* * *
В голове роились тени.
Я плыла в лодке по черной воде под ночным небом. Руки чистые, волосы аккуратно заплетены и подвязаны желтой лентой. Я сидела на деревянной скамейке напротив брата и сестры.
– А когда мы будем дома? – я только и делала, что задавала вопросы. Окружающих всегда поражало терпение моего брата, спокойствие и серьезность, с которыми такой юный мальчик отвечал на вопросы младшей четырехлетней сестры.
– Когда пересечем море.
– А почему тут столько воды?
– Потому что сюда стекается десять тысяч рек.
– Это много! – я оглядела бескрайние просторы вокруг нас, но увидела лишь темноту, которую оттеняла одинокая луна.
– Прислушайся, – мой брат, мой орабони[18], наклонился над краем лодки. – Слышишь?
– Что слышу? – не поняла я.
– Сердцебиение моря.
Я вслушалась в шум волн, увидела, как плещется морская пена.
– Орабони, а что там, внизу?
– Черепахи, медузы, креветки. Много всяких существ.
– А они добрые?
– Да, добрые.
Я окунула пальцы в волны и спустя какое-то время смогла рассмотреть землю – такую близкую и вместе с тем такую далекую, освещенную луной и фонарями. Дом казался мне недостижимым краем, где живут волшебные существа. Но когда я повернулась к брату, чтобы рассказать ему об этом, его уже не было.
* * *
Меня разбудил легкий ветерок. Я открыла глаза и тут же заморгала, стряхивая с ресниц налипшую землю. Стояла ночь. Я лежала на спине, глядя в небо, а вокруг не было никого и ничего, кроме древних деревьев. Целых сотен деревьев. Я с трудом поднялась на ноги, и кости жалобно заныли. Голову пронзила острая, подобно ножу, боль. Пока она не утихнет, я решила осмотреться.
Справа, слева, спереди, сзади. Куда бы я ни глянула, вид везде был один и тот же: камни, ветки и шуршащая листва.
Надо было выбираться отсюда. Я, спотыкаясь, направилась к подножию горы. Низкие ветки и колючки цеплялись за юбку, а качающиеся на ветру тени деревьев тянули ко мне свои лапы. Я отчаянно карабкалась по склону и чувствовала себя крошечным ничтожным муравьишкой в мире гигантов.
Спуск привел меня к ледяной речке. Пришлось перебираться через огромные гранитные валуны, придерживая при этом юбку, чтобы не намочить. Тут я поскользнулась и, подняв вверх кучу ледяных брызг, приземлилась коленями и ладонями на скользкие камни. И пока я стояла на четвереньках, слишком ошеломленная, чтобы двигаться, вместе с холодом меня все больше и больше охватывало чувство беспомощности.
Неужели все, что я о себе думала, – что моя жизнь что-то да значит, – не более чем моя выдумка?
«Сейчас не время хандрить. Иди дальше, Соль». Это я умела.
Я сняла сандалии и принялась босыми ногами перепрыгивать с камня на камень, но слезы, обжигавшие мне щеки, застилали мой взор. Я прыгнула слишком далеко, нога соскользнула с края камня, и я снова упала вниз. Река вырвала сандалии у меня из рук.
– Нет! – закричала я, глядя, как черное течение уносит их все дальше и дальше. Эти сандалии сделала для меня сестра, и больше от нее у меня ничего не осталось.
«Иди дальше».
Когда я все-таки выбралась на берег, губы у меня уже посинели, а зубы стучали. Я снова углубилась в лес. Ветки и камни впивались в босые ступни, а сырость пробирала до самых костей. Нужно было развести костер. Я видела, как другие слуги высекают искры для костра из камней, однако сама так и не научилась. И все это время я не могла перестать думать о тигре. В бродящем меж деревьев ветре мне чудилось его дыхание, в хрусте земли под ногами – скрежет когтей, а русло реки громыхало его рычанием.
Вся гора была тигром – и голодным.
Я шла дальше, даже не зная толком, куда иду. Прошла целая вечность, прежде чем я увидела свет впереди. Мерцание факелов. Я остановилась и пригнулась, наблюдая за движущимися сквозь деревья фигурами. Следом за ними вол тянул груженную ящиками повозку. Мужчин с факелами было пятеро, и все они были быстрыми, высокими, худощавыми, одетыми в неопрятные хлопковые одежды. Между ними на коне ехал господин в шелковых одеждах и высокой черной шляпе с бусами. Такая шляпа свидетельствовала о высоком положении.
