Я представил, как бы Пётр чувствовал себя, окажись он вдруг здесь и сейчас.
– Здравствуйте, – раздалось с порога.
У входа в палату топтался парнишка, словно воплотившийся из моих мыслей о слабых личностях. С лицом, покрытым угревой сыпью, длинный и очень худой, в жёлтой футболке и чёрном совдеповском трико, он выглядел немногим лучше, чем до сих пор не пришедший в себя Вася.
– Ты кто будешь? – с ухмылкой поинтересовался Татарин.
– Артём…
– Будь нервы чуть потоньше, расплакался бы… – пробормотал я.
А осклабившийся Косой (прозвище возникло из-за вполне понятных проблем со зрением) выдал:
– Браток, а ты в курсе, что за тобой два косяка?!
Суть этого тюремного прикола состояла в том, что за вошедшим и впрямь были косяки. Дверные.
– Ну, чего молчишь?! – с вызовом спросил Шестаков. – Проблей уже чего-нибудь!
Артём прижал к груди пакет с вещами и потупился. Он не понимал, чего от него хотят. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.
– А коли ответить нечего, то быть тебе крайним по жизни! – подытожил Татарин и подмигнул Косому.
Артём идеально подходил на роль козла отпущения. Про таких очень хорошо сказала Уэнсдей Аддамс[28]: «Ты всегда будешь жертвой».
Шест и Татарин уже откровенно ржали над тем, как он переминается с ноги на ногу.
В комнату вошла медсестра – та самая, что вызывала у меня чувство симпатии. Мигом оценив ситуацию, она осадила развлекающихся:
– Кому из вас спокойно не живётся? Могу помочь с переселением в палату для буйных. Шестаков, это у тебя уже второй инцидент за сегодняшний день?!
– А что Шестаков, что сразу Шестаков… – забухтел тот.
– Тогда поумерь свою весёлость, – посоветовала женщина и, повернувшись к Артёму, сказала: – С местами тут, конечно, не очень… Садись пока сюда, – она указала на койку, где неподвижно лежал Вася. – Ближе к вечеру определимся, где спать будешь.
Артём послушно опустился на край кровати. Медсестра ушла. Новичка оставили в покое, но ненадолго. Примерно через полчаса Косой снова принялся его подначивать:
– Да, Артёмка, с местами тут, сам видишь, тяжело. Будете с Васяткой на одной шконке кантоваться. И кто из вас снизу будет, а кто сверху – пока непонятно… Кстати, ты в карты играешь? Может, сообразим, а? На «просто так»[29].
– Я не умею, – признался новенький.
– Ничего страшного! Мы тебя ВСЕМУ научим!
Наркоманский ряд взорвался хохотом.
– Евсей, иди сюда! – крикнул Татарин. – Глянь, нам тут подкинули одного! Как думаешь, на пидора сгодится?
Голый по пояс, с полотенцем через плечо и мыльницей в руке, Серёга переступил порог нашей палаты и стал внимательно рассматривать уже совершенно зашуганного паренька.
– Как зовут это чудо? – спросил гость, мнение которого здесь и сейчас было решающим.
– Артём, – поспешил представиться новенький.
– На кой хрен тебе его имя, Евсей?! – с деланым удивлением заявил Косой. – Сами придумаем. Например, Наташа – три рубля, и наша!
Немного подумав, Евсеев вынес свой вердикт:
– Сразу петушить не стоит. Пусть для начала побудет хозяюшкой. Пользы больше. Ладно, хрен с ним. Новенькие-наркоманы есть?
– Да, Серёга, по ходу, тебя сильно кумарит! – сказал один из поступивших.
– Андрюха, какими судьбами?! На лечение? Передачи будут?
– На лечение. Спрыгнуть хочу. Предки меня втихаря сюда отправили. Так что если кореша и придут, то нескоро. Да и сам понимаешь, за бесплатно суетиться они не будут.
– Вопрос во времени, а не в деньгах! В крайнем случае этот беспомощный заплатит. – Евсей хитро подмигнул собратьям и, повернув голову к виктимному новичку, предложил: – Слышь, Артёмка, давай ты будешь меня греть[30], а я прослежу, чтоб тебя тут не опустили раньше положенного?
Ответа не последовало, и Серёга, снова повернувшись к товарищам по несчастью, поинтересовался:
– Ну что, может, кому передачи светят?
– Пациенты, по палатам! – донеслось из коридора.
