– Ладно, – сказал он вслух и накинул куртку, – это пока не горит, хотя и поджимает. – А вот найти запись соревнований… чтобы посмотреть, как на самом деле все происходило…нужно как можно быстрее. Это может быть ключом ко всему. Где же она может быть…
Он вышел из квартиры, запер дверь и, прислушиваясь к тишине в подъезде, спустился вниз.
Двор старого дома после долгого отсутствия почти не изменился. Он увидел, как дворник подметает улицу и поспешил к нему. Это был молодой таджик, с чрезвычайно сосредоточенным лицом усердно разгоняющий пыль по тротуару.
– Друг, – окликнул его Виктор.
Дворник взмахнул метлой и замер, потом медленно повернулся.
– Скажи, ты случайно не знаешь… почтальон тут старенький… Николай Степанович зовут. Есть такой? Может видел?
Таджик свел густые брови, посмотрел на пустой скворечник и покачал головой.
– Э… слушай, только рекламу и разносят, какой такой почтальон? Хватит мне и этой грязи! – он ткнул метлой в кипу пестрых прямоугольников с огромными буквами «ЗАЙМЫ», «СНИМУ», «ДЕНЬГИ БЫСТРО», «МИКРОКРЕДИТ ЗА ПЯТЬ МИНУТ», «ПОДТЯЖКА БОТОКС НА ДОМУ» и тому подобное.
– Газеты, журналы раньше разносил.
Таджик пожал плечами.
– Газеты? Кто теперь читает эти газеты?
Виктор кивнул.
– Это да. Ладно, спасибо.
Он направился в сторону метро, но окрик дворника заставил его обернуться.
– Слушай…
Виктор напрягся.
– А ты из какого дома?
– Девятый. Дом девять.
Таджик опустил метлу и заснул руки в карманы грязных джинсов, откуда вытащил сложенную вчетверо потрепанную бумажку, развернул, мельком глянул на нее и спросил:
– Тебя что ли как зовут?
– Виктор.
– А фамилия?
– Крылов.
На лице таджика появилось неподдельное удивление, непроизвольно он сделал несколько шагов назад, потом остановился и изменившимся голосом сказал:
– Пару лет назад, когда приехал, здесь работал мой дядя Калим. Потом он заболел и уехал на родину, а я вот на его месте. – Парень оглянулся, будто чего‑то опасаясь и продолжил: – Дядя передал мне, что лет десять тому назад к нему подошел какой‑то мужик и сказал, что его может спрашивать парень по имени Виктор из девятого дома. Он хорошо заплатил моему дяде и отдал записку, – он показал ту самую бумажку, которая выглядела очень‑очень ветхой. Дядя не дождался того парня и передал бумажку мне. Я, конечно, посмеялся над ним, но на всякий случай, брал эту записку с собой каждый раз, как выходил на работу.
Дядя умер два месяца назад, перед этим мы говорили с ним по телефону. Он спрашивал, приходил ли тот человек.
Виктор почувствовал, что ему не хватает воздуха. Сердце стучало, как дикий паровой молот.
– Возьмите, это для вас, – таджик протянул бумажный сверток. – Кажется, теперь я буду спать спокойно, потому что выполнил дядино поручение.
Дрожащей рукой Виктор взял протянутый листок и, не раскрывая, положил его в карман куртки.
– Как тебя зовут, друг? – спросил он дворника звенящим от волнения голосом.
– Меня? Меня зовут Фархад. Это значит – надежный, – с гордостью сказал парень.
Виктор похлопал себя по карманам, но вспомнив, что вряд ли сможет отблагодарить честного человека, сконфузился.
– Извини… я только… только…
Фархад улыбнулся и развел руками.
– Ничего не надо, друг. За все заплачено давным‑давно.
Они пожали друг другу руки, и Виктор быстро пошел прочь, ощущая, что события, в центре которых он оказался, приобретают все более и более загадочный характер.
Быстрым шагом он двинулся по направлению к метро, чтобы съездить в Останкино и на месте попытаться выяснить, существует ли запись забега тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года и на заметил, как в двадцати метрах позади, не обращая внимания на периодические гудки спешащих автомобилистов, медленно катит серая иномарка с тонированными стеклами.
Он прошел под своими окнами, глянул на них и ему померещилось, будто какая‑то тень промелькнула за занавеской и тут же скрылась.