У каждого мужчины было по дубинке и мечу. «Стражники, – подумала я… – Или же разбойники».
Я медленно поднялась, чтобы убежать, но в этот момент под моей ногой хрустнула ветка. Затаив дыхание, я увидела, как один из мужчин повернулся на звук, а потом быстро указал рукой в моем направлении. От группы внезапно отделилась тень человека, которого я до этого не замечала; он бросился ко мне, грубо схватил за руку, впился пальцами так, что чуть не сломал кость. Он подтащил меня к остальным. Ноги не слушались, и, когда меня отпустили, я тут же распласталась на земле перед всадником.
– Пощадите, господин!
Мужчина спрыгнул с коня. Я не смела поднять голову, так что видела лишь кожаные сапоги возле моей руки.
– Поднимись.
Что-то в этом голосе заставило меня поднять взгляд. Под светом звезд я увидела вытянутое лицо, волевой подбородок и высокие скулы. Лицо женщины.
– А теперь скажи, – произнесла она, – что ты здесь делаешь совсем одна?
Я потеряла дар речи. А что здесь делает она, одетая в мужскую одежду?
– На этой горе не стоит гулять в одиночку. Пойдем, мы проводим тебя до дороги.
Я последовала за ними. Среди людей я чувствовала себя в куда большей безопасности, чем одна, а тем более рядом с женщиной. Женщиной!
– Ты так удивленно на меня смотришь. – Должно быть, она заметила, как я пялюсь на ее маскировку. – Когда мне предстоит долгая дорога, я предпочитаю притворяться мужчиной. Так гораздо безопаснее, да и непрошеного внимания меньше.
Мои губы округлились в безмолвном «о».
Мы доехали до дороги. Впереди в темноте меня ждала столица.
– Куда ты направляешься? – женщина остановилась в ожидании моего ответа, пока ее слуги уводили вола в сторону от Ханяна.
Долго думать не пришлось: я тотчас представила, где хочу оказаться. Дома. В причудливой хижинке, где я жила после побега от первого хозяина и его охваченного чумой дома. В хижинке, где мы с сестрой и ее мужем впоследствии провели почти десять лет в качестве напкон ноби – крепостных, живших вдали от хозяев. Мы обладали относительной свободой, не считая того, что наш второй хозяин требовал с нас ежегодной выплаты дани, и большую часть дней я действительно была свободна. С какой любовью я вспоминаю эти яркие дни: голубое небо, чистый стрекот цикад… Я могла спокойно спать в тени старшей сестры, не боясь, что меня грубо разбудят. Иногда, когда зимой выпадал снег, сестра незаметно подтыкала мне соломенную циновку. А в Ханяне я чувствовала себя рабом, причем легко заменимым. Никому я была не нужна. Они просто бросили меня умирать на горе с тиграми.
– Ты в бегах, да?
Меня пробрал мороз.
– Нет, госпожа, я бы не посмела!
– Чуть ранее на горе мы проезжали мимо группы полицейских. Сейчас они наверняка уже уехали. Они сказали, что одна из их тамо пропала. Судя по твоей форме и отметке на лице, ты как раз она и есть.
Я дотронулась до шрама на щеке, и меня обожгло воспоминание о красном металле и шипении кожи.
– Иди. Беги отсюда, – продолжила женщина. – Не возвращайся против своей воли.
Я опешила.
– Почему вы меня отпускаете, госпожа?
– Потому что я не верю в крепостное рабство. Низшие классы были придуманы теми, кто хочет угнетать других.
Я чуть не споткнулась о собственную ногу. Я уже слышала что-то подобное. Но прежде чем я вспомнила где, вол громко закряхтел и повозка внезапно накренилась. Ящики посыпались на землю. Один из них открылся: наружу выпали рулоны шелка, а из них в темноту вывалились какие-то квадратные свертки. Книги?
Я бросилась было помочь их собрать, но женщина резко меня остановила:
– Стой, где стоишь.
Я замерла на месте. Слуги все собрали и сложили обратно в телегу.
– Просто выбоина, госпожа, – успокоил один из них. – Ничего не пострадало.
