человек, накормивший меня и давший ночлег. Встреча с ним меня изменила. Он был летчиком прежде и пережил то же самое, что я. Вот он мне всё и объяснил. Не стану вдаваться в детали, но всё, что я рассказал, истина. О ней известно немногим, то там, то здесь.
– А откуда вы так хорошо?..
– Знаю русский?
– Да.
– Ну, здесь ничего тяжелого и плохого нет, разумеется. Я наемник. Стал им сразу, как только снова начал летать. Это образ жизни в гораздо большей степени больше, чем профессия. И знаю много языков. У вас в стране… Да и вообще в мире мало кто представляет себе жизнь таких людей, как я. Русский стал четвертым языком, который я выучил. Это произошло в 1946, благодаря Грегуару, он научил.
– Ух ты… – тихо воскликнул, не удержавшись, Ким. – А до этого какими вы владели?
– Ну… родной – французский, в детстве выучил еще и английский, потом был итальянский, ему меня тоже научил Грегуар.
– Как так получилось, что вас, именно вас… наняли к нам, в закрытую страну? Это как-то связано с тем, что вы в ранней юности выучили русский, ведь так?
– Ты прав… Мне было 11 лет, когда я покинул Францию. Тогда все, кто мог, уезжали. У нас с Грегуаром родителей не было. Помню как сейчас рождество 1940 года, самое лучшее в моей жизни. Затем в нашу жизнь пришла тьма. Очень тяжело было. И всё как-то сразу – эвакуация и эти обезумевшие лица людей в давке на ночной пристани, проливной дождь над Ла-Маншем… Мы оказались в Англии. После Дюнкерка сердца людей вновь обагрились безудержной болью, которая не обошла и нашу семью. Я сразу стал работать, на полях возле военного аэродрома, на самом аэродроме, Грегуару позволили совершать военные вылеты вместе с английскими летчиками. В конце 1942 года ему пришло предложение вступить в авиационный полк «Нормандия – Неман» и уехать сражаться в Советский Союз. От предложения биться бок о бок со своими, с французскими летчиками, Грегуар не смог отказаться. Так он и провел войну, оставив после себя добрую память в вашей стране. Мне же пошла на пользу репутация моей фамилии, теперь ваше правительство доверяет мне, они очень часто предлагают мне в чём-либо поучаствовать. Не очень стоящий из меня рассказчик, верно? Но эти события я рассказал тебе, как умею. Ким, я здесь, потому что ты очень нужен мне. Ты должен выполнить одну мою просьбу.
– Нет! Нет, вы рассказываете всё очень хорошо. Я с большой радостью, если только это будет в моих силах!
– Там, вдали, ты должен повстречать нечто удивительное. Кажется, именно так сулят все прогнозы. То, что еще никто не видел, с чем никто не сталкивался. Вы не знаете, что это будет, и я тоже. Но я верю, что это будет хорошее! Вдруг там, в тайге среди лесов, ты найдешь двери в рай, Ким?
– Оливье, мы не можем прогнозировать ничего из этого точно.
– Да, но что за чудо может быть, если не рай? Вот, посмотри, – с этими словами летчик достал из широкого внутреннего кармана своей куртки довольно объемный и плотный конверт песчано-бежевого цвета, перевязанный тонкой бечевой, – здесь в дни моего отчаяния, во время поисков, ну и позже, конечно, я тщательно записал всё то, что хотел бы рассказать Грегуару, когда его увижу, – то, что не досказал ему при жизни. Всё самое важное. Я очень хотел бы, чтобы он прочел это до того, как я состарюсь и умру, то есть до момента нашей встречи там. Обещай, что передашь его там кому-нибудь? Действуй в зависимости от обстоятельств, но храни его, пока не передал, хорошо?
Юноша взял конверт и спрятал у себя под курткой.
– Хорошо, – сказал Ким. – Но уговор: если передать будет некому, Оливье, я отдам вам.