У книжного, теперь вино‑водочного магазина дрались два алконавта, один отбирал бутылку вина у другого. Все это сопровождалось пьяными восклицаниями и руганью.
Неожиданно они разошлись и один из них развел руки. Зеленая бутылка выскользнула из кисти и взорвалась под ногами тысячью мелких осколков, залив все вокруг дурманящей жидкостью.
– Вии‑тька! – закричал алкаш и с распростертыми объятиями пошел прямо на него. Второй мужик расширившимися от ужаса глазами таращился на расползающуюся, как черная раковая опухоль, лужу.
Виктор замер, оценивая обстановку.
Кто это?!
Алкаш тем временем подошел почти вплотную и кинулся обниматься. От него разило душным перегаром, но Виктор не стал уклоняться.
– Братан! Ты вышел! – мужчина чуть отстранился, покачал головой и сказал грубым, пропитым голосом. – Да ты меня не узнаешь, Витек! Это же я, Леня! А вон тот прощелыга… – он повернулся в сторону маленького мужичка, застывшего, словно в анабиозе возле лужи вина. – А это?! Ну же!
Виктор покачал головой.
Мужчина грубо рассмеялся.
– Самолетики помнишь? Это же Шкет! Да, брат, такова селява!
– Леня? Это ты? – Шкета он узнал сразу, но…
Леня засмеялся снова.
– Ну вот, вспомнил, слава Богу! Ну давай, пойдем, за встречу! А то… – он оглянулся, видишь, как нехорошо получилось!
Шкет практически опустился на колени и чуть ли не плакал, глядя на лужу.
Виктор дернулся, пытаясь высвободиться, но не тут‑то было. Леня держал его меткой хваткой.
– Идем, идем, вспомним нашу жисть‑жестянку…
– Как же это тебя… – спросил Виктор, глядя на пропитое лицо бывшего отличника и любимца всей школы.
На мгновение Ленино лицо стало жестким, в глазах полыхнули молнии, но он практически тут же обмяк и спросил:
– А тебя?
Виктор не нашелся, что ответить.
Они подняли Шкета с колен и вместе вошли в магазин, в котором раньше Витя проводил почти все свободное время. Только вместо шелеста страниц, теперь тут раздавался веселый звон бутылок.
Дверь за ними закрылась, и Виктор не увидел, как в некотором отдалении, не доезжая входа остановилась та самая серая иномарка.
Остановилась, заглушила мотор и замерла в ожидании.
Глава 10
1984 год
В понедельник Витя торжественно разменял свой рубль и купил два пирожных «Корзиночка», которые попросил положить в аккуратную картонную коробочку без надписей. Невзрачная, но для него тем более ценная.
Улучив момент во время завтрака, когда Лена осталась на мгновение одна – подружки уже закончили и понесли посуду к мойке, Витя подсел к ней и несмело, дрожащей рукой двинул коробочку.
Лена удивленно вскинула голову, ее длинные светлые волосы перелетели с одного плеча на другое и у Вити перехватило дыхание.
Этот ее жест, запах, движение воздуха, которое возникает, когда она так делает…Он почувствовал ком в горле и какое‑то странное чувство близости к чему‑то божественному, совершенному.
– Что это, Крылов?! – удивленно спросила Лена. Наученная горьким опытом, она не спешила открывать непонятные послания, посылочки и тому подобное. Там мог быть и дохлый майский жук, и еще какая‑нибудь гадость.
– Это тебе… – тихо ответил Витя, оглядываясь по сторонам. Если сейчас придут подружки, они, конечно, его засмеют.
Он с надеждой посмотрел на ее недопитый чай.
– Открой…
Лена неуверенно протянула руку к коробочке.
– А если… – вырвалось у нее. – Любопытство и страх боролись в ней. Милое личико терзали сомнения, но глаза горели ожиданием чуда.
Тут время и вовсе встало.
Витя видел, как замерли, точно замерзли, бросавшие на них короткие покровительственные взгляды ученики старших классов, как школьный повар – тетя Зоя – задержала тусклую поварешку над огромным чаном с борщом, откуда валил густой ароматный пар, как противоположной стороне столовой открылась дверь в кладовую и оттуда высунулось удивленное лицо рабочего в белом халате – брови его почти сомкнулись, а губы растянулись буквой «О», как позади, возле ленты транспортера, куда нужно было ставить грязную посуду, раздался хрустальный мелодичный звон сотен осколков – раздался и повис, замерев на одной ноте в этой светлой, оживленной, наполненной детскими голосами, шумом ложек, вилок и тарелок школьной столовой, сквозь большие окна которой наискось падали последние теплые лучи сентябрьского солнца.