Однако я чувствовала, что взгляды мужчин прикованы ко мне, видела, как у них сжались кулаки и побелели костяшки, когда они двинулись в мою сторону. Женщина подняла ладонь, и слуги тут же попятились. Словно тигры от огня.
– Что ты видела? – спросила меня госпожа.
Несколько мгновений я колебалась в смятении. Я увидела обычные книги, которые лично мне ни о чем не говорили. Но я чувствовала, что в ее вопросе таится подвох.
– Я ничего не видела, – ответила я.
Женщина мягко кивнула в знак одобрения.
– Можешь отправляться своей дорогой.
Это какая-то ловушка? Я никак не могла понять, с чего бы аристократке проявлять такую доброту. Я тщательно продумала ответ:
– Я не могу бежать. Некуда.
– Но у тебя есть дом.
– Когда рабы сбегают, их родной дом проверяют в первую очередь. – А еще дом слишком далеко от могилы брата. Я должна была сдержать свое обещание. – Так что теперь у меня нет дома. Я не могу стать кем-то иным, не тем, кем меня породили.
– И кем же тебя породили?
– Служанкой. Я принадлежу полиции и должна вернуться обратно. Как и положено послушной слуге, – заверила я ее.
– Служанкой, значит… Посмотри-ка на свои запястья. Что-то я не вижу на них цепей.
– Но я заклеймена.
– Старые шрамы можно выжечь.
Сердце в моей груди забилось тяжелее и медленнее. Ее слова были опасны, мятежны – и в то же время так сладки.
– Выжечь?
– Наши судьбы не высечены на камне, дитя.
Она немного прошла со мной вдоль дороги, окруженной полями колышущейся на ветру травы. Совсем скоро она вернется обратно к своим слугам, а мне придется идти дальше одной.
– Например, раб Чан Ёнсиль[19]. Он прекрасно это осознавал и при короле Седжоне[20] занял должность при дворе и стал прославленным изобретателем. Даже в древние времена многие рабы благодаря своей храбрости становились генералами. Как никто не рождается сразу со всеми почестями, так никто и не рождается рабом.
Да кто эта женщина такая? Она поправила одежды, и я разглядела у нее на шее ожерелье с бусинами и странным украшением в виде двух перекрещивающихся деревяшек. Кривой, непропорциональный крест.
Три
Я сидела на краю террасы в окружении знакомых высоких стен полицейского ведомства. Облака над моей головой заслоняли звезды и щепку луны, ночное небо было непроглядно черным, и лишь где-то на востоке эхом разносилось волнение одинокой птички.
Все горело от боли, но больше всего ныла голова, наполовину покрытая уже засохшей кровью. Хеён успокоила меня, что все будет в порядке, и ушла за сумкой с лекарствами, чтобы обработать и перевязать раны. Мне оставалось лишь прижимать к ране кусок ткани и ждать.
Но сейчас я даже при большом желании не могла бы двинуть и мышцей. На меня навалился вес последних часов – с той минуты, как я проснулась в лесу в полном одиночестве, а потом на босу ногу дошла до ведомства, встретив по пути загадочную женщину, – и пригвоздил меня к месту.
– Так, значит, она вернулась, – услышала я слова проходившего мимо полицейского. Глядя на меня, он замедлился. – А я думал, убежит, как в прошлый раз.
– Вы бы видели ее, когда она только пришла, – ответила старшая служанка, в руках которой дрожал поднос с чашками. – Волосы свисают на лицо, а платье – ох, платье! – мокрое до нитки и порвано, прямо как у попрошайки какой-то.
– Айгу[21]. – Похоже, полицейского это все едва ли тронуло.
Я прижала кусок ткани и ладонь к ушам, пытаясь заглушить голоса, однако это не помогло – я все еще их слышала, пусть и не так громко.
– Вы только посмотрите на нее, да она же наверняка в ярости! Бросили ее там умирать, а она…
– Тихо!
Я сразу поняла, что причина их внезапного молчания стоит буквально в нескольких шагах от меня. У меня заколотилось сердце: на краешек террасы сел инспектор Хан, пусть и не совсем рядом со мной: между нами запросто поместилось бы еще два человека. А потом он заговорил глубоким и тихим, как ночь, голосом:
– Мы тебя не бросали.
