Заблуждение о магии и колдовстве никогда не приходило в голову Хильдегард Лейтхольд так быстро, как сейчас. Секунду она боролась. Слово уже было на кончике ее языка, которое жена глупого фермера, вероятно, исполнила бы нерешительным ужасом. Но в нужный момент она подумала об этом. Но она ничего не могла поделать с судьбой, так внезапно постигшей Кляйнвейлера. ПОЭТОМУ было бы безумие barte, этот суеверный [328] Weiblein противоположные взгляды показывают, что потенциально могло бы привести к самому прямому пути до Трибунала. Она вспомнила предупреждения своего отца, который достаточно часто говорил в конце насыщенной событиями дискуссии: «Будь верен себе, Хильдегард, и всегда следи за своим языком!» Еще не настал тот день, когда мы сможем свободно говорить, как нам заблагорассудится! Но рассвет наступит, несмотря на всю темноту. А пока нужно терпеть и ждать!
«Lieselott,» сказала она наконец, « Вы не должны думать, что худшее сразу! Возможно, несмотря ни на что, окажется, что Кляйнвейлер в основном невиновен. Фраза, которую он использовал, противоречит второй заповеди, но, небеса, мы все грешники и недостойны славы… Следовательно, ему не обязательно быть чародеем и отрицателем Господа. Нетерпение и гнев часто утаскивают лучших людей …»
«Но это с порывом ветра! Тот, с порывом ветра! Я говорю вам, моя дорогая леди, как по команде!»
«Да, это, наверное, странно и, возможно, поразило вас с самого начала. Между тем – если против него ничего нет… Случайность часто в жизни прекрасно играет. Возможно, это было также провидением с Небес, которое хотело показать вам и маленькой деревушке, что такие злые проклятия – мерзость для него во всех отношениях. Только не слушай слишком много, что говорят люди! Если кто-то страдает, после этого всегда найдутся умные и слишком умные, которые все знали заранее».
«Это вполне может быть», – задумчиво ответила жена фермера.
«А если вас спросят, – добавила молодая леди, – вам, конечно же, не разрешено говорить то, в чем вы не совсем уверены. Просто держитесь простой истины и доверяйте Богу. Кто знает, как скоро они вернут человека? Поднимайся, Лизелотт!»
Хильдегард, под давлением необходимости ободрить коронную крестьянку, на самом деле говорила с душой. Сама она не верила, что суд перед Glaustädter Malefikantengericht приведет к невиновности арестованного крестьянина. С тех пор, как Бальтазар Нос занял кресло, на первом допросе не было ни оправдания, ни даже увольнения. Ужасающая практика пыток, нигде более совершенная, чем в судебных процессах над ведьмами, заставляла измученных признавать все, даже самое абсурдное, что кровавые судьи применяют к несчастным жертвам. И если некогда героический характер сверхчеловеческой силы души сопротивлялся невыразимым мучениям, то именно дьявол дал истерзанному человеку эту силу, и именно эта стойкость теперь рассматривалась как доказательство вины. И кающиеся, и нераскаявшиеся были приговорены в любом случае, с той лишь разницей, что Бальтазар Нос сначала судил кающихся мечом, а затем сжигал их, в то время как нераскаявшихся отправляли на дрова или, как было профессиональным выражением, кремировали.
Лизелотт действительно почувствовала облегчение от дружеской поддержки Хильдегард. Вы не могли знать… Вчера, конечно, она бы поклялась этим… И это было слишком странно с внезапным порывом ветра. Между тем, то, что сказала такая выдающаяся, умная, образованная молодая леди, тоже, вероятно, было не так важно. В любом случае Лизелотт хотела подождать, прежде чем полностью отдаться своему горю. Еще было время для этого, и теперь ей нужно было подумать на время о себе, о долгах, которые она платила, о детях, которых она хотела снова нарядить. Юная леди так любезно позаботилась об обоих. Ах да, это был настоящий ангел, которому стоит только пожаловаться на его страдания, и тогда она исправит ситуацию. И это было так просто, так естественно и дружелюбно, как если бы бедные фермеры Линндорфа были совершенно одними из них!
