Но, кроме «дезов» для «войны в эфире», требовались и контрпропагандистские статьи. Их писали три журналиста, в том числе и я – самая молодая в редакции.
Кроме того, Д. Е. командовал довольно большим числом референтов и другим вспомогательным персоналом. Наконец, он же «не замечал», что два весьма уважаемых партийных товарища, его замы, сидя в отдельном кабинете, занимаются своими делами… и палец о палец не ударяют ради редакции.
Работали на редакцию и многие молодые, и не очень молодые начальники и сотрудники из других отделов. А Яков Семенович Хавинсон – руководитель ТАССа в ранге наркома (министра) – в Д. Е. души не чаял.
Как я поняла потом, вся эта редакция дезинформации и контрпропаганды была детищем Д. Е. – и не в переносном смысле слова, а в самом что ни на есть прямом… Как же это произошло?
Д. Е. закончил университет в 1938 году, и его оставили в аспирантуре. Но семья Д. Е. нуждалась в заработке, и молодому человеку пришлось распроститься с кафедрой истории Средних веков. Он перешел в заочную аспирантуру и начал работать.
Выпускника МГУ, всего лишь кандидата в члены ВКП(б), распределили в ТАСС на очень скромную должность референта по Германии в справочной. Благо Д. Е. – особенно по тем временам – обладал неоспоримым достоинством: для него немецкий язык был не иностранным, а вторым родным. Он почти закончил немецкую гимназию – и при том его отец Ефим Александрович не занимал поста ни посла, ни полпреда, ни советника посла в советском посольстве или советника полпреда в советском полпредстве – alias советском торговом представительстве. Отец Д. Е. был всего лишь евреем, бежавшим в Германию от Гражданской войны и поступившим в советское торговое представительство на более чем скромную должность бухгалтера… Естественно, в начале 1930-х, когда Гитлер набирал все бóльшую силу, семья вернулась в Советский Союз. Но отца, в отличие от других загранработников более высокого ранга, в годы Большого террора не казнили и даже не посадили. И, когда я познакомилась с Ефимом Александровичем уже в конце войны, он трудился бухгалтером в булочной и, увы, только изредка «отоваривал» мои хлебные карточки: давал вместо черного, плохо пропеченного хлеба, белый, тоже весьма плохого качества.
При всем при том Ефим Александрович, как я выяснила много позже, был в ту пору одним из очень немногих людей, изучавших арамейский и другие древние языки, послужившие основой для создания иврита. Немного больше честолюбия и энергии – и отец Д. Е. мог бы стать… профессором, известным человеком[1]…
Но вернемся к Д. Е.
Даже в Германии до прихода к власти Гитлера Д. Е. оказался везунчиком: его дядя в годы Веймарской республики был богатейшим человеком и, естественно, помогал родственникам – в частности, оплатил привилегированную гимназию, в которую поступил племянник. В этом учебном заведении до уроков ученики посещали бассейн, а потом не то массажист делал им массаж, не то они массировали друг друга.
Д. Е. и в этой гимназии, хотя и мальчика из незнатной семьи, да еще и еврея, очень выделяли за его способности и ум. Поистине, везунчик.
И снова перенесемся в Москву.
Итак, Д. Е., то есть Тэк, работает в справочной в должности референта по Германии. Его задача читать текущую немецкую прессу и выписывать из нее на карточки особенно важные сообщения, переводя их на русский язык. Ну, а после раскладывать эти карточки по соответствующим ящикам.
Все сие происходит как раз в период нашей отчаянной дружбы с нацистской Германией.
Но вот 10 мая 1941 года в рейхе Гитлера случилось нечто небывалое. Второй человек в стране, заместитель фюрера Рудольф Гесс, угнал самолет и… улетел в Англию, несмотря на строгий запрет браться за штурвал. Гесс летел к врагу – ведь Англия была в разгаре войны с Германией.
Официальное объяснение с немецкой стороны состояло в том, что партайгеноссе Гесс внезапно… сошел с ума.
