– Давай сканируй своего ламу. А я позвоню Люси Расселл, новой заведующей лондонским филиалом «Дигитас».
– Кстати, как она?
– Пока неясно, хотя… Ты же меня знаешь – мне быстро все наскучивает. А с ней мне не скучно. Обычно со мной все соглашаются, но она не боится указывать мне на ошибки. – Хантер провел носом по рейгановскому красному галстуку, морщинистому улыбчивому лицу и подозрительно черной шевелюре.
Они попрощались, обнявшись и похлопав друг друга по спине, и Сол отправился в шестимильное путешествие от ранчо Хантера по дороге, лентой петляющей вдоль берега.
Хантер вернулся в особняк, протер стекла фотографий экранной салфеткой и повесил сенатора Голдуотера и президента Рейгана на положенные им крючки на стенах роскошного, облицованного дубовыми панелями кабинета, который выглядел вполне традиционно, если не считать двух угловых стен толстого стекла, наконечником стрелы нацеленных в море, так что брутально-мужское помещение, залитое светом, словно бы парило в воздухе. Он был на взводе и с нетерпением ждал разговора с Люси. По плану телефонный звонок следовало сделать через пятнадцать минут. Хантер расположился в красном кожаном кресле, напротив сияющих ножен бесценного самурайского меча, подвешенного между книжных полок на противоположной стене кабинета.
Сол, Люси и остальные члены команды были консильери[5] Хантера, а сам он претендовал на жизненно важную область человеческих устремлений, именуемую наукой, которую сообщество миллиардеров зачастую оставляло без внимания, в отличие от искусства, животных, оперы, Марса, сирот и широко известных заболеваний. Привлечь внимание было непросто, особенно теперь, когда Билл Гейтс окучивал малярию, а у Метрополитен-музея появилось больше филантропических крыльев, чем у дрозофилы-мутанта, но Хантер основал исследовательский фонд, занимавшийся поиском научных решений многочисленных мировых проблем. К сожалению, всякий раз, когда у Хантера возникала интересная мысль, работой над ней неизбежно занимался «Дигитас». Однако для человека его финансовых возможностей появляться в обществе без фонда было так же неприлично, как строителю разгуливать по строительной площадке без каски. За ужином, на котором Хантер познакомился с Люси, он мельком, просто к слову, упомянул свой фонд, а она ответила: «Для иностранцев в Америке слишком много филантропии и слишком мало благотворительности. Люди идут на самоубийство, лишь бы доказать, что они заслуживают хоть немного самой обычной доброты, а горстка богачей только и делает, что хвастает своей щедростью – особенно если она не облагается налогом». Вот тогда Хантер и решил переманить Люси к себе.
До звонка оставалось восемь минут, и Хантер ощутил, как подступает привычная катастрофа: потушило. Он взглянул на Джимми Картера (следующего на очереди), но понял, что готовить дорожку поздно – до звонка не успеть. Пунктуальность и контроль были неимоверно важны для него, возможно, потому, что сам он был совершенно неподконтролен. Такой образ жизни он вел с юношеских лет; теперь это случалось редко, но бурными всплесками, однако риск сопровождал его всегда и везде. В Принстоне, где ему смутно помнилось присутствие Сола, по ночам Хантер писал рефераты, которые надо было сдавать наутро. Пропорцию он установил следующую: двадцать строчек текста на одну дорожку кокаина; реферат, начатый с напыщенной уверенностью, постепенно превращался в витиеватую неразбериху. Надо было остановиться. Человеку на пороге пятидесятилетия так жить нельзя, но, несмотря на всю терапию, оставались уголки, куда он так и не смог добраться, какие-то необезвреженные бомбы, неустранимая склонность к разрушению. В эти последние болезненные минуты можно было проверить в телефоне состояние финансовых рынков или расписание встреч, которое Джейд присылала каждое утро, но вместо этого Хантер оцепенел и мрачно разглядывал роскошный интерьер своего кабинета до тех пор, пока цифры на часах не показали нужное время. Он ударил кулаком по ладони, встряхнулся и набрал номер Люси:
– Люси! Как дела?