«Да благословит вас Бог! « Сказала женщина и взяла ее рюкзак под мышку. « Также за приятные утешительные слова о Кляйнвейлере. И теперь я не хочу больше сдерживать тебя».
«Вы хорошо поработали! И идет к Theres ' кухне, она уже знает! До свидания!»
Пока жена фермера спустилась на первый этаж, чтобы горничная накормила ей обещанную закуску, Хильдегард на мгновение постояла у окна, задумавшись. С башни старой Мариенкирхе городские волынщики и зинкенисты торжественно истекали кровью шестичасового хорала, прекрасной мелодии основной песни Лютера: «Сильный замок – наш Бог». Общее несчастье всех жителей Глаустедта, как это было так образно выражено в этом индивидуальном, почти невероятном случае, опечалило мягкий характер молодой девушки. Но люди привыкают ко всему, включая невзгоды грозного террора. Повседневность нас утомляет. Хильдегард Лейтхольд тоже недолго вешала голову. Ей было девятнадцать лет, она была процветающей и жизнерадостной. Когда звуки прекрасного пения стихли, она глубоко вздохнула и пожала плечами. С божьей помощью! подумала она с радостной беззаботностью юности. И снова вспомнила слова утешения любимого отца: «Несмотря на всю тьму, рассветет». А до тех пор должна ли она позволить, чтобы ее юная жизнь была испорчена вещами, которые она не могла улучшить со всей силой своей воли?
2.
Когда передний фермер, который велел горничной завернуть ей кусок жареного, быстро прошел через мост Гроссах, чтобы добраться до своей родной деревни на другом берегу реки, Хильдегард взяла майские цветы из голубоватой глиняной вазы на подоконнике., положила их перед грудью, а затем передала в кабинет, где бывший профессор саксонского выборщика и доктор Франц Энгельберт Лейтхольд сидел перед своим массивным столом и, склонившись над величественным печатным изданием в Гросскварте, писал всевозможные научные выдержки и заметки с хрустящим гусиным пером. Это было великолепное голландское издание Марка Валериуса Мартиалиса, которое недавно появилось в Лейдене и из-за различных текстовых неточностей вызвало критическое недовольство магистра. Он сам планировал в следующем году переработанное новое издание гениального автора эпиграмм и хотел объяснить благонамеренному читателю в своем латинском предисловии, насколько очевидным образом это великолепное издание Лейднера допустило ошибку и, таким образом, на самом деле совершенно не соответствовало цели такой публикации..
Хильдегард осторожно открыла дверь, заглянула внутрь и подождала несколько мгновений, чтобы увидеть, не осмотрится ли сидящий глубоко в кресле клерк по сторонам. Но так как он не двинулся с места, она осторожно подошла ближе и спросила своим легким, льстивым голосом: «Неужели ты скоро не кончишь, отец? Вечер чудесный.»
Франц Энгельберт Лейтхольд повернул голову.
«Нет, дитя», – мягко ответил он. «На этот раз вам придется довольствоваться Гертрудой Хегрейнер».
Хильдегард нежно обняла отца и убрала его полуседые волосы со лба.
«Правда? Неужто так торопится с твоей мерзкой поэт-эпиграммой, которую даже порядочной девушке не разрешают читать? Идет! Освободись сегодня!»
«Невозможно, моя дорогая! Я прямо сейчас в центре этого – и нахожусь на пути к проблеме – я говорю вам, чрезвычайно странно! Как только я теряю нить… То, что не забираешь сразу, часто исчезает от нас навсегда. Иди в сад, милый! Или, если хотите, немного в Гроссхайм. Проселочная дорога все еще довольно загружена».
«Какой позор! – воскликнула она, слегка приподняв губы. "Я пойду" теперь так очень счастлив с тобой! Гертруда надоедает мне со всей своей добротой, и гулять одна… Но ты должен видеть это, отец, ты слишком много делаешь для себя!»