Естественно, информационные службы всех стран мира были полны сообщений об этом непонятном полете – никто не поверил, что Гесс внезапно спятил. Возникло множество толкований и много вопросов. Знал ли Гитлер о планах Гесса или не знал? И кто за этим стоит? Была ли какая-то договоренность у Гесса с англичанами или ее не было? И с кем именно, если была? И как этот поступок второго лица в нацистской Германии повлияет на ход войны?
На второй день после загадочного происшествия САМ СТАЛИН позвонил в ТАСС по вертушке – специальному кремлевскому телефону. И Хавинсон, ответственный руководитель ТАСС, взяв трубку и услышав голос вождя – может, в первый и последний раз в жизни, – узнал, что Сталин требует от него прочесть все официальные сообщения о полете Гесса в Англию и комментарии к ним. Тут Хавинсон, не читавший ни на одном иностранном языке, не растерялся и позвал на подмогу Д. Е.
И тот настолько толково изложил все Сталину, отделив информацию от дезинформации, что Вождь осведомился, как фамилия референта. И тогда, назвав свою фамилию, Д. Е. сказал ему, что в Москве надо бы создать службу дезинформации, поскольку во всех остальных крупных державах таковые уже существуют.
И, о чудо! Сталин так и сделал! По решению ЦК ВКП(б) от 1941 года в ТАСС появилась редакция контрпропаганды и дезинформации, а ее руководителем был назначен Меламид Даниил Ефимович.
Вы спросите, почему я не написала раньше о сей поразительной истории, только вскользь отразив ее в своих мемуарах – книге «Косой дождь»?
Не написала потому, что в редких рассказах Д. Е. история эта все время видоизменялась в зависимости от слушателей и настроения рассказчика. Я ее помню и в таком варианте:
Муж: «Я сидел в кабинете Сталина. И, покуда он говорил, его голова все ниже и ниже склонялась, а потом и вовсе упала на грудь».
Как литератор, всю жизнь проживший в России, я тупо доверяю только одному методу рассказа – реализму. А всякие фантазии в стиле барона Мюнхгаузена меня бесят. Хотя я уже давно поняла, что выдумки мужа объяснялись его неистребимым ребячеством.
Недаром соученики мужа по университету, сколько я их помню, рассказывали, что Д. Е. гордился отнюдь не своими успехами в науках, а только тем, что на сборах будущих призывников лучше всех разбирался в пулемете, а также был членом вузовской команды легкоатлетов и выступал на московских студенческих соревнованиях.
Рассказ Д. Е. о его карьерном взлете документально подтвержден. Бывший сослуживец мужа по ИМЭМО Петр Черкасов, роясь в архивах, обнаружил решение ЦК КПСС о назначении еще совсем молодого Д. Е. Меламида заведующим редакцией контрпропаганды в ТАСС.
Заметим, в высочайшем рескрипте слово «дезинформация» вообще отсутствует, хотя именно таким было официальное название редакции, – его нет по причине «секретности». Какая дезинформация в насквозь правдивом советском государстве?! Этого не может быть потому, что не может быть никогда!
Но пойдем дальше. Для мужа тогдашнее решение ЦК было судьбоносным. Оно стало для него своего рода оберегом, талисманом или, скорее, охранной грамотой на долгие годы, до самой смерти Сталина.
Несмотря на дикий послевоенный сталинский антисемитизм, и уже после того, как редакцию контрпропаганды и дезинформации в ТАСС ликвидировали, Д. Е. все равно никогда не увольняли и, стало быть, не объявляли тунеядцем.
Уверена, что причина была в одном: начальство не хотело брать на себя ответственность: мол, кто знает, почему этого «еврейца» ЦК ВКП(б) назначило на такой высокий пост? Лучше с ним не связываться. И главное, не переспрашивать: переспросишь – и тебя сразу на Колыму.
Все восемь лет от конца Отечественной войны до смерти Сталина Д. Е. проработал в Совинформбюро – весьма невыразительном в условиях мира учреждении, в столь же невыразительной должности обозревателя. Теперь я поняла, что там пристраивали всякого рода отставников – к примеру, бывших коминтерновцев.
