– Я тебя слышу, – сказал мужчина, явно волнуясь. – Я тебя слышу. Ты не один. Я с тобой, здесь…
Витя отпрянул от магнитофона – так неожиданно прозвучал незнакомец. Он знал эту бобину очень хорошо, прежде чем записывать на нее что‑либо, он десять раз переслушал ее шипящую тишину, чтобы не дай бог не стереть новой записью папин голос или что‑нибудь важное. Он был уверен, что никакого голоса там и в помине не было.
– Что же это? – прошептал Витя, дрожа от испуга. – Неужели… неужели его кто‑то услышал? Неужели сигналы из этого микрофона не просто записываются на пленку, но еще и транслируются куда‑то далеко‑далеко?
Есть только один способ это проверить, – подумал он, протягивая дрожащую руку к красной кнопке «Запись».
На первом этаже подъезда хлопнула входная дверь, по лестнице застучали каблучки – это была мама. Он узнал бы ее поступь из тысячи других шагов.
– Быстрее, быстрее! – опрокинув кружку с водой, он нажал на кнопку записи. Нужно еще успеть собрать магнитофон и спрятать его в шкаф!
Трясущимися руками он придвинул микрофон.
– Ты кто? – Витя едва сдерживал дрожь в голосе. – Ты кто? Ты меня слышишь? Ты меня правда слышишь?
В замочной скважине провернулся ключ. Верхний замок. Потом нижний. У него есть секунд пятнадцать‑двадцать.
Витя остановил запись, вытянул шнур питания из розетки, нацепил крышку на корпус магнитофона и кряхтя, стащил его со стола. Аппарат отказывался влезать в шкаф, цепляясь то за мамин плащ, то за одеяло на дне, то за постельное белье. С громадным трудом он запихнул его внутрь в тот самый момент, когда дверь отворилась и мама с порога сразу же позвала его:
– Витя! Вить! Ты дома?
Запыхавшись, он перевел дыхание и откликнулся:
– Дома, мам… сейчас…
Кое‑как задвинув дверцу шкафа, он схватил свою майку и промокнул разлитую по столу воду. Не должна заметить.
– Ну, где ты там? Иди возьми сетку, тяжело…
Витя побежал в прихожую, обнял маму, взял сетку с продуктами и понес на кухню.
– Как день прошел? – спросила мама. – А почему ты не на улице? – удивилась она. – Максим гуляет, спрашивал, где ты…
– Я… – судорожно соображая, подал он голос из кухни. – Я… зачитался…
– Так я и думала, – сказала она. – Жюль Верн?
– Ага!
– Слишком много ты читаешь. Смотри, делай перерывы, а то зрение сядет. Иди, в мяч с ребятами поиграй.
– Да, мам, иду!
Он разгрузил сетку, выскочил из кухни, натянул кеды и чмокнул ее в щеку.
– Я люблю тебя, мамочка!
– Я тебя тоже люблю, сын. – Она серьезно посмотрела на него, и в ее глазах он прочитал и печаль и благодарность и… что‑то еще. Что‑то неуловимо важное.
* * *
Кажется… не заметила… – подумал он, глядя на огромный шкаф, освещенный яркими лучами утреннего солнца. Мама уходила на работу к девяти – в шкафу висели ее платья, и она, конечно же, выбирала одно из них, пока он спал. На кухонном столе Витя нашел записку: «Завтрак на столе, много не читай, сходи погуляй и обязательно напиши письмо бабушке. Целую, мама».
Но Витя даже не взглянул на приготовленный завтрак – вареное яйцо, сосиску и два кусочка прожаренного с маслом хлеба.
Весь день! – подумал он. – У меня есть весь день, чтобы…
Мигом подскочил он к заветному шкафу, распахнул дверцы… и сердце его замерло. Магнитофона не было на месте.
Шкаф был таким большим, что, возможно… он просто его не заметил. Обшарив всю нижнюю полку, Витя почувствовал, как на глаза навернулись слезы.
– Нет, не может быть… – вырывалось у него. – Мама все‑таки заметила… она… она как‑то сказала, что нужно сдать магнитофон в комиссионку…
От ужаса Витя почувствовал тупую ноющую боль, разлившуюся по всему животу – кортизол, гормон стресса сковал его волю, в мгновение ока превратив в беспомощного маленького мальчика.