«Я не боюсь этого. Это издание Martialis доставляет мне огромное удовольствие. А то, что человек делает с полным удовольствием, само собой проходит. Так что оставь меня в покое! Сегодня вечером мы поболтаем еще час. Затем я снова расскажу вам [330] кое-что об восхитительной глупости моего коллеги по Лейднеру!»
«Я „ смотрит вперед» смеялся молодой девушки. «И не сердись на меня, если я сейчас тебе мешаю!»
«Зло? Можно ли сердиться на тебя? Это было бы ничем иным, как желанием разозлиться на солнечный свет, который заглядывает в мою комнату! Ты имел в виду хорошо, на этот раз как всегда! Кстати – позвольте мне взглянуть на вас! Синий халат прекрасно смотрится на тебе. И вот майские цветы! Вы правы, когда наряжаетесь! Если бы я был юношей в шестом люструме, а не твоим старым пятидесяти четырехлетним отцом …»
«Вы все еще балуете меня! – воскликнула она, краснея. «Так до свидания! Это будет сегодня поздний ужин?»
«Может быть, дитя! Только не жди меня! Потому что, как я уже сказал …»
«О, я жду, и когда" берет с до девяти! Я не могу отведать кусочек без тебя! Да ест Гертруда одна!»
Она быстро поцеловала его в лоб и вернула его римскому эпиграмматику. Франц Лейтхольд посмотрел ей в глаза и пробормотал, потерянный во сне:
«Совершенно благословенная мать! Такая родная, такая умная – и такая благородная, прекрасная душой и телом! Пусть Бог Вседержитель всегда принимает их под свою милостивую защиту!»
Некоторое время он думал об этом. Как будто печаль дорогого воспоминания захлестнула его. Серьезная, слегка дружелюбная голова с величественной темной бородой лишь нерешительно склонилась над книгой и наполовину написанным листом, пока, наконец, Маркус Валериус Мартиалис не победил мягкосердечные порывы момента.
Тем временем Хильдегард легко спустилась по широкой деревянной лестнице. Когда она вышла на улицу, она все еще казалась нерешительной. Асфальтированная дорожка перед входом в дом вела налево в сад, направо – на Гроссахштрассе. Здесь находились тяжелые кованые ворота. После недолгого размышления Хильдегард повернула направо и повернула его на Тора на петлях.
Дорога была пыльной. Кое-где на легком ветру поднимались серо-дымящиеся вихри. Это было не очень привлекательно. Может, дальше было хуже.
Девушка как раз собиралась снова закрыть калитку и обернуться, когда появился красивый молодой человек в черном академическом костюме и поднял свой бархатный берет с почтительным приветствием. Молодым человеком был доктор Густав Амброзиус, глаустедтер по происхождению, как и отец Хильдегард. В прошлом году, незадолго до переселения хозяина, он поселился в Глаустедте в качестве врача, с отличием сдав экзамены в Гейдельберге и Болонье. Как сын долгожданной семьи – кроме него в живых никого не было – он быстро нашел признание в так называемых семьях Глаустедтов, патрициев, советников и купцов, особенно после того, как шестидесятилетний медицинский нотариус Линндорфер Штайнвег все меньше и больше отказывался от практики.
Отношения с Леутольдсом, конечно, строились на другой основе. Первый пастор Глаустедта, герр Мелхерс, друг детства Магистра и в то же время хороший знакомый семьи Амброзиусов, познакомил молодого доктора с Францем Энгельбертом Лейтхольдом по чисто социальным причинам, потому что он предполагал, что эти двое были классическими людьми. образованные, но один из них был весел. Наслаждение жизнью никоим образом не понравится мужчинам, которые, несмотря на разницу в возрасте, особенно понравятся друг другу. Во время этого вступления серьезный пастор, часто преследуемый эфемерными импульсами, не думал о сношении с Хильдегардой. Доктор Амброзиус нашел еще более приятным неожиданный восхитительный вызов на бис.