Бок о бок с Д.Е., в той же должности, был и некий Миров из Коминтерна – папаша двух дочек, одна из которых стала женой Шинделя, в будущем Лазарева, фактического хозяина влиятельного в 1960–1970-е журнала «Вопросы литературы» (или, как острили, журнала «Вопли»).
И эта, как казалось бы, пустая деталь сыграла двадцать лет спустя свою роль в судьбе Д. Е. и в моей тоже.
После смерти Сталина
В послесталинскую эпоху Д. Е. сразу пошел в гору: стал сотрудником и очень скоро членом редколлегии нового журнала «Международная жизнь», который, в отличие от «Нового времени», был чисто мидовским изданием, то есть официозом. Соответственно, его главным редактором назначили…. Громыко – не самого блистательного русского дипломата из тех, кого знала история[2].
Уже из «Международной жизни» Д. Е. попал в Нагорное, где бригада умников пыталась как-то сформулировать иностранную (международную) политику советского государства после смерти Сталина и, кажется, написать соответствующий учебник.
При Сталине Нагорное было, вероятно, каким-то «закрытым» для простых смертных, номенклатурным санаторием… Посреди леса стоял глухой забор с пропускной будкой, а за забором – с десяток домиков, где на всем готовом жили такие же, как Д. Е., специалисты. Кроме того, в Нагорном был главный корпус, и там помещались столовая, библиотека, очевидно, бильярдная, кинозал и т. д. А также здание для прислуги – ее в таких заведениях называли обслугой.
В кинозале раз в неделю крутили иностранные фильмы, которые в СССР дозволялось смотреть только номенклатуре. Благодаря кинозалу я и побывала несколько раз в Нагорном: ведь к номенклатуре принадлежала и моя любимая Наталья Сергеевна Сергеева – главный редактор «Нового времени». Сообщив ей, что вечером можно посмотреть хороший фильм, я вместе с Н. С. приезжала к Д. Е. Машину Сергеевой впускали за забор, на «сакральную» территорию…
И тут я вынуждена сделать небольшое отступление.
В Нагорном Д. Е. провел всего три-четыре месяца от силы. Никакого особого влияния на его дальнейшую карьеру это обстоятельство не имело. Учебника, который в Нагорном писался, я в руках не держала – не знаю даже, вышел ли он в свет.
Тем не менее, о чем бы я ни рассказывала в своих мемуарах и заметках, я обязательно вспоминаю Нагорное. И не только потому, что в конце застоя идея коллективного творчества переросла, очевидно, в коллективные бдения на Рублевке под руководством Андропова – тогда еще не генсека, а главного гэбэшника. Отнюдь не только.
Меня потрясала сама идея: посадить, образно говоря, за один письменный стол совершенно разных людей и заставить их сотворить, опять же образно говоря, истину в последней инстанции, или, скорее, выработать какую-то новую концепцию и облечь ее в какие-то новые слова…
Конечно, в мире существовало немало примеров того, как люди творили-писали, ну, скажем, вдвоем, или, как мы острили в молодости, «оба-два»… Братья Гонкуры, Эдмон и Жюль, вместе сочиняли романы. Братья Гримм, Якоб и Вильгельм, вместе собирали немецкий фольклор, а потом издали толстый том «Детских и семейных сказок». И много еще известно совместных работ. Под именем Козьмы Пруткова сочиняла острые сатирические заметки целая группа русских писателей: Алексей Константинович Толстой – автор известных исторических романов, к примеру, «Князя Серебряного» – и братья Александр, Алексей и Владимир Жемчужниковы.
Наконец, я еще застала наших несравненных сатириков Ильфа и Петрова – авторов бессмертных «12 стульев», «Золотого теленка» и «Одноэтажной Америки». После смерти Ильфа даже ходила к Петрову, показывала наш студенческий – мой, Лени Шершера и Раи Либерзон – недописанный сатирический роман.
