В этом баре стены и потолок были увешаны нелепыми музыкальными инструментами-гибридами, а полки за стойкой заставлены древними бутылками, затейливыми статуэтками и прочим никчёмным хламом. Уровень шума относительно низкий, и я пил что-то такое, что на вкус не походило на отраву, причиняющую слишком много вреда моему организму. В воздухе чувствовался слабый привкус мускуса; на столиках стояли вазочки с леденцами.
– Зачем ты это делаешь, твою мать?
– Что? – обалдело тряхнула головой Трепп. – Держу кошек? Мне нравятся ко…
– Работаешь на эту долбаную Кавахару. Это же жертва аборта, треклятая шлюха-маф, не сто́ящая даже пепла от сигареты. Так почему же ты…
Трепп схватила меня за руку, которой я оживлённо жестикулировал, и на мгновение мне показалось, что драки не миновать. Во мне пьяно ожила нейрохимия.
Но вместо этого Трепп с любовью обвила моей рукой своё плечо, привлекая к себе. Моргая по-совиному, она заглянула мне в глаза.
– Слушай, что я тебе скажу.
Наступило затянувшееся молчание. Я подождал, пока Трепп, сосредоточенно нахмурившись, сделает большой глоток из бокала и поставит его на стол с преувеличенной осторожностью. Наконец она погрозила пальцем.
– Не суди и не судим будешь, – запинаясь, промямлила она.
Другая улица, спускается вниз. Идти вдруг легче.
Над нами в полную силу высыпали звёзды, более яркие, чем те, что я видел в Бей-Сити. Остановившись, я задрал голову, наслаждаясь ночным небом, пытаясь отыскать взглядом созвездие Единорога.
Тут. Что-то. Не так.
Чужое небо. Ничего знакомого. У меня под мышками выступил холодный пот, и внезапно отчётливые яркие точки превратились в армаду, надвигающуюся извне, готовящуюся начать бомбардировку планеты. Марсиане вернулись. Мне показалось, я вижу их, выжидательно кружащих в узкой полоске неба над нами…
Я начал падать, и Трепп едва успела меня подхватить.
– Эге-ге! – рассмеялась она. – Что ты там увидел, кузнечик?
Чужое небо.
Становится всё хуже.
В другом туалете, залитом болезненно ярким светом, я пытаюсь запихнуть в нос порошок, который мне дала Трепп. Мои ноздри уже пересохли и горят, порошок постоянно высыпается обратно, показывает мне, что для этого тела уже достаточно. За спиной открывается дверь кабинки, и я бросаю взгляд в большое зеркало.
В кабинке появляется Джимми де Сото, в полевой форме, испачканной грязью Инненина. В жёстком свете туалета его лицо выглядит особенно плохо.
– Всё в порядке, приятель?
– Не очень. – Я чешу ноздрю, в которой, похоже, начался пожар. – А ты как?
Джимми машет рукой, показывая, что жаловаться нечего, и приближается к зеркалу. Срабатывают датчики, реагирующие на свет, из крана начинает литься вода, и Джимми, склоняясь над раковиной, моет руки. Грязь и кровь, смытые с кожи, образуют густой бульон, закручивающийся крохотным водоворотом в сливном отверстии раковины. Я чувствую плечом прикосновение тела Джимми, но его единственный уцелевший глаз пригвоздил меня к отражению в зеркале, и я не могу или не хочу оборачиваться.
– Это сон?
Джимми пожимает плечами и продолжает оттирать руки.
– Это край, – отвечает он.
– Край чего?
– Всего.
Всем своим видом Джимми показывает, что речь идёт о чем-то само собой разумеющемся.
– Мне казалось, ты приходишь ко мне только во сне, – говорю я, как бы ненароком бросая взгляд на его руки.
С ними что-то не так; сколько бы грязи ни отскрёб Джимми, остаётся всё больше и больше. Ею уже забита вся раковина.
– Что ж, можно сказать и так, приятель. Сны, галлюцинации, вызванные стрессом, напряжённая работа мысли, как сейчас. Понимаешь, это и есть край. Трещина в действительности. То, где наступает конец таким глупым ублюдкам, как я.
– Джимми, ты умер. Я уже устал повторять тебе это.
