– Вот идет трубопровод, да. От него надо сделать ответвление. Оно приваривается. Туда входит фреза и эту перемычку внутри обрезает, – мужчина растопырил два пальца и крутил перед носом Димы, изображая фрезу.
Эдик посмотрел на них через донышко своей рюмки. Особой разницы, как смотреть – через рюмку или просто так, не было. Глаза плотно застилал хмельной туман.
– Ну, вот давайте спросим у кого-нибудь, – что-то доказывала полная женщина.
– Ну, давайте спросим. Давайте.
– Вот скажите нам, молодой человек, – полная женщина остановила проходившего мимо парня. – Вот вас как зовут?
– Порфа.
– Как?
– Порфа.
– Ка-а-а-к?
– Порфа. Порфирий. Вам что, имя не нравится? – парень набычился.
– Нет, почему. Имя мне нравится. Хорошее русское имя. Вот скажите-ка нам, Порфирий…
Эдик стал падать. Он схватился за скатерть, упал и сдернул все со стола вместе со скатертью. Последнее, что увидел Эдик, лежа на полу, было лицо отца.
– Что ж ты так нажрался, сынок? – сказало лицо и исчезло…
Когда Эдик проснулся и открыл глаза, то испугался. Он превратился в огромного великана. Эдик зажмурился и попытался вспомнить, что же было вчера. Мысли в голове лихорадочно скакали. Эдик вспомнил, что был в гостях, вспомнил мужчину с перстнем. В груди защемило. Эдику стало жалко себя. Он опять открыл глаза и попробовал пошевелиться. Нет, все было в порядке. Просто его голова находилась под столиком для телевизора. Нижнюю-то часть столешницы он и принял за потолок.
В детские годы Эдика у его родителей был похожий столик с боковой тумбочкой – на нем стоял телевизор черно-белого изображения «Горизонт». Тумбочку родители использовали для хранения медикаментов и прочих средств оказания первой медицинской помощи, включая зеленку и клей для ран «БФ-6», которыми они обрабатывали ободранные в кровь коленки своего сына.
Эдик встал. Голова закружилась. Он оперся о стол. Пошарил на себе галстук. Нашел его на спине. Снял. Засунул в карман. На диване похрапывал человек с явными признаками мужского пола, о чем свидетельствовала густая растительность под его носом. Больше в этой комнате никого не было, хозяева, по всей видимости, спали в другой. Эдик принялся проверять бутылки из-под спиртного. Не осталось ли там чего?
Набралось чуть больше половины рюмки. Эдик влил в рот. Подержал несколько секунд. Проглотил. Намотал на указательный палец край рубахи. Потер зубы. Говорят, два дня зубы не чистил. Он прошелся по квартире в поисках отца. «Тело» родителя Эдик так и не обнаружил и ушел домой.
Во второй половине дня родитель додумался до того, что Эдику просто необходимо сходить за молоком. Эдик взял один из трех оставшихся до получки рублей, отсчитал мелочь, прихватил металлический эмалированный бидон белого цвета, вмещающий три литра жидкости, и побрел дворами в сторону улицы Баумана. Направление движения Эдику было хорошо знакомо, там находилась сто тридцать вторая школа, в которой он учился, а по пути, на пересечении с улицей Девятого мая, был магазин, где продавали молоко.
Воздух в городе был свеж и прохладен. Катившееся к закату осеннее солнце уныло освещало серые, оставшиеся без листьев деревья на фоне подмерзшей земли, слегка присыпанной тонким слоем рано выпавшего снега. Не добавляли позитива землистого цвета дома с грязными фасадами и не отличавшимися изысканностью витринами помещений торговых предприятий, осуществляющих продажу товаров в розницу. Тоска терзала душу Эдика, жалость щемила сердце.
Возле магазина с неказистой, в тонах незамысловатой цветовой гаммы, вывеской «Продукты» Эдик увидел знакомого парня. Не так чтобы знакомого. Он видел его всего один раз в жизни, когда был на свадьбе с сестрой. Эдик подошел и поздоровался.
– А ты кто? – уставился на него парень.
– Да помнишь, на свадьбе у Завьяловых. Я был с Маринкой, с сестрой.