Этот момент навсегда врезался ему в память – до того он был необычным. Вите показалось, что время и правда остановилось.
Лена двинула коробочку к себе и открыла ее. Лицо ее тут же преобразилось, посветлело. Она улыбнулась – и пионерский галстук на ее шее как‑то расправился, стал еще более алым, радостным. Ведь на самом деле у обычного советского школьника, да и не только школьника, в понедельник не так уж много радостей. А если вспомнить, что впереди было еще три сложных урока – литра, физика и геометрия, так и вовсе выходило, что поводы для радости отсутствовали.
А свежая корзиночка на завтрак могла стать настоящим поводом для счастья.
– Это… это все мне? – пролепетала она.
– Ага, – кивнул Витя. – Тебе.
Рефлекторно она привстала, поддерживая юбочку, нагнулась к нему и чмокнула в щеку.
Витя вспыхнул, внутри его все задрожало. Он инстинктивно приложил руку к месту поцелуя, словно это была легкая весенняя бабочка, боясь что сейчас она взмахнет крыльями улетит, растает в светлой дымке школьной столовой.
Лена не стала дожидаться его реакции, она взяла коробочку, прижала ее к груди и понеслась туда, где вновь зазвенели веселые голоса и смех и ругань кухарки бабы Светы, которой теперь надлежало убирать разлетевшийся вдребезги по всему полу стакан.
Время вновь пошло своим чередом, а Витя так и сидел, подперев голову рукой, пока не раздался звонок, возвещающий окончание длинной перемены.
* * *
Поймали его за гаражами, между грязной, залитой вонючим черным маслом эстакадой и заброшенным колодцем, куда, по городской легенде, неуловимый маньяк по кличке «Моцарт» сбрасывал зазевавшихся или поздно загулявших детишек. Не брезговал он и взрослыми, чаще девушками, студентками и старшеклассницами и все они исчезали навсегда и безвозвратно.
Витя не знал, откуда взялась эта легенда, однако про Моцарта в их районе слышали все, и он стал, если можно так выразиться, частью городского ландшафта, точнее его окраины.
Били втроем, заправлял Шкет, а с ним двое незнакомых парней – на год или два старше.
– Я говорил тебе к ней не подходить? – пробасил Шкет. – Но ты не понял.
Последовал короткий удар под дых, Витя его не ожидал и согнулся в три погибели. В глазах поплыло, больше от обиды, чем от боли. Потом тумаки понеслись градом, он успел закрыть локтями лицо, но не упал. Он слышал, что стоять нужно во чтобы то ни стало.
Потом Витя улучил момент и между ударами, собрав всю волю и ярость в кулак, выкатил прямой правый прямо Шкету в глаз. Так получилось. Поскуливая, тот осел как срубленная молоденькая березка.
Но силы были явно неравны.
– Еще раз подойдешь к ней, будем бить по‑настоящему, – сказал крупный, похожий на карпа, с выпученными глазами и толстыми губами парень. Его лицо было усыпано огромными мерзкими, местами лопнувшими прыщами. Черная куртка металлиста с заклепками позвякивала не застегнутой пряжкой.
Второй – высокий, нескладный как жердь, вытащил из кармана кастет.
– Видишь это?
Вытирая кровь, капающую с носа, Витя кивнул.
– Последнее предупреждение. Если не дойдет, нырнешь к Моцарту. Усек?
Двое старшеклассников схватили его за ноги, подняли и поднесли к колодцу, черный зев которого открылся прямо перед ним во всей своей ужасающей явности.
Дна не было видно, лишь ржавые петли, наполовину обломанные – спускались вниз и исчезали в вонючем чреве.
Шкет встал по другую сторону колодца, а двое пацанов опустили его прямо внутрь.
От ужаса Витя закрыл глаза. Если они сейчас отпустят… не дай бог, соскочат руки… он боялся даже не то, что разобьется, боялся ни боли, ни унижения – насчет этого, как это ни парадоксально, он был спокоен, потому что вряд ли кто мог увидеть все это – слишком уж безлюдное место тут было.