– Привет, Хантер! У тебя здесь очаровательные апартаменты. Ты рад предстоящей поездке?
– Не то чтобы очень, – сказал Хантер. – Но рад, что увижусь с тобой, и рад, что ты подготовила великолепные встречи. Я двенадцать лет прозябал в хлябях ваших островов, пока не закончил Вестминстерскую школу и не поступил в Принстон. Возвращение в Штаты стало для меня чем-то вроде похода на Супербоул после того, как навестил бабушку в доме престарелых. В Лондон мы переехали, когда мне было шесть лет. Отец тогда вручил мне первую в моей жизни пятифунтовую банкноту, и я решил, что англичане назвали свою валюту в честь нашего семейства – пять фунтов стерлингов. Психоаналитики очень любят такие замечания: ну как же, ранний признак гипертрофированного нарциссического чувства собственного величия.
– Оно у тебя до сих пор сохранилось, – осторожно пошутила Люси, исследуя границы новых отношений.
Теперь, когда телефонный разговор начался, Хантер осознал, что в нем говорит кокаин, но остановиться было невозможно.
– Знаешь, Люси, – заявил он, – миром правят посредственность комиссий, паралич системы сдержек и противовесов и милостивая мегаломания богачей. Все остальные просто орут в стеклянном колпаке, из которого выкачан воздух, – как ни прислушивайся, не разберешь ни слова, не узнаешь, чего они хотят. «Что-что? Простите, я вас не слышу!» Исторический «процесс» – удел человеческого мусора, удерживающегося на плаву приливными волнами моды и судьбы. Я верю в исключительные личности, Люси, в тех, кто приносит радикальные перемены, и очень надеюсь, что ты – одна из них, потому что в моей команде работают только такие люди. Итак, что ты для меня приготовила?
– Я подтвердила все интересующие тебя встречи, – сказала Люси. – С главами почти всех научных департаментов Оксфордского университета. Департамент психиатрии разработал виртуальную психотерапевтическую программу под названием «Аватар», очень многообещающую. Она помогает пациентам с шизофреническими расстройствами…
– Шизофрения меня не интересует, – оборвал ее Хантер. – Ею страдает лишь один процент населения, по большей части бедняки.
– Почти все население земного шара – бедняки.
– Ты не видела моей адресной книги, – хохотнул Хантер.
– Могу себе представить, – с досадой сказала Люси.
– Чем выше твой социоэкономический статус, тем больше вероятность, что тебе поставят диагноз «биполярное расстройство», а не «шизофрения», хотя симптомы будут одними и теми же. Я вовсе не против «Аватара» и синтеза «человек-машина»: интернетные контактные линзы, раз моргнул – и получил доступ к мировой сокровищнице знаний. А диктовать будем не слова, а мысли, представляешь? Из синапсов – прямо на экран, у нас есть великолепный стартап, они как раз над этим работают, проект называется «СайнАпп», патентные заявки уже поданы. В общем, шизофрения – это слишком узкая специализация, но если программа работает и для биполярных расстройств, то можно и ознакомиться поближе.
– В науке все узкоспециализированно, – вздохнула Люси. – Все считают ученых высоколобыми интеллектуалами, но очень немногие научные работники способны критически проанализировать и оценить свои методологии. Им не до того, они ищут финансирование, постоянный контракт или просто заняты тем, что лазерным лучом тычут в каждую клеточку нематоды – а поскольку червячок не больше миллиметра длиной, то работа это непростая, – в поисках ингибитора апоптоза, то есть гибели клетки.
– Ингибитор гибели клетки? Ты знаешь, кто ведет эти исследования? Организуй мне встречу, включи в расписание.
– Когда мы с тобой встречаемся? – спросила Люси, с огромным трудом сдерживая раздражение.