Парень попытался задуматься, но не стал этого делать и ошарашил Эдика:
– Дай пять рублей.
– А у меня нет.
Парень продолжал молча смотреть на Эдика. К ним подошли дружки парня, обремененный жаждой легкой наживы.
– Чево тут? – спросил один, кивнув в сторону Эдика.
– Щас он даст.
– Да у меня нет!
Парни подхватили его под руки и повели за магазин. Во внутреннем дворе, окруженном жилыми домами, компания вымогателей решила изменить свое финансовое положение в лучшую сторону путем перемещения денежных средств из чужого кармана в собственные руки. Один из парней держал Эдика, расположившись у него за спиной; другой – знакомый по знаменательному событию в жизни Завьяловых – стоял сбоку, контролируя ситуацию; третий полез Эдику в карман.
– «Дын-дын-дын», – сказал Эдик с интонацией, выражающей неудовольствие.
– Чё это он?
– Издевается. Щас я ему…
Тот, который лез в карман, замахнулся с явным намерением двинуть Эдика в лицо. И откуда только в такие моменты появляется реакция! Эдик отклонил голову, поэтому кулак попал не тому, кому предназначался. Руки державшего ослабли, Эдик вырвался и побежал по двору вдоль дома, затем свернул на улицу Девятого мая; дальнейший курс следования указала стрелка природного навигатора в голове Эдика – в правую сторону.
Между прочим, бежать пришлось в гору, наклон хоть и небольшой, но все равно ощутимый, тем более после вчерашней дегустации спиртных напитков. Как ни крути, а с природным навигатором не поспоришь: во-первых, бессмысленно; во-вторых, поздно. Оставалось одно – шевелиться, и чем активнее, тем лучше. Опасность, исходящая от преследователей, гнала Эдика вперед; в ушах свистел свежий прохладный воздух, ноги летели, едва касаясь земли.
Эдик свернул во двор – петлял, словно заяц, – проскочил сквозь арку, выбежал на улицу Мира, повернул направо, пробежал около ста метров, рядом с остановкой «Трамвайное депо» поскользнулся и упал. Шапка полетела в одну сторону, крышка от бидона – в другую. Подняли его подбежавшие парни. Эдик поблагодарил их, замахнувшись бидоном, и, воспользовавшись замешательством своих преследователей, заскочил в автобус, осуществлявший посадку-высадку пассажиров. Двери закрылись, и движение продолжилось по установленному маршруту; Эдик прекрасно знал, по какому именно, по одиннадцатому, поскольку другие автобусы здесь не ходили. Собственно, это его мало интересовало. Он пробрался к заднему окну – парни бежали за автобусом. Эдик корчил им рожи, пока они не отстали. Все-таки человек еще не может на равных состязаться с техникой.
Прошло совсем немного времени, как в дверь позвонили.
– На, – протянула соседка Эдику его шапку, – видела, как ты убегал.
«Это все из-за галстука, – думал Эдик, потирая ушибленное место. – Как надену галстук – обязательно что-нибудь случится!»
* * *
Он увидел, как она вылезала из автобуса со своей коробкой и авоськой— задом, через среднюю дверь. Коробку она держала бережно, нежно, как держат грудного ребенка. Правда, это ей плохо удавалось из-за авоськи. Эдик предложил ей свою помощь. Она согласилась и нехотя отдала ему коробку:
– Осторожно! Там сервиз. Кофейный.
Эдик безразлично кивнул.
– Еле дотащила, – после небольшой паузы продолжила она, с любовью поглядывая на коробку, – столько народу в транспорте. Я живу вон в том доме, – она показала свободной левой рукой на третий от дороги дом.
Это была молодая женщина небольшого роста, пухленькая блондинка с круглым лицом и широким носом. «Авоська в правой – значит правша», – предположил Эдик. На левой руке, которой женщина показывала дорогу к дому, гладкое, без камня, кольцо: «Либо разведена, либо замужняя католичка. Но католичка маловероятно, так как католики в наших местах встречаются не так часто».
Эдик занес коробку в комнату. Как выяснилось, женщина жила одна. Она сразу же принялась доставать из коробки сервиз; каждый раз, разглядывая очередную чашку или блюдце, женщина с восхищением взирала на фарфоровое чудо. Эдика заинтересовал пузатый продолговатый сосуд с ручкой и широким носиком, похожий на чайник для заварки.