Размазывая слезы, он заглянул во все углы небольшой двухкомнатной квартиры – отодвинул шторы, проверил подоконники, пошарил в чулане, заглянул в санузел и даже нырнул под кровать. Пусто! Бобины, которые он складывал в нижний ящик шкафа, тоже пропали. Та самая бобина, на которой он услышал странный голос – исчезла.
Почувствовав какое‑то странное опустошение, будто бы его предали, Витя напялил тапки и вышел на лестничную клетку.
– Только бы она была дома… только бы она была дома, – повторял он как заклинание.
– Витя? Что случилось? – Тетя Оля, открывшая дверь, всплеснула руками.
Он едва не разрыдался на пороге.
– Тетя Оля! Можно… можно мне позвонить… маме?
– Господи… что случилось?
Она посторонилась, впуская его в квартиру.
От слез он практически ничего не видел – только желтый корпус телефона, диск и трубку.
Он набрал номер.
Мама работала экономистом в прачечном комбинате и в отделе телефон был только у начальника.
– Прачечный комбинат, Косенков слушает.
От волнения Витя забыл, что нужно сказать и кого позвать.
– Алло, – повторил требовательный мужской голос. – Говорите!
Заикаясь, Витя выпалил:
– А Марию Павловну можно позвать? – сердце его, казалось, выскочит из груди.
– Маша… – услышал он в трубке. – А где Маша?
– Так она репетирует в актовом зале на день легкой промышленности… – послышался голос издалека.
У него отлегло от сердца. Значит, скорее всего, не комиссионка… но…
– Молодой человек, ее сейчас нет. Может, что‑то передать?
Витя опустил трубку. Ноги его стали ватными. Единственная бобина – если он не успеет, голос, тот самый голос… возможно, он больше никогда не услышит его.
– Тетя Оля, – взмолился он. – Вы не дадите мне три копейки на трамвай?
– Господи, Витенька, да что ж случилось то?
Не дождавшись ответа, она похлопала по карманам, выудила откуда‑то монетку и протянула ему.
– Спасибо! – крикнул Витя и выскочил за дверь. Он даже не подумал, что нужно закрыть дверь в квартиру.
* * *
– Маша, спасибо за магнитофон! Ты нас очень выручила! – Петр Евгеньевич, заместитель начальника экономического отдела с уважением взглянул на аппарат, стоящий у сцены актового зала. – Мощная вещь! – он попробовал приподнять его и охнул. – Какой тяжелый! Как ты его дотащила?
Мария лишь пожала плечами.
– А микрофон захватила?
Она кивнула.
– Тогда… если готовы… приступим? Все взяли свои слова?
Чертыхаясь, он установил магнитофон на стол, подключил его к сети, воткнул микрофон.
– Андрей Михалыч, вы первый.
Пожилой мужчина кивнул, достал лист бумаги с напечатанной речью, подошел к столу и взял микрофон в руки. Он заметно волновался, лист слегка дрожал.
* * *
Витя едва втиснулся в трамвай.
– Проходите, проходите в салон, – слышалось отовсюду. – Подвиньтесь!
Он отсчитывал остановки на память. Выходить на десятую. На цифре девять он понял, что не сможет пробиться к дверям. Толпа стояла плотной стеной.
– Пропустите. – воздуха не хватало и его голос никто не услышал. Трамвай громыхал по мостовой. На прачечном комбинате обычно никто не выходил. Все ехали до площади.
* * *
– Включай.
Клацнула кнопка записи.
– Включил, начинайте.
– Товарищи! Разрешите от лица экономического отдела прачечного комбината поздравить вас с днем работника легкой промышленнос… – мужчина вдруг закашлялся.
– Стой, стой, – раздался голос. – Дайте воды.
* * *
Маленькими ручонками он изо всех сил начал раздвигать стоящих перед ним людей. Кто‑то недовольно ворчал, некоторые все же уступали путь, другие как стояли, так и продолжали стоять.
– Пропустите, пропустите! Мне сейчас выходить…
Трамвай остановился, двери с трудом открылись, а до выхода ему оставалось еще метра два.
– Пропустите, – раздался твердый и уверенный голос. – Пропустите человека.
Толпа разошлась и его вытянуло из трамвая на свежий воздух. Витя оглянулся, чтобы поблагодарить своего спасителя, но двери уже закрылись.
Опрометью он кинулся к дверям прачечного комбината.