Начался обход. Наркоман, сданный родителями на лечение, к тому времени более или менее пришёл в себя. И, когда очередь дошла до него, заведующая поинтересовалась:
– Помнишь, как крыл меня матом?
– Нет… – смутившись, ответил парнишка.
Услышав это, женщина усмехнулась. Может, потому, что не поверила.
Минут через десять, уже покидая карантинную, она обратилась ко всем нам:
– И вот ещё что… Больных моих не трогайте! Между собой будете грызться – ваше дело. Но берегитесь, если узнаю, что пациентов обижаете!
После обеда наркомана, сданного родителями на лечение, перевели в платную палату. Туда же отправился долговязый военкоматчик. Денег за него, понятное дело, никто не вносил, но и очередная драка медперсоналу была ни к чему.
– Ничего, я этого сучёнка и там достану, – по-хозяйски заваливаясь на кровать, пообещал Шест.
Я вспомнил лекции по психологии: в группе всегда появляется козёл отпущения. Это закон. Порой крайний действительно заслуживает такого к себе отношения. Но именно порой. Долговязого из-под удара вывели, а значит, к вечеру новенького начнут прессовать – слишком удобная мишень. Я участвовать в этом не буду, но и вставать на защиту униженных и оскорблённых хоть здесь, хоть на зоне не сто́ит. Очень легко самому стать ещё одним козлом.
Решив действовать по обстоятельствам, я вернулся к чтению и уже не отрывался от книги весь сончас.
В половине пятого меня пригласили к посетителю. Я спустился на первый этаж: там сидела Полина, которая принесла чистую одежду и еду. Она хотела, чтобы я поел сразу. Пришлось рассказать ей про договорённость о втором ужине. Поведал и о «пижаме-самобранке», на что Поля заявила:
– А у вас тут забавно! Я бы даже сказала, весело!
– Очень! – буркнул я в ответ. – Ещё чуть-чуть, и мы все обхохочемся до колик в животе…
Немного погодя Полина стала настаивать, чтобы я переоделся во всё чистое. Я отнёс продукты наверх и сменил одежду. Вернувшись, отдал ей грязное бельё.
Мы болтали до тех пор, пока санитар не крикнул:
– Закругляемся! Время для посещений закончилось!
Мы тепло и с явной неохотой попрощались.
Поднявшись в палату, я увидел сидящего на кровати и хлопающего глазами Васю. Он наконец-то вышел из ступора. Волосы на его голове причудливо сложились в панковский гребень, что дико веселило наркоманов. Военкоматчики тоже неуверенно хихикали. Не прошло и получаса, как Артёма и Васю стравили.
– Артём, скажи Васе, что он петух[31]! – потребовал Косой. – Вон у него какой гребень на голове!
– Вася, ты петух, – глядя в пол, пробормотал новенький.
– Ни хрена себе, Вася, он тебя пидором обозвал! Скажи ему, что он задрот! В конце концов, ты мужик или кто? Ну, говори! Скажи ему: «Ты задрот!»
– Ты задрот, – монотонно повторил «панк».
– Артём, это чмо назвало тебя задротом! И ты стерпишь?! Кинь ответку! С правой, в едальник. Давай!
– Я не могу…
– Что значит «не могу»?! Тогда тебе сейчас Вася навернёт. Ты же не хочешь, чтобы он это сделал? Вот и бей первым! Бей-бей, не стесняйся, мы поддержим!
– Как? – обводя окружающих беспомощным взглядом, спрашивал Артём.
– Каком кверху! Что за вопросы! Сожми пальцы в кулак и бей в ухо!
– Не могу…
Шест, сев поближе к Васе, взял за предплечье тощую руку «панка» и ударил ею новенького по лицу со словами:
– Ты видишь?! Он же тебя за чмыря держит! Врежь ему! Ну?!
Артём, стараясь не глядеть ни на кого, вялым кулаком ткнул собрата по несчастью в лицо. Попал в скулу. Победный рёв наркоманов сотряс стены палаты. Я вспомнил одного из своих многоюродных родственников – паренька того же разлива, что и эти двое малахольных. Несколько лет назад его предки-алкоголики, никогда не отличавшиеся умом, но усердно плодившие детей в надежде на милосердное государство, решили доказать окружающим, что их всесторонне недоразвитый мальчик вполне здоров на голову. Способа лучше, чем отправить скудоумное дитятко в армию, они не нашли. Там их сын и перестал быть мальчиком… Правда, повеситься, как объявил в письме родителям, он так и не решился.