– Угу. – Он трясет головой. – Для того чтобы добраться до меня, ты должен сам спуститься в трещину.
Бульон из крови и грязи начинает стекать в раковину, и я вдруг понимаю, что, когда он вытечет, Джимми тоже исчезнет.
– Ты говоришь…
Он печально качает головой.
– Всё это слишком сложно, мать твою, чтобы вдаваться в подробности. Ты ошибочно полагаешь, что в наших руках находятся рычаги контроля действительности, только потому, что мы можем зафиксировать какие-то её отдельные крохи. Но все гораздо серьёзнее, приятель. Гораздо серьёзнее.
– Джимми, – беспомощно развожу руками я, – ну какого хрена, что мне делать?
Он отступает назад от раковины, и его изуродованное лицо кривится в жуткой усмешке.
– Вирусная атака, – отчётливо произносит Джимми. При воспоминании о моём собственном крике на побережье Инненина меня прошибает холодный пот. – Ты ведь не забыл, не так ли?
С этими словами, отряхнув воду с рук, Джимми исчезает, словно призрак.
– Послушай, – рассудительно промолвила Трепп, – Кадмин должен побывать в резервуаре, чтобы загрузиться в искусственную оболочку. По моим оценкам, пройдут почти целые сутки, прежде чем он хотя бы узнает, удалось ли ему тебя убить.
– Если он не успел уже загрузить своего двойника.
– Это исключено. Не забывай вот о чем. Кадмин расстался с Кавахарой. Понимаешь, теперь у него уже нет средств на подобные штучки. Ему приходится действовать на свой страх и риск, а поскольку за ним охотится Кавахара, его можно считать отработанной фигурой. Вот увидишь, не сегодня-завтра с Кадминым будет покончено.
– Кавахара будет держать его столько, сколько потребуется, чтобы давить на меня.
– Ну да, конечно. – Трепп смущённо уставилась в бокал. – Наверное, ты прав.
Потом было ещё одно место, вроде «Кабель» или как-то ещё в таком роде. Стены там были обиты разноцветными толстыми кабелями, из их распоротых оболочек прядями жёстких медных волос торчали тщательно уложенные дизайнерами провода. По стойке бара были ритмично расставлены крюки, обмотанные тонкой проволокой, со сверкающими серебряными микроразъемами на конце. В воздухе под потолком висела огромная парочка, голографический штекер и разъём, и они судорожно сливались в соитии под навязчивый ритм, заполняющий помещение, словно вода. Время от времени агрегаты, казалось, превращались в половые органы, но, быть может, это галлюцинации от тетрамета.
Я сидел у стойки, и рядом с моим локтем в пепельнице дымилось что-то сладкое. Судя по ощущению липкости в лёгких и горле, я курил эту дрянь. Бар был полон людьми, но меня не покидала странная уверенность, что я здесь один.
У стойки сидели и другие посетители, подключённые к разъёмам на тонкой проволоке. Под опущенными веками дёргались глазные яблоки, губы изгибались в мечтательных улыбках. Среди них была и Трепп.
А я был один.
В отшлифованную внутреннюю поверхность моей головы стучалось что-то похожее на мысли. Взяв сигарету, я угрюмо затянулся. Сейчас не время для размышлений.
Не время для…
Вирусная атака!!!
…размышлений.
У меня под ногами мелькали улицы, как мелькали развалины Инненина под армейскими ботинками Джимми де Сото, жившего в моих сновидениях. Так значит, вот как он это делает!
Женщина с алыми губами…
Наверное, ты не можешь…
Что? Что???
Разъём и штекер.
Пытаюсь тебе кое-что сказать…
Не время для…
Не время…
Не…
Мысль ускользает подобно тому, как устремляется в водоворот вода, что смывала с рук Джимми кровь и грязь, стекавшие в сливное отверстие раковины…
Ускользает снова.
Но мысль была неотвратима, как рассвет, и всё же нашла меня на рассвете на белых каменных ступенях, ведущих вниз, к чёрной воде. Вдалеке, за водой, смутно маячили какие-то величественные сооружения. В быстро сереющей темноте я мог различить деревья. Мы находились в парке.