[341] Молодой врач происходил из соседнего дома, старинного замкового здания с круглой башней и величественной зубчатой стеной. Несколько лет здесь проживал Тухкрамер и советник Генрих Лотефенд, самый богатый человек во всем ландграфстве Глаустедт-Лих. Генрих Лотефенд недавно заболел лихорадкой, из-за которой он был прикован к постели на несколько дней и на полторы недели привязал его к комнате. Теперь пациент практически выздоровел. Доктор Амброзиус дал ему лишь еще несколько правил поведения на ближайшее будущее, а затем вылил вместе с ним кувшин Ассманншойзена на увитый виноградной лозой балкон для его будущего благополучия.
Хильдегард не расстроилась, что доктор Густав Амброзиус заговорил с ней и в те пять минут, что он оставался болтать у ворот, говорил о герре Лотефенде и других вещах. Молодой человек, который никогда не нарушал свою форму, но при этом обладал чем-то необычайно свободным и свежим, обращался к ней с первого дня. И поэтому она говорила с ним дружелюбно и не стеснялась, хотя чисто случайную встречу у ворот могли легко неверно истолковать и сплетничать плохие люди.
Наконец она сказала, мило склонив голову:
«Но я останавливаю тебя. Ваше время измеряется …»
«По-немецки: вы меня выписываете!» – пошутил доктор. «Я [342] уже почти извиняюсь. Я должен был это увидеть, ты собирался прогуляться».
«Сначала да», – ответила Хильдегард. « Я подумал о том, чтобы немного прогуляться до Гроссхаймера Форсте. Но когда я увидел пыль, я передумал. И когда я говорю о вашем своевременном времени, я имею в виду это серьезно. Все в Glaustädt знают, что вы сейчас почти перегружены».
«Конечно. Но вы также можете время от времени делать перерыв. Что ж, сегодня, однако, все еще есть несколько требований. Лихорадка мистера Лотефенда не единственная. Что-то витает в воздухе. Могу я попросить тебя, дорогая дева, от всего сердца порекомендовать меня твоему дорогому отцу? А теперь – приветствую!»
Он снова поднял свой темный бархатный берет и протянул ей руку. Хильдегард Леутхольд ударил без щепетильности, сказал: «Приятного вечера!» И медленно толкнул кованые ворота в замок. Пока Эмброуз шел в город с горящим лицом, она аккуратно взяла свой синий халат и прошла мимо парадной двери в сад.
Этот сад, состоящий частично из пригодных для использования грядок и частично из парков в версальском стиле, занимал четыре или пять акров земли между домом и Гроссахом. Посередине находился небольшой гранитный бассейн с бесчисленным количеством золотых рыбок. Через живую изгородь на южном краю открывался вид на соседние сады, приготовленные таким же образом.
Там, в увитой виноградной лозой беседке, сидел чрезвычайно богатый суконщик и советник Генрих Лотефенд. Он отсалютовал. Хильдегард Лейтхольд поклонилась. Семья Леутольдов поддерживала дружеские отношения с Генрихом Лотефендом и его женой Мехтильдис. Хильдегард нашла сорокашестилетнего мужчину, который с юмором рассказывал о своих путешествиях и приключениях во Франции, Италии и Австрии, очень интересным и весьма увлеченным его отцовской доброжелательностью. Не раз, когда она кормила золотых рыбок или чем-то занималась в их кроватях, по-прежнему величественный джентльмен медленно подходил к изгороди из боярышника, некоторое время задумчиво наблюдал за ней, а затем заводил с ней беседу. из которых, вероятно, у нее была кратковременная. Забыла о работе и уверенно подошла ближе. Генрих Лотефенд давно перестал заботиться о своем великолепно процветающем суконном бизнесе. У него была только большая часть дохода, а в остальном он жил исключительно своими хобби, особенно алхимией и географией. Он также занимался обширным цветоводством, так как он был большим другом природы в целом. Теперь Хильдегард втайне сожалела о том, что веселый, отзывчивый человек, который зимой так бредил пробуждением весны, был приговорен к безрадостному заточению в лазарете в такую славную майскую погоду. На самом деле она должна поздравить беднягу с его выздоровлением. Она как раз собиралась сказать ему приятное слово. Но к тому времени он уже ушел в дом. Ну тогда может завтра!