– Будь уверен, передать будет кому. Верь мне. Ну вот. Кажется всё получилось так, как я и планировал.
– Оливье, а отвезете нас на место исследования вы?
– Не знаю, Ким. Скажу честно, испытания вертолета близятся к концу, он значительно превосходит все ожидания, неполадок у него ни разу не возникло. Всё-таки ваше начальство никогда не прибегает к услугам людей со стороны в том случае, если в этом нет крайней необходимости. Да и меня-то пригласили в виде исключения. Не удивлюсь, если уже через пару-тройку недель пилотировать «Сокол» будет кто-то из местных парней.
– Вот как… Это очень жалко.
– Ничего, плохого точно не сделают, не волнуйся. Предлагаю разойтись, чтобы выспаться, ночь предстоит еще долгая.
– Давайте. Поймите, я переживаю лишь, что мы с вами в этой жизни не свидимся. Вот бы хоть раз еще с вами увидеться. Я никогда раньше не встречал… таких людей. Ведь я и сам о моих родителях предпочитаю не помнить – ушел в учебу, в работу, жил мечтой о свершениях в науке, а сейчас тоже думаю о работе.
– Что ты! Еще увидимся! – сказав эти слова, летчик скрылся в вертолете.
Ким же скрылся в палатке и, опустившись на походную кровать, еще долго смотрел на сложенную рядом куртку, в которой покоился тот самый конверт. Он очень быстро заснул, думая о бесстрашном, в чём-то несчастном летчике, не теряющем веры в лучшее. Думал о нем Ким и наутро, когда весь коллектив исследователей провожал Оливье в Хабаровск.
Сколько еще принесет эта экспедиция юноше внезапных, нечаянных будто открытий, которым суждено изменить его навсегда? Ким не знал ответа на этот вопрос. Жизнь менялась, и он менялся вместе с нею. Скоро начнется таяние снега и в лагерь придет масса новых впечатлений. С каждым часом приближается уготованная человечеству судьба…
10
Тем временем месяцы шли и с их течением оживала природа. Жизнь просыпалась, скидывая с себя, словно прекрасное белоснежное одеяло, снежный покров. Весна и ее ни с чем не сравнимые торжественные звуки пробуждения всего живого наполнили своей музыкой лагерь и местность вокруг него. Луговые птицы начинали запевать с самого рассвета, не прерываясь до наступления сумерек. Особняком в этом ансамбле стоял лес, возле опушки которого расположился лагерь исследователей. Вот оттуда птиц не было слышно. Да и не только птиц – ни шороха от забежавшей в норку лесной мыши, ни пчелиного жужжания не исходило из начинавшейся сразу за лагерем чащи.
Начинались теплые и солнечные майские дни. Оливье прилетал к ним каждую неделю, хотя так долго, как в тот зимний вечер, он уже никогда не засиживался. Жизнь ученых почти не изменилась за всё это время. Перемены произошли лишь с таянием снега: все стали чувствовать, что лагерь располагается все ниже и ниже по мере того, как стал исчезать сугроб под ним. И прогулки молодых людей стали всё более длительными – опушка была довольно обширной, так что можно было долго бродить по этому участку между поселком и лесом. По одному никогда не ходили, часто по двое, по трое. Очень много разговаривали. Частенько доходили даже до ближайшей реки Уды и берегов залива, до Нерана, в самых разных направлениях, но к ночи всегда возвращались. Был особый инструктаж, очень простой для выполнения. Можно было пораньше позавтракать, например в семь утра, и планировать вернуться с долгой прогулки, самое большее к полуночи. И тогда общее время прогулки – 17 часов – делилось на два. Получалось так, что идти от лагеря вдаль можно было 8 с половиной часов, затем следовало повернуть назад, миновав своеобразную «точку возврата».
