– Да, я вообще хотела назвать ее Гретель..
– Но я решил, что это будет перебор, и думаю вряд ли это кому-то интересно – мягко обрываю ее – что ж, предварительный договор мы согласовали еще по почте, осталось подписать?
– Да, конечно – женщина тут же хватается за портфель, с которым носится – пройдемте на кухню.
– Простите, а как вас..? – уточняет жена.
Кажется, в переписке женщина ни раз упоминала свое имя, но она напрочь вылетело из моей головы, как и все, что не имеет отношения к моим делам, ко мне или моей работе. А имя арендодательницы, которую я увижу лишь дважды (один раз сейчас и один раз при выезде), не входит в категорию важных.
– Можно просто Саманта – улыбается она – раз вы просто Генри и Альма.
– Должно быть, в вашем доме постоянно живут какие-то знаменитости – предполагаю я – если не секрет, кто здесь жил прошлой зимой?
– На самом деле нет – жмет плечами Саманта, раскладываю на столе документы и доставая ручку – я первый год решаю сдавать дом. Я живу тут сама, но этим летом подсчитала, сколько за три года аренды заработала моя подруга, и решила, что пропускать такие деньги мимо – просто святотатство.
– Так если это ваш дом, где вы сами будете жить? – уточняет Альма и тут же поправляется – если это не секрет, конечно?
– Какие секреты – улыбается она – поеду к матери в Портленд. На билеты туда и обратно не затрачу даже десятой части вашей оплаты.
Альма скашивает глаза на меня, как бы говоря «вот именно».
– Наверное, я зря это говорю вам – нервно хихикает Саманта – следовало бы сказать что-то вроде «я буду жить здесь у подруги» или типо того, чтобы вы были начеку и не устраивали форменных безобразий, раз уж меня не будет в городе. Но Лиззи, моя подруга, она уверяет что зимние клиенты самые благопристойные. Летом приезжают развлекаться, а зимой приезжают работать, потому опасаться зимних совершенно нечего..
– Она права – киваю я – вечеринок мы не планируем, а Гретта скорее потратит деньги на коробку сладостей, чем на коробку петард.
– Да, девочка – улыбается она – вот мальчики у меня меньше вызывают доверия. Сорванцы, в каком возрасте не посмотри. Только и дай напакостить. А вот девочки..
– Где подписать? – перебиваю я, склоняясь над бумажками.
Да, я прекрасно вижу, что она совершенно о них забыла, но таким образом тактично вынуждаю ее вновь спешно зашевелиться, гораздо быстрее подготавливая документы. Наконец, последняя подпись поставлена, последняя оплата внесена. И вот когда Саманта уже оказывается у входной двери, Альма вновь ее окликает. В ее глазах играет беспокойство:
– Вы сказали, что не следует ошиваться затемно.. может, посоветуете что-то еще? У нас просто дочь будет здесь ходить в школу, мы уже подали документы заранее и..
– Нет, все в порядке – повторяет она с какой-то чрезмерно напыщенной улыбкой – я же говорю, днем наши бродяги спят, а за стакан берутся только к ночи.
– А то, что.. – Альма переминается – людей на улице нет, с ними не связано?
Улыбка женщины на мгновение стягивается.
Но тут же возвращается на лицо вновь:
– Нет, что вы. Говорю же, просто они домоседы. Да и плюс передавали сегодня дождь на вторую половину дня. Думаю, этим все и объясняется. Что ж, удачной вам работы и удачной зимы.
– Спасибо – киваю – вам тоже.
– До встречи весной – и, чуть подумав, она поспешно выскальзывают за входную дверь.
-3-
Едва Саманта успевает скрыться на своей машине за поворотом, как Альма, скрестив руки на груди, оборачивается ко мне:
– Ничего не хочешь объяснить мне, Генри?
Тяжело вздыхаю, закатив глаза.
– И не надо закатывать глаз. Мы взрослые люди, так почему я узнаю обо всем последней? Наплел мне про летнюю богему, а на деле мы отдали такие деньги, чтобы жить рядом со Дженнифер Лоуренс?
Практически такое же начало, которое я и прокрутил в своей голове еще минут пять назад.
– Во-первых, актеры тут не живут. Сюда приезжают «закулисные» знаменитости. Во-вторых, нет, дело не в том, чтобы жить рядом с ними, а в том.. что мы просто все нашли одно хорошее укромное место, где нам будет хорошо работать. Мы платим за него, а не за соседство друг с другом.
– Таких укромных мест целая Америка – продолжает она фразами из моей головы, словно она не отдельный человек Альма Пирстон, а плод моего воображения, оглашающая мои же фразы.
Понимаю, что я настолько устал, что она выбесит меня даже намного раньше, чем обычно, и потому все точно закончится скандалом. Потому лишь рассеянно оглядываю холл в поисках дочери, и окликаю ее:
– Гретта, милая, ты еще хочешь пончики?
Дочь тут же показывается из гостиной с горящими глазами:
– Да!
– Пошли – киваю ей – сейчас только пальто достану, а то задубею тут.
Альма возмущенно взмахивает руками:
– Генри, мы не закончили!
– Я обещал ей пирожные – невозмутимо замечаю – сходим купим, заодно найдем ближайший к дому магазин, осмотрим город, что да как. Думаю, это более продуктивно, чем обсуждать то, что уже сделано.
– Ладно, тогда достань пальто и мне.
Ну уж нет. Идти с ней вместе сейчас – это просто перенести мозготрах из дома на улицу. Я хмурюсь, пытаясь придумать вескую причину:
– Слушай, не думаю, что это хорошая идея. Ты лучше осмотри дом, распредели комнаты, разложи немного вещи. Добавь уюта, ты же это умеешь. А мы принесем продукты и сможем уже сразу что-нибудь приготовить. А то толку от того, что будем ходить цыганским табором?