* * *
– Так. Дубль два. Андрей Михалыч, вы готовы? Постарайтесь.
Мужчина кивнул.
– Включайте запись.
В этот миг дверь в актовый зал распахнулась и, сопровождаемый криками «Стой! Туда нельзя!» в помещение буквально влетел растрепанный мальчик.
Увидев на сцене мужчину с микрофоном в руках и стоящий подле него большой магнитофон, парнишка издал судорожный вопль и ринулся вперед.
В этот момент в дверях актового зала показался красный от злости вахтер.
– Сто‑ой! – заорал мужчина, – кому сказал, сто‑о‑ой!
– Витя? – только и смогла вымолвить потрясенная Мария. – Что ты здесь делаешь?
А Петр Евгеньевич, тем временем, по инерции нажал кнопку записи.
* * *
2010 год
Виктор спал эту ночь плохо.
Сначала ему снилось, будто он едет в каком‑то переполненном трамвае и люди вокруг него стоят сплошной стеной. Он знал, что скоро нужно выходить, но угрюмые лица не оставляли ни единого шанса покинуть салон. От бессилия им овладела дикая ярость – поднявшись на цыпочки и собравшись с духом, он крикнул: «Пропустите! Пропустите человека!»
Ему показалось, что толпа расступилась и выпустила его.
Он проснулся в мокрой от пота постели, потом долго лежал, вслушиваясь в ночные звуки и снова уснул – на этот раз крепко.
Когда он проснулся в следующий раз, комнату уже залило солнце.
Виктор вскочил по привычке – почувствовав, что пропустил утреннюю тюремную проверку, но повернув голову и увидев красный шкаф, улыбнулся.
Потом он вспомнил вечер и нахмурился.
Какой‑то мальчонка ответил ему? Или показалось?
Виктор достал магнитофон, подсоединил к сети, отмотал бобину в самое начало и, задумавшись на мгновение, включил запись.
– Товарищи! Разрешите от лица экономического отдела прачечного комбината поздравить вас с днем работника легкой промышленнос…
Хриплая старческая речь прервалась затяжным кашлем. А потом все стихло.
Глава 3
2010 год
– Черт! Черт! – Виктор в сердцах стукнул по крышке магнитофона и тот, издав странный звук, остановил воспроизведение. – Что еще за экономический отдел? Кто это??
Он обхватил голову руками.
«Что я наделал?» – предательская мысль холодком пробежала по позвоночнику.
Дрожащими руками он нажал кнопку перемотки.
Магнитофон задумался на мгновение, потом пленка пришла в движение и почти заполненная правая бобина начала быстро опустошаться.
Виктор сел на табуретку возле стола и, глядя, как вращается механизм, как струится тонкая трепещущая линия пленки, задумался.
Почему он ничего не помнит? Почти никаких воспоминаний о том периоде жизни у него не осталось и уж точно не помнит, чтобы слушал голос какого‑то странного мужчины. Такое воспоминание должны было врезаться ему в память – но ничего, ни единого проблеска, обрывка, каких‑то то косвенных свидетельств… не осталось ничего.
Он пожал плечами, сходил на кухню, приготовил кофе и бутерброд. За окном уже вовсю занялся день – солнечный и прекрасный. Сквозь раскрытую форточку комнату наполнял пьянящий аромат свободы. Весна кружила голову и Виктору хотелось восполнить все те годы, которые он провел в заточении. Восполнить с лихвой.
Он достал телефон, ввел запрос в поисковую систему и уже через час стоял у невзрачной двери обычной хрущевки, в какой жил и сам. Пожалуй, этот дом был даже старше – на обшарпанных стенах едва можно было различить зеленую краску. Побелка чернела от подпалин и нецензурных надписей.
«Слава КПСС!» – прочитал он огромный красный девиз и удивился. Кому это надо в двадцать первом веке, – подумал он.
Дверь долго не открывали. Черный дерматин обивки местами был порезан и из него торчали желтовато‑серые хлопья синтепона, похожий на жир какого‑то тюленя или кита.
Он позвонил еще раз, потом третий и хотел было уходить, как за дверью послышались шаркающие шаги, брякнула цепочка, проскрежетал замок и дверь приоткрылась буквально на один миллиметр.
– Яков Абрамович? – спросил Виктор. – Я звонил по поводу сеанса вам звонил. Виктор.