Я смотрела на его грязные кожаные сапоги, не в состоянии придумать, что бы сказать в ответ.
– Я послал людей на твои поиски и только-только их отозвал. Я бы ни за что не бросил ни своих полицейских, ни тамо.
Я почувствовала, как на груди слегка полегчало.
– Спасибо, господин, – робко поблагодарила я, глядя на его сапоги.
Между нами повисла тишина. Я подняла взгляд и увидела, что он повернулся ко мне. Впрочем, сказать наверняка, смотрит ли он на меня, я не могла: тень от полицейской шляпы полностью скрывала его глаза.
– У меня была младшая сестра, – неожиданно пробормотал он. – Твоя ровесница была бы, если бы не умерла.
Я молча поблагодарила мертвую девчушку за то, что она напомнила своему брату о моем существовании. Иначе он бы наверняка бросил меня. Для большинства вельмож я была всего лишь служанкой, и заменить меня было проще простого.
– Я перед тобой в долгу, – вдруг сказал он.
Я удивленно моргнула.
– За что, господин?
– Без тебя я был бы уже мертв.
– Для меня большая честь служить вам, господин. Но приди я раньше, вас бы не ранили.
– Кровь была не моя, а моего коня.
Я вспомнила брыкающееся на земле животное, мотающее головой вверх-вниз.
– О…
– Подойди, – подозвал он меня.
Во мне разгорелось удивление. Инспектор Хан всегда держался поодаль как от полицейских, так и от тамо. Я подвинулась к нему и тут же задалась вопросом, чувствует ли он жар моей взволнованности.
– Протяни ладонь.
Я подняла руку, и он вложил в мою ладонь что-то тяжелое и холодное: украшение с кисточками, норигэ, как то, что было у госпожи О, – только другого цвета и формы. Это была вырезанная из янтаря черепаха на длинной кисточке из голубых шелковых нитей.
– Я хотел подарить его сестре на день рождения, но не успел. Доверяю его тебе до тех пор, пока не исполню данное тебе обещание.
– Обещание, господин?
– Скажи, что ты желаешь больше всего? – спросил он. – Обещаю, оно будет твоим.
Я все еще глядела на украшение, не веря своим глазам, и правда соскользнула с моих губ прежде, чем я смогла полностью осмыслить, что под ней может крыться:
– Дом.
Его взгляд скользнул к метке у меня на щеке, и я тут же попыталась забрать свои слова обратно:
– В смысле…
– Когда мы завершим расследование, я его тебе верну.
– Что, господин?
– Твой дом. Я отошлю тебя обратно.
Я замерла, а когда все-таки осознала его слова, мое сердце задрожало от потрясения. Меня отправят домой… В место, которое всем – знакомыми улыбками, запахами, распорядком дня, – абсолютно всем нашептывало мне: «Твое место тут».
Брат как-то говорил, что, если слишком долго и слишком сильно чего-то хотеть, в конце концов оно начинает казаться далекой, недостижимой мечтой. И для меня дом уже становился подобной мечтой. А инспектор Хан взял и своим обещанием поместил надежду прямо мне в руки.
Это ведь взаправду? Взаправду, да?
– Ты ведь не из придворных врачевательниц, которых сослали в полицию за плохие отметки, – заметил мужчина. – Так как же ты очутилась в ведомстве?
Мне не сразу удалось собрать в кучу мысли, разбежавшиеся в разных направлениях. Наконец я заговорила срывающимся голосом:
– Я была служанкой-ноби[22] и принадлежала господину Пэку. Других слуг связывают с их хозяевами контракты, однако я была собственностью господина Пэка. Когда он решил продать меня в ближайшее полицейское ведомство в Инчхоне, у меня не было никакого выбора. А потом… потом моя сестра подслушала разговор полицейского и командующего.
– Что она услышала? – поинтересовался инспектор.
– Полицейский сказал: «Может быть, вы сумеете вернуть расположение командора Ли, если пошлете им эту служанку. Она сильная, а полиции нужны сильные тамо». И после этого меня перевели в столицу, – я терзала нижнюю губу, гадая, действительно ли инспектор Хан может выполнить свое обещание. – Срок моей службы – одно поколение.
– Службу можно и сократить.
– Деньгами? Но у меня на это уйдет слишком много времени, господин.