Говорят, что в этих краях было очень неспокойно начиная с лет гражданской войны и заканчивая завершением второй мировой – лютовали белые отряды в лесах. Местное население долгое время было необразованным и дичало вдали от цивилизации, не переставая методично сдабривать своим невежеством осевшее здесь ядовитой зловонною плесенью кровопролитие. Стоит отметить, что до сих пор, судя по закрытой информации, неподалеку находили следы мелких и ожесточенных кровавых стычек полувековой давности – белые и красные, красноармейцы и фашистские коллабороционисты – закрытая и далекая от цивилизации территория в те лихие времена беспрестанно манила в свои дебри разбойничьи шайки разных сортов. Огромным трудом одиночек, пришлых и местных, в этих населенных пунктах удалось зачать ростки коммунизма, мирной жизни, сплоченного ведения хозяйства. Эти основы вымученно и невероятно медленно прививались в жизни сельчан, раз и навсегда оторванных от своей культурной прародины, не имевших в жизни ни образца поведения, ни смысла для нее. Всё добро здешнего общества, налаженные оленеводческие и рыболоведческие хозяйства – результат тяжкого жертвенного труда одиноких пришедших сюда коммунистов.
Но исследователи во время прогулок в особенности никогда не боялись за свою безопасность – ее обеспечивало руководство экспедиции с лихвой: любые места, куда только смогли бы забрести ребята, тщательно и незримо контроливались, чтобы никто не потревожил их покой. Не ходили молодые ученые только в сёла и в лес.
В сёла – из-за того, что хотели всячески избегнуть встречи с местным населением. Руководство не возбраняло им это, но общим решением коллектива уже здесь, по прибытии в лагерь, было установлено такое правило. Встречи с людьми могли нарушить ход научной мысли и общее спокойствие. Тот профессиональный климат, который сложился в лагере очень быстро, необходимо было сохранить.
В лес не заходили никогда опять-таки по негласному договору. В инструкции по этому поводу был предусмотрен специальный пункт, содержащий в себе нечто странное: там говорилось о том, что никому из экспедиции нельзя на время пребывания в лагере заходить в полосу леса на расстояние, превышающее 12 шагов. Именно так: не метров, а шагов. Никто не догадывался, отчего руководство дало им столь странные указания на этот счет, во всяком случае ребята решили вовсе не вступать в полосу леса.
Ким не переставал с каждым днем всё больше и больше думать об Анне. Эта девушка овладевала его сознанием всё сильнее, обрушив на сердце юноши чувства, неведомые ему никогда прежде. Нет-нет, они всегда были рядом. И тем не менее далеко. Их отдаляли особенности воспитания, присущие обоим. Прошло уже много времени с момента их последней долгой беседы, но, несмотря на это, они ни разу так и не поговорили вновь, ограничиваясь лишь краткими, ничего не значащими фразами. Анна никогда не заговаривала с ним первой, скорее всего, из-за природной девичьей гордости. Но и Ким, будучи под гнетом столь же природной застенчивости, не смел даже приблизиться к девушке, к которой его так безудержно тянуло сердце, не говоря уже о том, чтобы заговорить с ней первым.
И всё же на второе утро мая юноша осмелился заговорить с Анной:
– Аня? – тихо окликнул девушку Ким.
– Да, Ким?
– Можно мы немножечко пройдемся с вами вместе? – скромно, с каждым новым словом словно осмеливаясь, вопросил он. – Ведь сейчас… утро.
– Ну конечно! А куда? К реке? Пойдемте лучше к Нерану, Ким?
– Да… о да. Я… сам хотел предложить пойти по направлению к Нерану. Там луговые просторы между лесом и поселком такие огромные, просто бескрайние, что сами располагают к прогулке и разговору.
– И правда! – спешно отозвалась прекрасная девушка. Она даже и не замечала стеснение и нерешительность, исходящие от Кима.
Так они отправились на запад от лагеря, созвучно солнечным лучам, освещающим вслед им путь.