– Согласен. Да, Брент! Я понял, куда нам надо! Давай-ка через болото, к Эйблу Уиндеру, скажем ему, что мы все четверо на месте и готовы к учениям!
– Идея! – крикнул Брент, сразу взбодрясь. – Узнаем заодно, что там с эскадроном и какой все-таки выбрали мундир.
– Если зуавский, то будь я проклят, если поступлю в эскадрон! Я бы чувствовал себя девчонкой в этих красных шароварах. Они мне напоминают дамские фланелевые штанишки.
– Вы, значит, собираетесь к миста Уинда? – спросил Джимс. – На ужин-то не надейтесь особо. Ихняя кухарка померла совсем, а новой нету. Готовит там одна негритянка с полей, мне знакомые парни говорят, что хуже гадости не едали.
– Вот те раз! Почему ж он не купит новую повариху?
– Откудова у такой белой шантрапы монеты? У них больше четырех негров не бывает.
Голос Джимса был полон откровенного презрения. Его собственное общественное положение было прочно, так как Тарлтоны владели сотней негров, и он, подобно другим рабам с крупных плантаций, поглядывал свысока на мелких фермеров, имевших всего несколько рабов.
– Да я сейчас с тебя шкуру спущу! – заорал в бешенстве Стюарт. – Не смей называть Эйбла Уиндера «белой шантрапой»! Он бедный, конечно, но никакая не шантрапа! А я любому накостыляю, белому или черному, пусть только кто попробует поливать его грязью! Во всем графстве нет человека достойней, а то бы его не выбрали лейтенантом.
– Вот и я в толк не возьму, – продолжал Джимс, нисколько не испугавшись грозного окрика своего господина. – Офицерье, по моему разумению, лучше брать из богатых жительменов, а не из белой швали.
– Он не шваль! Ты сравни еще его с настоящей швалью типа Слэттери! Он просто небогат, у него маленькая ферма, а не громадная плантация, и если парни решили, что этого достаточно, чтобы выбрать его лейтенантом, то не для того, чтобы всякий черномазый про него языком молол. В Эскадроне знают, что делают.
Кавалерийский отряд был организован три месяца назад, сразу после того, как Джорджия отделилась от Союза штатов, и с тех пор рекруты только и говорили о войне. Отряд существовал пока безымянным, но не из-за недостатка предложений. У каждого была своя идея на этот предмет, равно как и насчет цвета и покроя мундира. «Тигры из Клейтона», «Пожиратели огня», «Гусары северной Джорджии», «Зуавы», «Клейтонские винтовки» (хотя никаких винтовок эскадрону не полагалось, только револьверы, сабли и ножи), «Жестокость и беспощадность», «Кровь и погром» – и каждое из этих названий имело своих сторонников. Пока официального имени не было, все привыкли, говоря об отряде, называть его просто эскадроном; так он и оставался до самого конца просто Эскадроном, несмотря на то что какое-то громкое наименование ему все-таки присвоили.
Офицеров выбирали сами, потому что никто во всем графстве не имел военного опыта, кроме нескольких ветеранов Мексиканской и Семинольской кампаний, а Эскадрон отверг бы любого ветерана в качестве командира, если б он не пользовался всеобщей любовью и доверием. Всеобщей любовью пользовались четверо Тарлтонов и трое Фонтейнов, но, к сожалению, от них пришлось отказаться, потому что Тарлтоны чересчур быстро напивались и потом выкидывали всякие номера, а Фонтейны отличались убийственно горячим нравом и были скоры на расправу. Капитаном выбрали Эшли Уилкса – за то, что он был лучший наездник во всей округе, а кроме того, в расчете на его трезвую холодную голову – что он сумеет удержать некое подобие порядка. Рейфорд Калверт, который вообще всем нравился, стал первым лейтенантом, ну а сын охотника и мелкий фермер Эйбл Уиндер – вторым.
Эйбл был здоровенный детина, серьезный, себе на уме, возрастом старше других ребят в Эскадроне, сердце имел доброе, образования не получил, но в присутствии дам держался, пожалуй, получше остальных. Снобизма среди эскадронных не наблюдалось: у многих отцы или деды разбогатели, начав с ничего. А Эйбл слыл лучшим стрелком в Эскадроне, настоящий снайпер – с семидесяти пяти ярдов снимал белку в глаз. Вдобавок ему не привыкать к походной жизни – он знал, как раскладывать костры под дождем, умел читать следы и находить воду. Здесь ценили такие вещи, Эйбла к тому же любили, вот и поставили офицером. Оказанную честь он принял степенно, без ложной скромности, но и без неуместного тщеславия – просто как должное. Мужчины смогли перешагнуть через тот факт, что он не был рожден джентльменом; но дамы и рабы об этом не забывали.
Первоначально в Эскадрон брали исключительно плантаторских сыновей – этакий джентльменский отряд, каждый поступает со своим конем, оружием, амуницией и рабом. Однако богатых плантаторов в молодом графстве Клейтон нашлось маловато, и, чтобы создать полноценное формирование, потребовалось рекрутировать мелких фермеров, охотников из глухих лесов и с ближних болот, а то и принимать кое-кого из «белой шантрапы», если эти молодцы были выше среднего в своем классе.
Этот народ не меньше богатых рвался схватиться с янки, лишь бы война началась. Но тут вставал деликатный вопрос денег. Мало кто из фермеров имел лошадей. В своем хозяйстве они обходились мулами, причем лишних не было, редко у кого больше четырех голов. То есть мулов никак нельзя было отдавать для военных нужд, даже если б в Эскадроне считалось допустимым сидеть на муле, что полностью исключалось. Что же до белых бедняков, крекеров, как их тут называли, то один мул служил уже признаком достатка. А лесные охотники и обитатели хижин в болотных плавнях вообще не имели ни лошадей, ни мулов. Они жили целиком за счет охотничьих угодий и болотной дичи, дела свои устраивали по системе бартера, они и пяти долларов в год в руках не держали, так что кони и обмундирование находились за пределами возможного. Но и в своей бедности они были столь же непреклонно горды, как плантаторы в своем богатстве, и никакой милости или подачки от соседских щедрот не приняли бы. Поэтому, чтобы ничьи чувства не пострадали, а Эскадрон был полностью укомплектован и людьми, и лошадьми, практически все крупные плантаторы графства, в том числе и отец Скарлетт, и Джим Уилкс, Бак Манро, Джим Тарлтон, Хью Калверт – действительно все, кроме одного лишь Энгуса Макинтоша, внесли необходимые деньги в общий котел. Получилось так, что каждый из них заплатил за собственных сыновей и еще за некоторых других, но все было сделано так, чтобы менее состоятельные, а то и неимущие члены отряда могли принять коней и амуницию без ущерба для своей чести.
Эскадрон собирался дважды в неделю в Джонсборо – устраивать учения и молиться, чтобы началась война. Те, у кого уже были лошади, выполняли в поле позади здания суда так называемые кавалерийские маневры, взбивая тучи пыли, перекликаясь нарочито грубыми голосами и размахивая шпагами времен Войны за независимость, снятыми со стен гостиных. Безлошадники сидели пока на бровке перед лавкой Булларда, жуя табак и обсуждая слухи. А не то состязались в стрельбе. Вот уж чему южан учить не требовалось: мальчики здесь, можно сказать, хватались за оружие, едва появившись на свет, а потом всю жизнь проводили на охоте и, естественно, становились в этом деле отменными мастерами.
И какого только оружия не увидишь на сборах! Длинноствольные охотничьи ружья, которые были новыми во времена первопроходцев, переваливших Аллеганские горы; древние пищали, заряжаемые с дула и положившие немало индейцев в пору обживания Джорджии; кавалерийские седельные пистолеты, бывшие в ходу на войне с семинолами в 1812-м; щегольские дуэльные пистолеты с серебряными рукоятками и новенькие винтовки английской работы с блестящими деревянными ложами – что угодно можно было сыскать в особняках и в хижинах, и все это члены Эскадрона привозили с собой на сборы.
А заканчивались учения обычно в салунах Джонсборо, где по вечерам разгорались такие сражения, что офицеры боялись – для янки ничего не останется. Вот как раз на такой попойке Стюарт выстрелил в Кейда, а Тони Фонтейн – в Брента. Когда отряд только создавался, близнецы находились дома по случаю отчисления из очередного университета – Виргинского – и с большим энтузиазмом вступили в Эскадрон. Но после эпизода со стрельбой и ранением матушка отправила их в университет штата, с наказом там и жить. Они очень тосковали по горячке этих сборов, считая образование помехой в жизни и стремясь только к одному – скакать верхом, дико вопить и стрелять в компании с друзьями.
– Хорошо, давай срежем напрямую к Эйблу, – предложил Брент. – Можно вброд через реку у мистера О’Хара и через фонтейновские пастбища. Мигом там будем!
– А поесть-то нам будет нечего, опоссум да зелень, – вмешался Джимс.
– Не нам, а тебе, – засмеялся Стюарт. – Потому что ты сейчас поедешь домой и скажешь нашей матушке, чтобы не ждала нас к ужину.
– Я-а? Не, не поеду! – всполошился Джимс. – Мне, что ль, одному подставлять зад за то, что вы натворили? Первым делом миссис Битрис с меня спросит, как я дозволил, чтоб вас всех опять вышибли из верситета. Потом – почему не доставил вас домой, ей на расправу. И посмотрит на меня, как утка на майского жука. Ясное дело, я один и буду во всем виноват. Если вы не берете меня к миста Уинда, я уж лучше залягу в лесу на всю ночь. Вот бы меня забрал патруль. Все легче, чем миссис Битрис, когда не в духе!
Братья негодующе посмотрели на решительного черного парня.
– А ведь у него хватит дурости попасться патрулю. Потом мама еще неделю будет нас за это пилить. Нет, честно, от черных больше неприятностей. Иногда я думаю, аболиционисты неплохо соображают.
– Все равно нехорошо подставлять Джимса, когда самим неохота. Придется и его с собой тащить. Но смотри же ты, бесстыжая черная образина, попробуй только чваниться перед неграми Уиндера! Что мы едим жареных цыплят и ветчину, а у них одни кролики и опоссумы. Я тогда… я маме расскажу. И мы тебя не возьмем на войну.
– Чваниться? Чтобы я да чванился перед этими жалкими ниггерами?! Ну нет, маса, у меня манеры получше. Зря, что ли, миссис Битрис учила меня манерам заодно с вами?
– Учить-то учила, но не слишком это у нее хорошо получилось, со всеми нами троими. Ладно, поехали!
Стюарт сдал назад своего мощного гнедого коня, пришпорил и легко перелетел через изгородь на мягкую вспаханную землю Джералда О’Хара. Следом перескочил ограду конь Брента, а потом и Джимс послал свою лошадь, прильнув к ее шее и вцепившись в гриву. Джимс не любил препятствия, но случалось, брал и повыше, чтобы быть вровень с хозяевами.
И когда они уже скакали вниз с холма, через красные борозды, к еле видному в густых сумерках речному броду, Брент крикнул брату:
– Слушай, Стью! А ты все-таки не думаешь, что Скарлетт должна была пригласить нас к ужину?
– Всю дорогу над этим голову ломаю! – заорал в ответ Стюарт. – А как по-твоему, почему…
Глава 2
После того как братья, помахав шляпами, оставили Скарлетт стоять на крыльце «Тары» и стук копыт замер вдали, она как лунатик побрела опять к своему креслу и уселась в него, поджав под себя ногу. Она вся съежилась, словно от боли, а рот именно болел – потому что через силу был все время растянут в улыбке. Нельзя же, чтобы близнецы догадались о ее тайне. Сердце ее переполнялось горем, оно билось странными мелкими толчками, ладони заледенели, и физически давило ощущение катастрофы. На лице появились нестерпимая обида и недоумение; так избалованный ребенок, не знавший ни в чем отказа, в первый раз соприкасается с неприятной стороной жизни.
Чтобы Эшли женился на Мелани Гамильтон?! Да неправда же! Близнецы все напутали. Или разыгрывают ее по привычке. Ну не может, не может Эшли влюбиться в Мелани, и никто бы не смог – в эдакую мышь прибитую. С презрением Скарлетт вспомнила худую детскую фигуру Мелани и скучное личико сердечком, простенькое до обыденности, чуть не кухонное какое-то! Да Эшли и не видится с ней месяцами. С той вечеринки, что он устраивал в прошлом году у себя в «Двенадцати дубах», он всего-то раза два бывал в Атланте. Нет, не может быть, чтобы Эшли любил Мелани, потому что – и тут она нисколько не ошибается – он любит ее, Скарлетт! Она, и только она его истинная любовь – и она знает это!
Скарлетт услышала, как под тяжелой поступью Мамми задрожали полы в коридоре, и быстренько вытащила из-под себя ногу, стараясь придать своему облику благопристойную кротость. Мамми ничего не стоит заподозрить неладное. Она чувствует себя хозяйкой в семействе О’Хара, они все принадлежат ей, душой и телом, и у них нет от нее секретов. Достаточно даже намека на таинственность, чтобы она сделала стойку и пустилась по следу, как гончая. Скарлетт по опыту знала: если любопытство Мамми не удовлетворить немедленно, она впутает сюда и Эллен, а тогда придется выложить все матери или срочно придумать правдоподобную ложь.
Мамми возникла в дверях – громадная старуха с маленькими проницательными глазками мудрой слонихи. Чистокровная африканка, черная, лоснящаяся, посвятившая себя целиком, до последнего дыхания, семье О’Хара, она была главной опорой для Эллен, форменным мучением для трех ее дочерей и грозой для всех слуг в доме. Черная Мамми обладала кодексом жизненных правил и чувством достоинства – не ниже, чем у тех, чьей собственностью она являлась. Выросла она в спальне у матери Эллен – утонченной, невозмутимой, надменной француженки Соланж Робийяр, не прощавшей ни детям, ни слугам ни малейшего отступления от общепринятых правил приличия. Она ухаживала за маленькой Эллен, была для нее мамкой-нянькой, «мамми», как называли негритянок, приставленных к малышам, да так и осталась на всю жизнь Мамми, словно бы это ее имя и другого быть не должно. Когда Эллен вышла замуж, Мамми переехала вместе с ней. У Мамми всегда было так: кого любит, того и воспитывает в особой строгости. А поскольку теперь неимоверная ее любовь и гордость заключались в Скарлетт, то процесс строгого воспитания продолжался непрерывно.
– Разве джитмены отбыли? Как же вышло, что вы не попросили их остаться к ужину, а, мисс Скарлетт? А я велела Порку поставить еще две тарелки, для них. Где же ваши манеры?
– Ох, я так устала от этих бесконечных разговоров про войну, что не смогла бы вытерпеть их еще и за ужином. Особенно если папа присоединится и пойдет крик про мистера Линкольна.
– У вас манеры не лучше, чем у работников в поле. Такая, значит, награда нам с мисс Эллен за все труды. И почему это вы без шали? Вечерний воздух прохватит насквозь! Ведь говорю же и говорю: подцепите лихорадку, если будете вот так сидеть вечерами, а на плечах ничего. Марш в дом, мисс Скарлетт!
Старательно изображая безмятежность, Скарлетт отвернулась в сторону, довольная хотя бы тем, что в хлопотах о шали Мамми оставит пока без внимания ее лицо.
– Нет, мне хочется смотреть на закат. Очень красиво. А ты распорядись, пусть принесут мне шаль. Пожалуйста, Мамми, и я посижу тут до папиного приезда.
– У вас уж голос никак простуженный, – заметила подозрительная нянька.
– Ничего подобного, – нетерпеливо отмахнулась Скарлетт. – Тащи мою шаль.
Мамми затопала обратно в холл, и до Скарлетт донесся приглушенный голос: она звала служанку из верхних комнат.
– Эй ты, Роза! Кинь-ка мне сюда шаль для мисс Скарлетт! – И немного погодя уже громче: – Бесстыжая черномазая! Где ты, Роза? Никогда ее нет, и толку от нее никакого… Придется лезть самой, ох-хо-хох…
В доме застонали ступеньки, и Скарлетт осторожно встала. Мамми сейчас вернется и опять примется читать ей лекцию о законах гостеприимства и как нехорошо их нарушать, а Скарлетт не чувствовала в себе сил выслушивать новую нотацию по столь ничтожному поводу. У нее сердце разбито! Она помедлила, прикидывая, где бы спрятаться, пусть хоть боль в груди поутихнет, и тут ее осенила неожиданная мысль, принесшая с собой лучик надежды. Отец ее сегодня поехал в «Двенадцать дубов», к Уилксам, с предложением выкупить у них Дилси, жену своего слуги Порка. Дилси была там главная над женской прислугой и вдобавок умела принимать роды. Полгода назад Порк на ней женился и с тех пор денно и нощно донимал хозяина просьбами купить Дилси, чтобы они могли жить на одной плантации. Сегодня у Джералда терпение истощилось, и после обеда он пустился в дорогу.