Трепп опёрлась на моё плечо и предложила зажжённую сигарету. Машинально затянувшись, я выпустил дым через обмякшие губы. Трепп присела на корточки рядом. В воде у наших ног плеснула невероятно огромная рыбина. Я слишком вымотался, чтобы как-то реагировать на её появление.
– Мутант, – заметила Трепп.
– То же самое можно сказать и про тебя.
Обрывки разговора далеко разнеслись над водой.
– Болеутоляющие тебе не нужны?
– Возможно. – Я проанализировал состояние своей головы. – Нужны.
Трепп молча протянула упаковку пёстрых капсул.
– Что ты собираешься делать?
Я пожал плечами.
– Вернусь назад. Займусь тем, что мне приказано.
Часть 4
Убеждение
(Вирусное искажение)
Глава двадцать седьмая
По дороге из аэропорта я трижды сменил такси, каждый раз расплачиваясь наличными, и наконец поселился в круглосуточной ночлежке в Окленде. Тем, кто следил за мной с помощью электроники, придётся изрядно потрудиться, чтобы меня найти, и я был уверен (в разумных пределах), что физического «хвоста» тоже не было. Это уже походило на манию преследования. В конце концов, сейчас я работал на «плохих», а у них не было причин организовывать слежку. Но мне не понравилось насмешливое замечание Трепп: «Будем держать связь», брошенное на прощание в аэропорту Бей-Сити. К тому же я пока не мог сказать с полной определённостью, чем именно собираюсь заняться. А раз этого не знал я, естественно, мне не хотелось, чтобы об этом узнал и кто-то ещё.
Номер ночлежки был подключен к семистам восьмидесяти шести каналам кабельного головидения, голографическая порнуха и выпуски новостей рекламировались на дисплее в режиме ожидания. Самоочищающаяся двуспальная кровать на шарнирах пахла дезинфицирующими средствами, а душевая кабинка отходила от стены, к которой была приклеена эпоксидкой. Я выглянул в грязное окно. В Бей-Сити царила полночь; моросил мелкий дождик. Предельный срок встречи с Ортегой подходил к концу.
Окно выходило на покатую крышу из фибробетона, до которой было метров десять. Ещё ниже находилась мостовая. Над головой выступающий пагодой верхний уровень прикрывал нижние этажи и улицу. Закрытое пространство. После недолгих колебаний я выдавил из упаковки последнюю капсулу от похмелья, полученную от Трепп, и, проглотив её, как можно бесшумнее открыл окно, перелез через подоконник и повис на руках. Несмотря на то, что я вытянулся во весь рост, вниз предстояло падать почти восемь метров.
«Вернись к первобытному примитивизму». Куда уж примитивнее, чем вылезать из окна отеля посреди ночи.
Помолившись о том, чтобы крыша оказалась такой же прочной, какой казалась с виду, я разжал пальцы.
Упал на покатую крышу так, как нужно, перекатился набок и тотчас же обнаружил, что мои ноги снова зависли над пустотой. Поверхность была прочной, но скользкой, словно свежие волокна беллахлопка, и я начал быстро сползать к краю. Я цеплялся о кровлю локтями, тщетно ища опоры, но всё же сорвался с крыши – и едва успел ухватиться рукой за острый край.
До мостовой десять метров. Какое-то время я висел на одной руке, чувствуя, как крыша выскальзывает из-под пальцев и пытаясь определить: не встретятся ли мне на пути непредвиденные препятствия в виде мусорных баков или припаркованных машин. Затем оставил это бесплодное занятие и полетел вниз. Мостовая стремительно надвинулась и ударила что есть силы. Однако ничего острого падение не усугубило, и, перекатившись набок, я не налетел на мусорные баки. Встав, я метнулся в ближайшую тень.
После десяти минут беспорядочного петляния по случайной последовательности переулков я наткнулся на цепочку застывших в ожидании автотакси, быстро вышел из-под навеса, прикрывавшего меня от непрошеных взглядов сверху, и сел в пятую от начала очереди машину. Я зачитал секретный код Ортеги, и мы поднялись в воздух.
– Код идентифицирован. Ожидаемое время в пути – тридцать пять минут.
Такси вылетело к заливу и повернуло в сторону моря.
Слишком много краёв.