– Самолет приземлится в Фарнборо в семь утра. Слушай, вот почему пассажиры коммерческих авиалиний всегда говорят «мой самолет приземлится», а те, у кого есть свой собственный самолет, всегда говорят просто «самолет»?
– Да, удивительно, – пробормотала Люси.
– Приезжай в аэропорт. Водитель за тобой заедет.
Люси не успела ничего сказать, потому что Хантер положил трубку.
– Вот мудак, – проворчала Люси, швырнув телефон на диван – на хантеровский диван.
Апартаменты Хантера одновременно и смягчали ее раздражение, и усугубляли его. На шее и на запястьях запульсировали жилки. Поначалу Хантер заманивал ее к себе в компанию, всячески подчеркивая, что ее академические знания найдут там лучшее приложение, что она принесет несказанную пользу миру, и, разумеется, предложил удвоить ее жалованье. Все это, вкупе с выходным пособием, полагавшимся в том случае, если ее уволят не за должностное или иное преступление, заставило Люси проигнорировать тревожные слухи о «сомнительном» прошлом и о «взрывном» характере Хантера. А теперь ей приходилось мириться с тиранией его капризов и угроз… Боже мой, вот опять…
По едва заметным признакам она определила неминуемое приближение очередного приступа паники. Едва Люси успела сесть рядом с отброшенным телефоном, как на нее навалилась тяжесть. Увеличенная сила притяжения словно бы сконцентрировалась в одном месте, все внимание сосредоточилось на правой стороне тела, а сознание беспомощно наблюдало за этим откуда-то со стороны, как мать в парке аттракционов, глядящая на своего визжащего отпрыска, вжатого в сиденье бешено крутящейся карусели. Потом начались судороги, сперва редкие, но участившиеся, когда приступ достиг пика. В то же время Люси ощутила какое-то чуждое бурление в правой стороне тела, как если бы в поясницу впрыснули содержимое сифона с газировкой. Все это длилось около минуты, оставив после себя легкое головокружение, а онемевшую ногу и ступню свело и покалывало.
Если это приступ паники, подумала Люси, то очень действенный. Ее на самом деле охватила жуткая паника. Придя в себя, Люси позвонила своему приятелю Эшу, доброму умному доктору, который сразу же вызвался ее навестить. Он тщательно осмотрел Люси, заставил ее несколько раз упереться ступнями в его ладони, пересечь комнату по прямой, постоять то на одной, то на другой ноге. Люси проделала все это с большим успехом и адекватно отреагировала на удары резинового молоточка.
– Наверняка это из-за стресса, – сказал Эш. – Однако, поскольку симптомы сосредоточены в конкретном месте, я договорюсь, чтобы тебя осмотрел невролог, и попробую завтра записать тебя на МРТ, проверить, не повреждены ли нервные окончания в ноге. А пока вот тебе зопиклон, отоспись хорошенько.
После разговора с Эшем Люси почувствовала себя намного лучше, а поскольку почти никогда не принимала снотворного, уснула очень быстро и надолго.
5
Оливии, в прекрасном настроении, было все равно, где встречаться, но она не могла понять, почему Люси пригласила ее на ранний ужин именно в «Благородную гниль». Вечер выдался сухой и ясный, поэтому Оливия решила пройтись пешком от офиса своего издателя. После долгих переговоров ей все-таки удалось включить в книгу межпоколенчески-травмированных мышей и убедить редактора в необходимости переверстать макет. Выходные с Фрэнсисом растянулись на четыре ночи, поэтому мышами она смогла заняться только утром, в поезде, соприкасаясь с Фрэнсисом ногами под столом. Расстались они лишь на вокзале Виктория. Оливия отправилась домой к родителям, а Фрэнсис пошел на встречу в Ассоциацию почвоведов. Теперь, спустя девять долгих часов, они оба спешили на Лэмз-Кондуит-стрит.