История с этими двумя грозила завершиться пусть и не сегодня, но тем же самым. Я уже собрался вмешаться, но в палате появилась медсестра. Увидев понурых Артёма и Васю, сидящих в окружении осклабившихся «молодцов», она быстро сообразила, что к чему.
– Ну и в чём дело?! – с угрозой в голосе поинтересовалась она. – Опять скажете, что НИЧЕГО не происходит? А ну, живо по своим местам! На всех вас четвёртой палаты, конечно, не хватит, но пару человек я туда втисну без особых проблем.
– Дык там всего одна свободная шконка! – попытался отшутиться Косой.
– Не переживай, если понадобится, твои друзья вторую притащат. Специально для тебя…
Народ не слишком поспешно, но разбрёлся по своим койкам.
– Ты бы оставил этих немощных в покое, – сказал я Шесту, когда женщина ушла. – Если узнает заведующая отделением, то в армию ты можешь и не попасть.
– Я чего-то не пойму, – не глядя на меня, бросил Татарин, – ты за Шеста или за этих полупокеров[32] суетишься?
– За себя. Меня возбуждают страстно стонущие девчонки, а не рыдающие петухи.
– Это зря, – усмехнувшись, ответил Ринат. – На тюрьме с бабой если кому и выпадает, то по большим праздникам.
– А я туда пока не собираюсь. И дай бог, чтобы нас всех мимо зоны пронесло. Хотя от сумы да от тюрьмы не зарекайся…
– Это верно. Шест, ты бы и впрямь того, поосторожнее, – поддержал меня наркоман Андрюха…
Вечер. Прозвучала команда к отбою. Отключили свет. Но один из пациентов третьей палаты, держа в руке какую-то тычину с полметра длиной, направился в сортир.
– Гога, ты куда намылился?! – настороженно поинтересовался у него Татарин.
Полный грузин сделал несколько движений палкой, зажатой в руке. Словно толок что-то в ступе. Затем пояснил:
– Пайду сдэлаю зарядку пэрэд сном, в туалэтэ опят засор…
– Сейчас начнётся… – тоскливо сообщил Ринат, уже знающий, что произойдёт дальше. – Кто может – прячьтесь под одеялом…
Я последовал совету.
Это помогло, но ненадолго. По палате, несмотря на открытую форточку, растекалась неимоверная вонь. Я попытался дышать через подушку.
– Гога, сука, что же ты делаешь?! – возопил кто-то.
Но грузин, похоже, не слышал. Кажется, даже что-то напевал, чтобы работа спорилась.
Наконец он покинул туалет. Ещё минут через двадцать стало возможным дышать уже без подушечного фильтра. Но в течение следующих полутора часов уснуть всё равно не удалось – новенький наркоман на соседней койке, справа от меня, начал усиленно стонать и ворочаться. В конце концов, не выдержав, страдалец поднялся и побрёл к решётке. Схватившись руками за металлические прутья, крикнул в коридор:
– Эй, сделайте хоть какой-нибудь укол, кумарит же по-чёрному!!!
– Чего тебе? – поинтересовался подошедший санитар Миша.
– Кумарит. Того и гляди сдохну. Не могу больше…
– Фамилия?
– Чья?
– Твоя! Свою я знаю.
– Трефилов. Борис Трефилов.
– Оля, глянь, на Трефилова есть какие-нибудь назначения?
Пока Ольга просматривала документы, Борис мычал, прижавшись лбом к прутьям решётки, а Миша сочувствующе разглядывал собравшихся в палате.
– М-да… напихали вас тут… – протянул он.
– Восемнадцать человек на тринадцать коек, охренеть просто! – с готовностью возмутился кто-то с наркоманского ряда.
– У Трефилова на вечер нет ничего, – раздался издалека Ольгин голос.
– Может, вы ему хоть спазмолитик вкатаете? – вступился я за несчастного. – Он тут червячный винт изображает. Сам не спит и другим не даёт.
Через пару минут добросердечная Ольга сделала мученику укол. Впрочем, если это и помогло, то не слишком. Ещё полчаса – и Боря снова был у решётки. Он принялся канючить:
– Братуха, не помогает! Может, чего-нибудь другое впрыснете, а? Не могу больше…
– Куда что девается, – проворчал Миша. – Тебе уже и так нехилую дозу спазгана влили…
Но Трефилов от решётки не отлипал. Не потому, что он от природы такой настойчивый, а… абстиненция, в общем. Очередные полчаса нытья, и медперсонал согласился на второе нарушение:
– Иди, готовь вену, но запомни, если скажешь кому – самолично удавлю, – предупредила маленькая и полная Ольга. – Понял?!