Обрывки предыдущей ночи бурлили в голове подобно небрежно приготовленной ухе. Непереваренные куски показывались на поверхности, бултыхались в водоворотах воспоминаний и снова погружались на дно. Трепп, подключенная к разъему в стойке бара «Кабель»; Джимми де Сото, отмывающий покрытые коростой грязи и крови руки; лицо Райкера, смотрящее на меня из зеркала, расползающегося звездой осколков. Где-то между ними – Кавахара, утверждающая, что смерть Банкрофта была самоубийством, но требующая завершить расследование. (Этого также хотят Ортега и полиция Бей-Сити.) Кавахара, знающая о моей встрече с Мириам Банкрофт, знающая много чего о Лоренсе Банкрофте и Кадмине.
Хвост похмелья извивался, словно скорпионий, борясь с медленно набирающими силу болеутоляющими капсулами Трепп. Трепп, убийца, готовая ко всеобщему прощению в духе дзен-буддизма. Один раз я уже убил её, но она вернулась назад, не держа на меня зла, потому что ничего не помнит, а следовательно, по её понятиям, с ней ничего не случилось.
«Если кто-то и может убедить Лоренса Банкрофта в том, что он покончил с собой, так это ты».
Трепп, подключенная к стойке в «Кабеле».
«Вирусная атака. Ты ведь не забыл, не так ли?»
Взгляд Банкрофта, сверлящий меня на балконе виллы «Закат». «Я не тот человек, чтобы лишать себя жизни, но если бы я решился на такое, то не допустил бы подобных глупых ошибок. Если бы я вознамерился умереть, вы бы сейчас со мной не разговаривали».
И вдруг ослепительная вспышка – я понял, что должен сделать.
Такси начало спускаться вниз.
– Поверхность нестабильна, – предупредила машина, когда мы опустились на мечущуюся из стороны в сторону палубу. – Пожалуйста, будьте осторожны.
Я вставил деньги в щель приёмника, и люк открылся. Мы находились в безопасном месте, указанном Ортегой. Небольшая полоска взлётно-посадочной площадки из серого металла, огражденная стальными канатами, а вокруг море, вздымающееся чёрными валами, и ночное небо, затянутое клочьями туч, из которых моросит дождем. Выбравшись из машины, я с опаской ухватился за стальной трос ограждения. Автотакси поднялось в воздух и было быстро проглочено мечущейся пеленой дождя. Когда навигационные огни растаяли в темноте, я начал осматривать корабль, на палубе которого находился.
Взлётно-посадочная площадка размещалась на носу, и с того места, где я стоял, уцепившись за трос, просматривалось всё судно. Оно имело в длину метров двадцать, это приблизительно две трети среднего миллспортского траулера, но было значительно уже. Палубные надстройки прилизанной формы, герметически закрывающиеся, рассчитаны на то, чтобы противостоять любому шторму. Однако, несмотря на деловой внешний вид, судно нельзя было принять за рабочий корабль. Над палубой возвышались две изящные телескопические мачты, выдвинутые наполовину, а из стройного носа торчал острый бушприт.
Яхта. Плавучий дом состоятельного человека.
На палубу из люка на корме выплеснулся свет, и появившейся Ортеге пришлось подзывать меня знаками. Крепко схватившись пальцами за стальной трос, я собрался с духом, борясь с килевой и бортовой качкой, и медленно спустился по короткому трапу, а затем заковылял вдоль ограждения на корму. Носившиеся над палубой порывы ветра помимо воли заставляли ускориться. В колодце света из открытого люка я увидел ещё один трап, более крутой, и, не отрывая рук от ограждения, спустился в тесную кают-компанию, встречавшую уютным теплом. Над головой бесшумно захлопнулся люк.
– Где ты пропадал, мать твою? – рявкнула Ортега.
Я не спеша смахнул брызги с волос и огляделся вокруг. Если эта яхта и была плавучим домом состоятельного человека, то он уже давно не появлялся тут. Мебель сдвинута к стенам и накрыта полупрозрачной пластиковой пленкой; на полках небольшого, встроенного в переборку бара царило полное запустение. Все иллюминаторы задраены и закрыты крышками. Двери в противоположных концах кают-компании распахнуты настежь, открывая такие же пахнущие нафталином помещения.