В прошлую пятницу, на пути со станции домой, Фрэнсис предупредил Оливию, что у него нет интернета, причем сперва произнес это извиняющимся тоном, но потом признался, что ему очень нравится возможность покидать сетевой улей коллективного сознания и пчелкой-шатуном устремляться подальше от жужжащего рабства колонии. Поначалу беседа неспешно раскачивалась в уютном гамаке обсуждения грядущей экологической катастрофы, но затем Фрэнсис начал описывать перспективы, предлагаемые восстановлением дикой природы, а также предположил, что Гея, то есть коллективный разум планеты, или, по крайней мере, рациональное представление о планете в целом, намерена отомстить и вскоре стряхнет с себя человеческую заразу, отравляющую так называемую критическую зону, тонкий голубой слой воздуха и воды, где обитают сложные формы жизни. Вне всякого сомнения, уцелеют древние семейства бактерий, вирусов, грибов и насекомых, в равной степени равнодушно воспринявших и эпоху антропоцена, и туповатых, медлительных динозавров. К гипотезе о Гее Оливия отнеслась скептически, полагая, что жажда власти и удобств самостоятельно и неторопливо, беспилотник за беспилотником, расправится со своими приверженцами.
– С Геей или без Геи, все сводится к одним и тем же экзистенциальным страхам, – сказала она, когда Фрэнсис припарковал машину у дома.
Вместо ответа он с обезоруживающей улыбкой посмотрел на Оливию, словно оба понимали, что дискуссия происходила лишь для того, чтобы скрасить поездку от станции. Они прибыли в место, куда не добираются отслеживающие куки-файлы, где невидимые соглядатаи не в состоянии дистанционно включить микрофоны и камеры в коммуникационных устройствах, в место, извечная безликость которого составляла суть его существования, а не объявляла о своем расположении во всемирной сети, вызывая тем самым байесов каскад сбора данных, самоусиливающихся поведенческих моделей и персонализированных новостей, и где наконец-то можно было прекратить обсуждение того, какая версия вымирания им грозит, чтобы перейти к выяснению настоящей причины, по которой они здесь оказались.
Они отправились прямиком в спальню, не распаковывая вещей и обойдясь без обзорной экскурсии по дому, что помогло Оливии отвязаться от мыслей либо о смущенной неловкости, либо о бурной страсти, которые мучили ее с тех самых пор, как она приняла приглашение Фрэнсиса. Однако же чего Оливия не представляла, равно как и обоев в широкую небесно-голубую и кремовую полоску и обшарпанного вязового бруса потолочных балок и оконных рам, так это глубины своего доверия к Фрэнсису, которое она к тому времени уже ощущала или ощутила спонтанно – сказать было трудно, поскольку их предыдущая встреча прошла в каком-то дурмане, превращавшем импульсивность в спонтанность, а хмельной угар – в судьбоносность.
В торжественном молчании Фрэнсис провел Оливию на второй этаж, где они вскоре разогнали остатки призрачной дымки, окружавшей их первый вечер в Оксфорде, и встретились лицом к лицу, глядя друг другу в глаза, не отвлекаясь ни на смущение, ни на фантазии, искренне улыбаясь наслаждению, которое они черпали друг в друге. А потом они лежали бок о бок, сплетенные, но безмолвные, не рассыпая попусту комплименты и уверения в обретенном блаженстве, потому что оба сознавали, что именно произошло; в этой сияющей тишине разум Оливии избавился от всех впечатлений, кроме осознания сияния и тишины. Они снова начали целоваться, как пловцы, которые, выйдя на обжигающий песок тропического пляжа, тут же передумали и снова вернулись в бушующий океан. Им нужно было столько сказать друг другу, что разговаривать было незачем. Слова попросту умножили бы отличительные признаки, уничтожаемые тем, что сейчас пронизывало и окружало их, как магнитное поле, заставляющее железные опилки складываться в очертания цветка.