– А это что? – спросил он.
– Это молочник.
Эдик потрогал носик, покрутил в руках сосуд, заглянул внутрь, зачем-то дунул в него и, отставляя в сторону, равнодушно изрек:
– По мне лучше телевизор.
Сервиз они составили в сервант, выстроив композицию с кофейником в центре. Эдик остался ужинать. Потом они смотрели телевизор. Кстати, кольцо оказалось все-таки не гладким, а с камнем, бледно-голубым топазом, хорошо сочетавшимся с аналогичного цвета глазами женщины, просто в тот раз кольцо на пальце повернулось камнем вниз, на внутреннюю сторону кисти руки; если быть точным, камней было три: один большой посередине и два маленьких рядом, расположенных вдоль кольца. Поздно вечером женщина, строго посмотрев на Эдика, спросила:
– Что, еб..ть меня будешь?
– Буду, – твердым голосом ответил Эдик.
Он почему-то забыл снять носки; голый, в носках, совершая ритмичные движения туда-сюда, Эдик, вопреки стараниям, не мог достичь кульминации сексуального возбуждения. Как говорил его школьный преподаватель по половому воспитанию, объясняя процесс близости между мужчиной и женщиной: «А потом побежит паровозик». Так вот в данном случае паровозик бежать не хотел.
Ерзая в кровати, Эдик утомил женщину. Она осторожно предложила:
– Утром продолжим.
– Утром мне на работу, – сквозь зубы процедил Эдик, при этом продолжая усердно двигать бедрами.
Надо заметить, что в тот поздний час, хоть и с опозданием, но паровозик на станцию все же прибыл.
Конечно же, у нее было имя. У всех людей есть имя. Даже у Маугли. И у нее было имя, только Эдик не знал какое, потому что не спрашивал. Может быть, она его называла, но Эдик не запомнил. Ну не запомнил Эдик ее имя, не расстреливать же за это. Когда он уходил, женщина приглашала Эдика зайти как-нибудь к ней. Эдик пообещал и, выйдя из дома, тут же забыл об этом.
Стрелки на циферблате часов, установившись в определенной позиции, свидетельствовали о завершении трудового дня. Эдик миновал заводскую проходную и пошел привычной дорогой, которой он ходил не один раз. Тем маршрутом, которым ходило большинство населения страны, и который был до боли знаком каждому. Он шагал в том направлении, по которому ноги несли сами, а от предвкушения предстоящего события в конце которого – сердце наполнялось радостью, сладко щемило в груди и теплой волной расходилось по всему телу.
Этот путь вел к ближайшему гастроному. В нем покупалась волшебная жидкость, залитая в бутылку с наклеенной на нее этикеткой, где значились столь любимые всеми градусы. Продолжалось движение в направлении соседних гаражей. За ними-то этот нектар и возливался внутрь, гася в душе пожар неутолимого желания.
Оставив за спиной проходную, Эдик, словно спортсмен к пьедесталу, прошествовал двести метров до улицы Чкалова, повернул направо, преодолел еще метров двести, перешел улицу Героев Хасана и устремился вниз по улице Чкалова, начинавшейся в логу, от речки Егошихи. Глаза четко фиксировали здание гастронома, суетившихся возле него людей, преимущественного мужского пола; Санёк Отинов уже толкался среди этого трудоспособного населения в ожидании своего товарища.
Эдик с Саньком купили бутылку и наблюдали, как понижается уровень ее содержимого, постепенно заполняя их желудки. Между тем пространство за гаражами жило своей жизнью, вспыхивая на время яркой путеводной звездой. Оно гудело, шумело, как какой-нибудь Бродвей. Казалось, что именно здесь находится центр Вселенной!
Счастливые обладатели алкоголя, одурманенные плодами Бахуса, покидали территорию наслаждения. На их место приходили другие, еще не вкусившие заветного напитка. Стаканы передавались по рукам. Очищались от серебряной упаковки плавленые сырки и аппетитно поглощались, наскоро пережеванные.