Перед экзаменами по зарубежной литературе ифлийцы-западники отправлялись в Ленинскую библиотеку и читали там учебник Корша и Кирпичникова – но, кажется, Корш и Кирпичников были просто авторами разных глав… Однако не буду мелочиться – что там какие-то неизвестные Корш и Кирпичников! Ведь вместе творили даже Маркс и Энгельс… «Призрак коммунизма бродит по Европе» – это их общая фраза-лозунг. А ведь основоположники марксизма жили в разных странах.
Однако в каждом случае содружество (сотворчество) авторов было не случайным – отнюдь нет. Писали, творили вместе люди, связанные друг с другом иногда родством (братья Гонкуры, братья Гримм) и – обязательно – общими взглядами-оценками окружающего, склонностями, симпатиями и антипатиями, общим восприятием окружающего мира. Иногда – общей способностью видеть смешное, как в случае с Ильфом («загадочной еврейской душой») и Петровым («загадочной русской душой»)…
В Нагорном же собирали совершенно разных людей, в лучшем случае знакомых только шапочно – к тому же, полагаю, опасавшихся друг друга. Ведь в те годы считалось, что каждый человек в СССР, особенно партиец, просто обязан сигнализировать (стучать), если считает, что его знакомые не вполне лояльны ко властям предержащим и, упаси бог, критикуют их…
И именно эти разные люди должны были создавать новые учебники, формулировать новые основополагающие мысли о новой политике СССР!
(В Нагорном работала не только группа Арбатова, но и группа академика Минца, занимавшаяся компартиями в капстранах.)
Странная, диковинная выдумка советской власти, продержавшаяся до самой Революции 1991-го! Хотя ясно, чем она была вызвана, что ее породило. Этой причиной был страх личной ответственности. Даже сам Сталин требовал, чтобы расстрельные списки, где фигурировали крупные политики-ленинцы, подписывали все члены политбюро.
Но при таком подходе не могла возникнуть ни одна действительно новая мысль, вообще было невозможно любое творчество-сотворчество.
Давно пора заканчивать размышления о Нагорном. Хочу лишь добавить напоследок, что в данном случае скаредная советская власть проявляла небывалую щедрость. За те месяцы, которые «насельники» пребывали в Нагорном – на свежем воздухе и при усиленном (кремлевском) питании, – им полностью выдавали зарплату по месту работы: ни сам «творец» новых идей, ни его семья не должны были ни в чем нуждаться…
Уже в Нагорном Д. Е., видимо, оказался не ко двору. Он рассчитывал на коренные изменения в нашей внешней (международной) политике, однако ни в Нагорном, ни в журнале «Международная жизнь» ничего такого не предполагалось.
Не знаю, как в высших сферах, но на уровне журнала и Нагорного все сразу стало забалтываться. В ход пошла старая бодяга о приоритетах и о несокрушимости марксизма-ленинизма. В сталинском дворце на Смоленской, в МИДе, надолго воцарился Громыко плюс в ООН – Вышинский, прокурор-палач на так называемых показательных процессах.
И тут Д. Е., при всей своей кажущейся непрактичности – он был все-таки человеком практичным, или скорее здравомыслящим, – вспомнил о прерванной научной карьере. Он, впрочем, никогда не рвал ни с кем и ни с чем окончательно, а уж с наукой тем паче. В частности, Д. Е. возобновил старые связи с воссозданным институтом венгерского коммуниста, академика Варги – институтом, ставшим в будущем ИМЭМО[3].
За спиной Д. Е. была кандидатская диссертация. Защитил он ее в 1947 году, так сказать, в самый последний момент, когда при Сталине евреям еще можно было это делать.
И при выборе темы Д. Е. снова проявил свой недюжинный ум. Он написал работу о так называемом «Генеральском заговоре» 20 июля 1944 года против Гитлера. Тема по тогдашним временам странная… Нацистская Германия повержена в прах окончательно и бесповоротно. Уже существуют две Германии – социалистическая ГДР и капиталистическая ФРГ. Нюрнбергский процесс прошел. Зачем же ворошить прошлое, вспоминать заговор аристократов-военных?