Боялся он панически того, что может открыться там, на дне колодца. Если оно, это дно, вообще существует.
Конечно же, существует, – подумал он, глядя в зияющий зев, отдающий смрадом и затхлостью. И вряд ли даже милиция отважилась туда спускаться.
Шкет нырнул лицом в колодец. Витя открыл глаза и увидел перед собой расквашенный глаз одноклассника.
Ему вдруг стало смешно, потому что видел он Шкета в перевернутом виде и ничего смешнее до тех пор ему видеть не приходилось.
Витя засмеялся и колодец ответил ему странным, лающим эхом.
Шкет отшатнулся, едва не оступившись и не соскользнув в пропасть.
Грязно выругавшись, он снова подошел к краю колодца, предусмотрительно схватился за стойку и потряс кулакам перед Витькиным лицом.
– Ты понял?! Еще раз увижу тебя с ней!
– А что, один на один зассал? – вырвалось у Вити сквозь смех. Он прекрасно понимал, что сейчас не самое время смеяться, но жалкая физиономия Шкета, силящегося выглядеть наглым и уверенным в себе бандитом, вызывала лишь такую эмоцию.
Шкет не успел ответить.
Сильным рывком Витю выдернули из колодца и бросили возле кустов бузины, обступающих заброшенный пятачок со всех сторон.
– Шухер, пацаны! Кто‑то идет!
Витя услышал топот ног. Через секунду все стихло.
Чьи‑то сильные руки подняли его с земли, поставили на ноги, стряхнули пыль с одежды.
Знакомый голос задумчиво произнес:
– Та‑ак… Ну что сказать, жить будешь. До свадьбы заживет.
Витя открыл глаза и увидел перед собой Грома, того самого мужика из гаражного массива, который научил его делать жучки. И не только жучки.
– Идем, вытрешь лицо, придешь в себя, – сказал Гром и Витя послушно заковылял за ним.
* * *
– Почему «Моцарт»? – вытирая предложенным полотенцем кровь с лица, спросил Витя у мужчины, стесняясь назвать того просто Громом и находя обращение «дядя Гром» слишком уж близким, фамильярным. Приходилось выкручиваться и называть брутального мужика окольными путями, без упоминания его клички‑имени.
– Э… – сказал Гром. Они находились одни в гараже, Витя сидел на кривой, очень массивной табуретке, деревянная сидушка которого была жесткой и неудобной. – Он реально существует. Я его видел.
– Вы… – Витя затаил дыхание и даже перестал смотреть на череп с пустыми глазницами, стоящий на самой верхней полке металлического шкафа со стеклянными дверцами. Шкаф был забит инструментами, деталями, книгами и всякой всячиной.
Откуда он взял этот череп? Уж не сам ли он убил его обладателя? – все эти вопросы всплывали в голове мальчика, но, что странно, – страха перед мужиком у него не было и, возможно, зря. Однако, Витя думал, что здесь многие его знают и даже сторож на входе и дворник здоровались с ним и не выказывали особого беспокойства. Правда, и особой приязни не испытывали, факт.
Гром держался особняком и про него было известно очень мало. Точнее, вообще ничего.
– …видели его?! – воскликнул Витя, забыв про череп.
Гром кивнул, не поворачиваясь. Он что‑то закручивал в массивные тиски и под засаленной майкой играли приличные мускулы. Руки у него и впрямь были как у борца или рабочего какого‑нибудь литейного цеха – мощные, огромные и непременно грязные.
– Знаешь, почему Моцарт? Потому что перед смертью его жертвы слышат сороковую симфонию, аллегро…
У Вити перехватило дыхание. Откуда он это знает? Откуда?! Если убийца не пойман, а жертвы не найдены. По крайней мере, целиком. Такие, во всяком случае, ходили слухи, хотя открыто, разумеется, об этом никто не говорил, газеты не писали, а по телевидению и вовсе такое было запрещено показывать…
Он сидел у ворот – ни жив ни мертв и чувствовал, что вот‑вот не сдержится и от страха сходит по‑маленькому. Как назло, почему‑то никого рядом больше не было, хотя обычно у Грома ошивалась куча пацанов из окрестных районов.
Гром оглянулся, покачал головой:
– Знаешь, что самое страшное? Что двух невинных человек уже осудили к высшей мере вместо него. Одного уже расстреляли, другой ждет исполнения приговора.