– Виктор? – женский старческий голос повторил его имя. – Мы никого не ждем. Уходите!
Он уже повернулся, когда дверь неожиданно распахнулась и позади него раздался удивительно энергичный и приятный голос.
– Софочка, я же тебе говорил, что ко мне иногда приходят люди. А ты забыла… Ну ничего. Ничего. Давай, я встречу гостя сам.
– Гостя? У нас гости? Но мы же не…
– Софочка… я сам… Молодой человек. Виктор, прошу вас, – Виктор повернулся и увидел худого жилистого старика с очень живым и даже молодым лицом. – Извините пожалуйста за ожидание. У нас тут…
Виктор улыбнулся. Из квартиры тянуло хорошим кофе и пирожками.
– Не стоит, – прервал его Виктор. – Все нормально. Здравствуйте!
– Добрый день, молодой человек. – Старик быстрым профессиональным взглядом оглядел его с ног до головы – другой мог бы и не догадаться, но от внимания Виктора это не укрылось.
– Прошу, проходите, – пожилой человек жестом пригласил его в квартиру. – Пожалуйста, в мой кабинет. Нет, нет, не разувайтесь, прошу вас.
Виктор быстро скинул кроссовки и прошел в направлении жеста.
Скромная, уютно обставленная квартира, со старой, еще времен СССР мебелью, ковром на стене и даже небольшим бронзовым бюстом Ленина на секции, заставленной хрусталем.
В кабинете, который, собственно был просто отдельной комнатой, стоял большой стол, потертое кресло, такая же старая кушетка и огромный книжный шкаф во всю стену. От количества книг на его полках Виктор открыл рот.
– Да… молодой человек… небольшая библиотека… моя гордость… – старик обвел взглядом шкаф, пестревший корешками книг. – Ну‑с… что привело вас ко мне? – Он указал жестом на кушетку и Виктор присел на краешек. Ему было неловко. Он впервые был на приеме у психотерапевта и ему казалось, что, рассказав хоть что‑то о себе, о своем прошлом, он тут же станет слабым и даже немощным. Каждый человек по выходе из этого дома будет показывать на него пальцами, а не дай бог, снова оказаться в местах не столь отдаленных…
– Даже не знаю… с чего начать…
– С самого начала, – сказала мягко старик. – У меня много времени, вы единственный мой пациент.
Виктор откашлялся. Он чувствовал, как сердце трепыхается в его груди. Бьет гулко и сильно. Давно он так не волновался.
– Я не могу вспомнить свое прошлое. Но точно знаю, что оно было.
Старик помолчал немного, глаза будто покрылись едва заметной дымкой.
– У всех оно было… таковы особенности памяти. Некоторые события, особенно травмирующие, неприятные, сознание скрывает от нас.
– А если это было очень важное событие – о каких говорят, что такое невозможно забыть?
Старик кивнул, будто понимая, о чем идет речь.
– О таком забывают в первую очередь.
– Даже если это было очень очень важно для меня тогдашнего?
– Именно поэтому.
Занавески на окнах кабинета шевелились от легкого сквозняка, расслабляющий голос доктора убаюкивал.
– В моем детстве случилось одно событие. И теперь, как ни стараюсь, я ничего не могу об этом вспомнить. Но мне очень нужно. Скажите, это возможно?
Старик покачал головой.
– Зависит от степени травмы. Иногда реальность забывается или подменяется придуманным событием настолько, что даже близкие не могут разубедить пациента, что это было или, наоборот, не было.
– В объявлении написано…
– Молодой человек… вы отдаете себе отчет, что после того, как вы вспомните, ваша жизнь уже никогда не будет прежней? Вы точно этого хотите? Я спрошу вас об этом еще десять раз, потому что…
– Да, – твердо сказал Виктор. – Мне нужно это знать.
– Хорошо, – неожиданно быстро уступил доктор. – Ложитесь на кушетку. Расслабьтесь. Закройте глаза. Руки вытяните вдоль тела. Я буду задавать вам простые вопросы касательно времени, которые вы хотите вспомнить. Отвечайте не задумываясь. Если вам станет некомфортно или страшно, просто скажите мне об этом и мы тут же закончим сеанс. Вы меня поняли?
– Да. Я все понял.
– Что ж… – доктор задвинул штору и в комнате воцарился полумрак. – Если вы готовы, то давайте начнем. Скажите, какой сейчас год?
– Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый.