Кувыркуны отловили несколько образцов, оказавшихся самцами. Перед тем как выпустить дикарей обратно, кувыркуны выучили их языки. Также они попытались выяснить, почему гуманоиды исчезли так внезапно и загадочно. У информантов имелись объяснения, но довольно противоречивые и явно мифического происхождения. Они просто не знали, что происходило в действительности, хотя причина могла быть скрыта в их мифах. Некоторые объясняли катастрофу мором, насланным Великой Богиней, или Всематерью. Другие говорили, что она наслала орду демонов – стереть с лица земли свой народ, согрешивший против ее законов. В одном варианте мифа говорилось, что она встряхнула небесный свод, и звезды попадали на всех, кроме немногих избранных.
В любом случае Ярроу не располагал всей нужной для изучения информацией. У лингвиста первой экспедиции было всего восемь месяцев на сбор данных, и немалый отрезок этого времени ушел на обучение нескольких кувыркунов американскому языку – без этого даже начать было невозможно. Корабль оставался на Озанове десять месяцев, но первые два экипаж провел на борту, пока роботы собирали образцы атмосферы и биоты, проверяя безопасность внешних условий для землян, – чтобы они ничем не отравились и не были поражены внезапной болезнью.
Вопреки всем предосторожностям, двое умерли от укусов насекомых, один стал жертвой местного хищника, и половина личного состава была поражена весьма серьезной, но нефатальной болезнью. Ее вызвала местная бактерия, безобидная для аборигенов, но мутировавшая в организмах не-озановских пришельцев.
Из опасения, что могут случиться и другие болезни, и имея приказ вести наблюдения, а не тщательные исследования, капитан распорядился о возвращении домой. Личный состав долго выдерживали в карантине на спутниковой станции, и только потом дали разрешение вернуться в родные пенаты. Лингвист экспедиции умер через несколько дней после приземления.
Параллельно со строительством второго корабля изготовили вакцину от этой болезни. Все прочие собранные бактерии и вирусы испытали сперва на животных, а потом на социальных отщепенцах, посланных к Ч. В результате были получены многочисленные вакцины, и некоторые вызвали у экипажа «Гавриила» болезненную реакцию.
По какой-то причине, известной лишь иерархии, капитан первого корабля был разжалован. Может быть, думал Хэл, за то, что не собрал образцы крови у аборигенов. Из того немногого, что он узнал, да и то лишь по слухам, кувыркуны просто отказались давать образцы своей крови. Может быть, это подозрительность гавайцев передалась куврыкунам. Когда земные ученые попросили предоставить им мертвые тела для вскрытия – естественно, с чисто научными целями, – кувыркуны опять же отказались. Все мертвые, заявили они, подлежат кремации, и пепел их развеивается над полями. Да, нередко трупы перед кремацией вскрывают местные врачи, но это осуществляется в рамках религиозного обычая и должно быть проделано ритуально. Причем только кувыркунским врачом-жрецом.
Капитан думал было похитить нескольких кувыркунов перед взлетом, но решил, что неразумно на этом этапе вызывать у них враждебные чувства к пришельцам. Он знал, что после его рапорта на Озанов пошлют другую экспедицию в корабле куда большем этого. И если биологи следующей экспедиции не смогут уговорить кувыркунов сдать кровь, вот тогда уже будет применена сила.
Пока строился «Гавриил», один лингвист из высшей лиги прочитал материалы и выслушал записи своего предшественника. Но он слишком много времени потратил на сравнения сиддского с живыми и мертвыми земными языками. Ему нужно было разрабатывать систему быстрого обучения экипажа сиддскому языку, а он вместо этого мечтательно лелеял свои ученые запросы. Может быть, поэтому его сейчас и не было на корабле – Хэл не получил никаких объяснений на сей счет.
Так что он ругался по-черному и гнул спину над работой, вслушивался в звуки сиддского языка и смотрел, какие кривые отображают их на осциллографе. Отрабатывал их воспроизведение собственными – уж никак не озановскими – языком, губами, нёбом и горлом. Составлял сиддско-американский словарь – существенный момент, которым почему-то пренебрег его предшественник.
К сожалению, к моменту, когда он или его товарищи по команде научатся свободно вести разговор на сиддском, носители языка уже вымрут.
Хэл работал полгода, еще долгое время после того, как все, кроме вахтенных, легли в гибернатор. Но что более всего доставало его в этом проекте – так это присутствие Порнсена. Гаппт и хотел бы лечь в глубокую заморозку, но ему нужно было бодрствовать для наблюдения за Хэлом, выправляя любое его нереалистичное поведение. Единственное, что утешало – Хэл не должен был разговаривать с Порнсеном, разве что по необходимости, а так – можно было отговориться срочностью работы. Но вскоре он стал уставать от работы и одиночества, а поговорить проще всего было с Порнсеном, так что никуда Хэл от него не мог деться.
И еще Хэл Ярроу был в числе первых, вышедших из гибернатора. Он знал, что провел там сорок лет, понимал это, но поверить никак не мог. Ничего ведь не изменилось в его облике или в облике его спутников. А единственным изменением вне корабля была многократно возросшая яркость звезды, к которой они летели.
В конце концов эта звезда засияла ярче всех прочих небесных тел. Потом стали видны кружащиеся вокруг нее планеты. Увеличивался и нависал на небе Озанов, четвертая от звезды планета. Размером приблизительно с Землю, он и издали выглядел совсем как Земля. «Гавриил» вышел на орбиту после введения данных в компьютер, и четырнадцать дней корабль кружился вокруг планеты, ведя наблюдение как собственной аппаратурой, так и с запущенных в атмосферу зондов. Некоторые из них даже приземлились.
И наконец Макнефф велел капитану сажать «Гавриила».
Медленно, сжигая из-за своей массы чудовищное количество топлива, «Гавриил» опустился в атмосферу, направляясь к Сиддо, к столице, расположенной на центрально-восточном побережье. Он плавно, как снегопад, опустился на большом лугу в каком-то парке в сердце города. В парке? Парком был весь город: деревьев столько, что с воздуха казалось, будто в Сиддо живет лишь горстка народу, а не четверть миллиона. Зданий было немало, некоторые десятиэтажные, но расстояние между ними было столь значительно, что не создавалось впечатления жилого массива. Улицы были широкими, но заросли такой жесткой травой, что она противилась почти любому вытаптыванию. Лишь вблизи оживленной гавани Сиддо чем-то напоминал земной город. Здесь дома сбивались в кучу, воды практически не было видно между парусными кораблями и колесными пароходами.
«Гавриил» спускался, а тем временем собравшаяся внизу толпа бежала к границам луга. Колоссальная серая громада корабля опустилась на траву – и ее тут же стало неумолимо засасывать в почву. Сандалфон Макнефф приказал открыть главный порт. Потом, сопровождаемый Хэлом Ярроу, который должен был прийти ему на помощь, если сандалфон ошибется в обращении к встречающей делегации, Макнефф вышел на воздух первой пригодной для жизни планеты, открытой людьми Земли.
Как Колумб, подумал Хэл. И дальше будет так же?
Потом они обнаружили, что могучий корабль лег поперек двух подземных туннелей паровой железной дороги. Но опасности, что туннели рухнут, не возникло: они были пробиты в сплошной скале, и над каждым возвышалась шестиметровая масса сплошного камня да плюс к тому – двадцать метров земли. Более того, корабль оказался настолько длинным, что большая часть его веса легла на грунт вне туннелей. Когда это выяснилось, капитан решил, что «Гавриилу» следует оставаться на месте.
От зари до зари весь личный состав вращался среди туземцев, изучая как можно полнее их язык, обычаи, историю, биологию и прочее – данные, которые не смогла собрать первая экспедиция.
Чтобы кувыркуны не подумали, будто коварные пришельцы только и думают о том, чтобы получить образцы их крови, Хэл в первые шесть недель не поднимал этого вопроса. Тем временем он частенько беседовал – обычно в присутствии Порнсена – с туземцем по имени Фобо, одним из двух аборигенов, кто выучил американский и чуть-чуть исландский, когда тут побывала первая экспедиция. Хотя по-американски он знал не больше, чем Хэл по-сиддски, этого хватало, чтобы Хэл стремительно продвигался вперед в своих изысканиях. Иногда они довольно бегло разговаривали, хотя на примитивном уровне, на смеси двух языков.
Одним из предметов скрытого любопытства землян являлась технология Озанова. Логически рассуждая, бояться со стороны аборигенов было нечего. Насколько можно было судить, кувыркуны продвинулись в технологиях не дальше земного двадцатого столетия. Но людям хотелось подтверждения, что от них ничего не утаивают. Что, если кувыркуны скрывают оружие опустошительной силы, надеясь застать пришельцев врасплох?
Ракет и атомных боеголовок опасаться не приходилось – озановцы явно были еще не в состоянии их создать. Но они, судя по всему, весьма далеко продвинулись в биологии, и этого следовало бояться не меньше, чем термоядерного оружия. Более того, даже если болезнь не собирались использовать для нападения на землян, все равно она оставалась смертельной угрозой. Что для озановца – пустяк (за счет тысячелетиями выработанного иммунитета), для земного существа может означать быструю смерть.
Таким образом, главным правилом было – двигаться вперед медленно и осторожно. Выяснять все, что только можно. Собирать данные, сопоставлять, искать зависимости различных факторов, интерпретировать. Перед тем, как запустить «Проект «Озановоцид», следует убедиться наверняка, что возмездие невозможно. Убедиться наверняка.
Вот почему через четыре месяца после появления «Гавриила» на Сиддо двое предположительно дружественных (кувыркунам) человека направились в путешествие с двумя предположительно дружественными (людям) кувыркунами. Их вдохновляла мечта, лелеемая на планете Земля за сотни лет до того и за многие световые годы от Озанова.
Тронулись же они в путь на экипаже, для людей фантастическом.
Глава шестая
Мотор икнул, машина дернулась. Озановец, сидящий с правой стороны заднего сиденья, повернулся и что-то крикнул.
Хэл Ярроу обернулся к нему:
– Что? – И повторил по-сиддски: – Абхудаи’акху?
Фобо, сидевший позади Хэла, приблизил рот к уху землянина и перевел слова Зугу, хотя по-американски говорил с причудливым пронзительно-гулким акцентом:
– Зугу говорит и подчеркивает, что есть необходимо качать этот маленький рычаг от человека справа. Он будет давать… карбюратору… больше спирта.
Антенны на черепной коробке Фобо щекотали Хэлу уши. Он произнес слово-предложение из тридцати слогов, означавшее «Я тебе благодарен». В основе его лежал глагол, поставленный в настоящее мужское одушевленное время единственного числа первого лица. К глаголу присоединен был слог, указывающий свободу от обязательств со стороны как говорящего, так и слушающего, инфлектированное местоимение первого лица, еще один слог, указывающий, что говорящий признает слушающего более компетентным, нежели он сам, третьего лица мужское одушевленное местоимение единственного числа, и еще два слога, которые в порядке своего расположения классифицировали сложившуюся ситуацию как полуюмористическую. Будучи составленными в обратном порядке, они бы представили ситуацию в серьезном ключе.
– Что ты говорил? – крикнул Фобо, и Хэл пожал плечами.
До него дошло, что он забыл издать особый нёбный щелчок, отсутствие которого либо меняло смысл фразы, либо вообще делало ее бессмысленной. В любом случае у него не было ни времени, ни желания все повторять.
Он просто дернул дроссель, как велел Фобо. Для этого ему пришлось потянуться через своего гаппта, сидящего справа.
– Тысяча извинений! – рявкнул Хэл.
Порнсен не смотрел на него. Он сжал руками колени, да так, что костяшки пальцев побелели. Он, как и его подопечный, впервые имел дело с двигателем внутреннего сгорания. Его, в отличие от Хэла, изрядно пугал шум, дым, толчки и грохот, да и сама идея ехать на управляемом вручную наземном экипаже.
Хэл усмехнулся. Ему самому эта чудна́я машина нравилась – напоминала картинки земных автомобилей в исторических книгах, повествующих о втором десятилетии двадцатого века. Интересно было крутить неподатливый руль и ощущать, как тяжелое тело машины подчиняется его мышцам. Стук четырех цилиндров и вонь сгоревшего спирта вызывали в нем радостное ощущение. А тряская поездка развлекала – это было романтично, как выход в море на парусной лодке – что он тоже надеялся пережить до отлета с Озанова.
А еще, хотя в этом он себе не признался, ему приятно было все, что пугало Порнсена.
И тут вдруг приятное кончилось. Цилиндры задергались, разразились отрывистыми плевками, машина подпрыгнула и остановилась. Двое кувыркунов спрыгнули с бортов машины (дверей не было) и подняли капот. Хэл вышел за ними, Порнсен остался сидеть. Он вытащил из нагрудного кармана «Милостивого серафима» (если бы ангелы курили, они бы наверняка выбрали марку «Милостивый серафим»), клацнул зажигалкой и жадно затянулся сигаретой. Руки у него дрожали.
Хэл про себя отметил, что это у Порнсена уже четвертая после утренних молитв. Если Порнсен не поостережется, то превысит квоту, разрешенную даже гапптам первого класса. А это значит, что когда Хэл влипнет в очередные неприятности, он попросит гаппта помочь, напомнив ему… Нет! Таких мыслей, даже не высказанных вслух, следует стыдиться. Они определенно нереальны и относятся только к псевдобудущему. Он любит гаппта не меньше, чем гаппт любит его, и не должен планировать такое бессигменое поведение.
И все же, подумал он, если судить по тем затруднениям, в которые он с такой легкостью влипал, помощь от Порнсена не будет лишней.
Хэл встряхнул головой, избавляясь от подобных мыслей, и перегнулся через двигатель посмотреть, что там делает Зугу. А Зугу явно знал, что делать. И конечно, кому как не ему знать это – ему, изобретателю единственного – насколько было известно землянам – на Озанове экипажа, приводимого в действие двигателем внутреннего сгорания.
Зугу гаечным ключом открутил длинную узкую трубу от круглого стеклянного кожуха. Хэл вспомнил, что это гравитационная система подачи горючего. Из бака топливо подавалось в стеклянный кожух, служащий отстойником, откуда по топливопроводу спирт поступал уже на карбюратор.
– Возлюбленный сын, мы что же, целый день будем здесь торчать? – сурово спросил Порнсен.
Хотя на нем была маска и очки, выданные ему озановцами для защиты от ветра, губы кривились в недовольной гримасе. Очевидно было, что, если события не переменятся в лучшую сторону, гаппт подаст рапорт, неблагоприятный для подопечного.
Гаппт хотел подождать два дня, по истечении которых он сможет затребовать лодку. Путешествие к руинам заняло бы пятнадцать минут беззвучного и комфортабельного полета. Хэл возражал ему, что поездка окажется куда как ценнее с точки зрения шпионажа: в такой заросшей лесом местности наблюдение с воздуха почти ничего не даст. То, что начальство Порнсена с этим согласилось, настроения гаппта тоже не улучшило: куда направлялся его подопечный, неизбежно должен был следовать и он.