– Конечно! Клянусь, никому ни слова!
С реланиума уколотого развезло: его мозг уже спал, но тело пыталось довершить дела, о которых этот бедолага не вспоминал последние часа два. Одурманенный рвался снять с себя рубашку и штаны. Руки и ноги его не слушались. Я помог ему раздеться. Затем Трефилов захотел наведаться в сортир. Отпускать его туда одного не стоило – в таком состоянии он легко мог упасть и раскроить обо что-нибудь голову. Придерживая наркомана за плечи, я довёл его до толчка и держал шатающегося, пока он минут пятнадцать пытался приспустить трусы и нащупать собственный член, чтобы помочиться, – в этом процессе я ему не помощник. Удивительно, но примерно половина экскрементов попала по назначению. Заведя этого невменяемого в палату, я уложил его на матрас, брошенный кем-то из ребят на пол у входа.
Меньше чем через минуту я уже спал в своей кровати.
Лев. 23.08.1997
Утром, когда Борино сознание прояснилось, а кумар начал набирать силу, он вцепился в прутья решётки и снова стал жалобиться:
– Подыхаю я! Ну, сделайте же хоть что-нибудь!
– Чего врач прописал, тебя не минует, а большего не положено! – попытался урезонить его подошедший Шмаков. – Так что ляг и успокойся!
Шест, понимая, чем может закончиться эта беседа, тоже одёрнул попрошайку:
– Хорош скулить! Раз сказали «Не положено», значит, не положено!
Но Трефилов намёка не понял. Он был уверен, что по ту сторону решётки стои́т благодарный слушатель, и оттого с удвоенной силой стал изливать ему душу:
– Слышь, мужик, ломает – просто жуть! Не могу больше терпеть! Уколи, а?! Ну, или позови ту девку, что вчера вечером меня шпиганула!
– Это какую? – настороженно поинтересовался санитар.
– Ну медсестра, полненькая такая. Ольга, кажется…
– Вот же сука! – вырвалось у меня.
Шмаков расплылся в улыбке и выдал:
– Оп-па! Родимый, да ты же её слил вчистую!!!
– Урод ты, Боря! – брезгливо морщась, констатировал Шестаков.
– Чего не так-то?! – искренне удивился этот долбодятел.
Смотреть на него было противно, и я повернулся на другой бок.
– Дурачок ты, дурачок! – глумливо сказал санитар. – Пойду я!
– А уколоть?! – крикнул Трефилов вслед уходящему Шмакову.
– Язык твой – враг твой, – бросил я через плечо.
– Хрен ты теперь от них получишь! – подытожил Татарин. – Причём от всех сразу!
Не прошло и пяти минут, как в палату влетела уже переодевшаяся после смены разъярённая Ольга:
– Ну ты и козёл! – процедила она, прищурившись.
– Да чего я сделал?! – недоумевал Борис.
Ольга, уже не скупясь на эмоции, стала обкладывать Трефилова самыми разнообразными «эпитетами».
Заметив стоявшего в коридоре Мишу, я поднялся, обулся и пошёл справлять малую нужду. Прежде чем зайти в туалет, я остановился рядом с санитаром и произнёс вполголоса:
– Извини, что вчера за этого гондона попросил. Не ожидал, что он настолько тупым и гнилым окажется…
– Да ладно, бывает, – печально улыбнувшись, ответил он. – Сейчас уже всё равно ничего не сделаешь…
Обход.
– О том, чтобы отпустить кого-либо на субботу и воскресенье, не может быть и речи! – Не обращая внимания на наш сердитый гомон, заведующая продолжила: – Я прекрасно понимаю: те, кто лёг сюда по направлению от военкомата, не представляют практически никакой опасности. Но после того, как один из подавшихся на волю приложил топором родному дедушке по голове, сей вопрос обсуждению не подлежит. Кроме того, если я отпущу хотя бы одного из вас, в мой кабинет выстроится очередь из больных со всех палат. А я не горю желанием тратить время на объяснения с пациентами. Другое дело, что вас тут и впрямь… избыток.
Военкоматчики, возмущённые несправедливой оценкой их миролюбия, побухтели ещё с четверть часа и всё равно успокоились. А наркоманы всерьёз на отлучку и не рассчитывали.
Ряды наши всё же поредели. Постепенно.