– Вот раньше жизнь была, – вспоминал приятные моменты своей жизни пожилой рабочий, раскуривая овальную сигарету без фильтра. – Выходишь летом с завода – тут тебе пиво охлажденное! Выходишь зимой – пиво подогретое!
Пожилой рабочий взял в руку протянутый ему стакан, дошедший до него по кругу, и, оттопырив мизинец, медленно, с чувством, выпил.
– Да-а-а. Не видать нам коммунизма как своих ушей! – произнес выходивший из-за угла дед, застегивая ширинку.
Дед смачно высморкался и, плавно покачиваясь, побрел к месту своей прописки.
Стоял теплый летний вечер. Было еще не поздно, но солнце уже исчезло. Небо затянуло тучами. В воздухе ощущалось предгрозовое состояние; было душно и безветренно. Создавалось впечатление, что все замерло в предвкушении чего-то.
Эдик любил это состояние остановившегося настоящего, еще не начавшегося, но уже осязаемого грядущего. Он шел домой по пустынной аллее сквера имени XXII съезда КПСС, вдыхая полной грудью пахнущий дождем городской воздух. Его душа стонала от счастья; в животе плескалось необходимое ему для жизни количество алкоголя, туманя мозги и поражая печень.
Впереди Эдик увидел двух парней. Он сосредоточился и решил осторожно, чтобы не причинить людям неудобства и не задеть их, ровненько пройти между ними. Парни тупо смотрели на Эдика. Когда он прошел точно посередине, они, не говоря ни слова, набросились на него с кулаками.
– Вы что?! – вскричал удивленный Эдик.
Парни молча продолжали его колотить.
– Что вы де… – удар по левой щеке не позволил Эдику договорить фразу до конца.
Ничего не понимая, Эдик отмахивался от них. Он попытался пнуть одного из парней, но тот увернулся, и нога пролетела мимо. Удар в нос успокоил Эдика. Перед глазами поплыли красные круги…
Очнулся Эдик, обнимая дерево, держась за него одной рукой. Другой он прикрывал распухший нос. Жутко болела нога. Видимо, вывихнул, когда пинал парня.
Позже Эдик узнал, что эти два великовозрастных «лба» играли в «чи́ку», а он на эту «чику» наступил. По всей вероятности, парни решили вспомнить свою молодость, так как «чика» – это игра на деньги, точнее игра, в которой разыгрываются монеты различного достоинства; поскольку ставки представлены разменными монетами, не составляет особого труда предположить, что в «чику» играли, в основном, подростки.
Спустя время, в школьные годы Гены, пришедшиеся на эпоху развитого социализма, популярностью пользовалась другая игра, называемая «хватом». В отличие от «чики», «хват» намного проще в плане организации: не нужно искать ровную площадку, чтобы нарисовать линию – кон, устанавливать на нее столбиком монеты участников, решками вверх, от кона на определенном расстоянии рисовать другую линию, из-за которой участники бросали биту. Кстати говоря, еще одно обстоятельство не в пользу «чики»: необходимость иметь дополнительный реквизит – биту в виде плоского камня или свинцовой шайбы.
По правилам игры в «хват» монеты клали на внутреннюю сторону указательного и среднего пальцев. Затем подбрасывали и старались поймать на тыльную сторону руки. После монеты вновь подбрасывали и ловили сверху в одну ладонь. Перед игрой участник заявлял, каким количеством хватов он будет ловить монеты – либо все одним разом, либо несколькими. Например, если участников двое и один ставит монету достоинством в двадцать копеек, другой две монеты по пять копеек и одну десятикопеечную. В сумме получается сорок копеек четырьмя монетами. Можно поймать все за один раз, это самое простое; можно заявить два хвата, можно три или четыре – здесь все зависит от сноровки. Если поймал, то монеты твои. Существовало своего рода мошенничество, когда участник, рассчитывая на невнимательность партнера, намеревался выиграть, используя три хвата, ловил за два, а третий хват совершал в холостую.
В «хват» играли везде: на перемене в коридоре, в туалете, на крыльце школы, за школой, да где угодно. В случае какой-нибудь неблагоприятной ситуации, просто сжимаешь кулаки, опускаешь руки и притворяешься паинькой. А что я делал? Я ничего не делал. Ну, махал руками. Это мои деньги. И все в таком духе.