Альма скептично смотрит на меня, продолжая держать руки скрещенными. Наконец, достаю свое черное драповое пальто, накидываю его и, подойдя к жене, кратко целую:
– Ну же, детка. Так мы все успеем и я смогу приступить к работе уже сегодня, если повезет. Мы ведь за этим здесь.
Наконец, она смягчается, вздыхает и размыкает руки (финальный атрибут победы). Поправляет мне ворот пальто, после чего черную прядь волос, упавшую на лицо:
– Ладно. Только смотрите осторожно, а то эти бездомные..
– Да брось – усмехаюсь – «этих бездомных» штук по двадцать в день встречаются нам в Нью-Йорке, так же напиваясь под ночь и просыпая весь день. Просто там нам их не обрисовывают как таинственную угрозу. Думаю, здесь просто все настолько гладко с преступностью, что несчастные бомжи для них стали самой главной опасностью.
Я подмигиваю ей, щелкнув по носу, и она наконец улыбается мне в ответ. Вытаскиваю бумажник из карманы ветровки и запихиваю в карман пальто, после чего открываю дверь и даю Гретте выйти первой. Альма окликает меня:
– Только не давай ей есть пирожные на улице.
– Есть, мэм! – шутливо прикладываю ладонь к виску в корявой версии военного приветствия, но едва отворачиваюсь спиной, как все признаки веселья сходят с моего лица.
Я так чертовски устал.
И вместо того, чтобы уже сейчас заняться работой, опробовать это «новое место», как то сделал бы любой сценарист, отчаянно желающий не кануть в бездну истории – я иду за едой с дочерью, как то сделал бы обычный среднестатистический папаша, стараясь этим самым избежать мозготраха от моей жены, как в любой американской семье.
Почему бы мне просто не послать Альму на хрен, сказать, что да, я влупил такие деньги за эту аренду по причине того, что сюда стекаются люди, которые уезжают под весну с шедеврами, и что я не собираюсь это даже обсуждать, потому что это не ее долбанного ума дела. Потому что деньги в нашей семье вот уже больше десяти лет зарабатываю только я, и мне самому решать, куда и сколько этих своих денег я вкладываю. Что она сама выбрала посвятить себя семье вот пусть и идет сейчас с Альмой за ее сраными пончиками, а я достаю ноутбук, сам выбираю себе рабочий кабинет из комнат, которая понравится мне больше всего, и приступаю к работе сейчас, и что если они начнут шуметь, то уедут обратно в Нью-Йорк, в дом, который у нас все еще есть, потому что я приехал сюда не для того, что бы перевезти этот шум за собой, а для того чтобы работать, и не для того, что покупать пончики, а для того, чтобы работать, и не для того чтобы сглаживать конфликты с ней, а для того чтобы работать-работать-мать-твою-работать..
БУХ!
Дверь за мной захлопывается раньше, чем я решу и впрямь так сделать.
Потому, глубоко вздохнув, понимаю, что мне ничего не остается как спустится и пойти искать ближайший магазин вместо того, чтобы достать из чехла ноутбук.
– Пап, я хочу клубничные пончики – заявляет Гретта – купишь клубничные?
– Если ты не будешь вести себя как ребенок – заявляю я – и если здесь вообще будут хоть какие-нибудь. Лично мне уже начинает казаться, что даже такое изобретение, как капсулы для посудомойки – для них все еще неосвоенное новшество будущего.
Гретта выбегает на тротуар и, дожидаясь меня, оглядывается по сторонам, после чего изрекает уже более нормальным голосом:
– Мрак. Мне суждено всю зиму провести в своей комнате.
– В школе дети точно будут – достаю сигарету и зажигаю.
Ловлю на себе пристально-хитрый взгляд дочери.
– Ни слова маме о том, что я курил при тебе – говорю.
Она улыбается и поведя плечом, вкрадчиво замечает:
– Конечно, зачем мне сдавать того, кто купит мне целых две коробки пончиков. Я вообще не в курсе, что ты куришь.
– У тебя ничего не слипнется?
– А мама говорит, что от сигарет бывает рак легких – невозмутимо замечает Гретта – и что он может появиться даже если просто вдыхать дым курящего рядом. И мне кажется, что мне уже трудно дышать.
Хмыкаю:
– Ладно, будет тебе две коробки. Маме скажешь, что вторая бесплатно шла по акции, иначе я в жизни не объясню, какого черта купил тебе две.
– Ура! – она вновь подскакивает.
– Ты поняла?
– Да. Коробка по акции, а ты не курил.
Она оглядывается в обе стороны от дома. Совершенно однотипные и совершенно пустые улицы с домами-домами-домами одинаковых блеклых цветов. Гретта рассеянно вскидывает брови:
– И где здесь магазин?
– Если бы я знал.. – достаю телефон и пытаюсь набить этот город. Несколько приложений просто отказываются признать существование этого нароста на члене Массачусетса, но одно из них все-таки выдает корявое расположение домов и улиц в виде схематичной карты.
Вглядываюсь внимательнее, после чего изгибаю бровь:
– Да быть не может.
– Что там? – Гретта заглядывает мне через плечо.
– В этом городе всего один магазин. И это не кей-март, уол-март или севен-элевен5.
– А что?
– Какая-та хибара по типу «у дядюшки Шона». Господи, куда я встрял..
Убираю телефон обратно в карман.
Это будет стоить того (цена аренды, захудалый единственный магазин, убогая обстановка дома и города), только если я здесь напишу второе Черное Окно. А если я отдал едва ли не последние деньги (о чем тоже не знает Альма) лишь за то, чтобы эти три месяца писать в худших, но притом более дорогих условиях – то этой зимой я познаю новые глубины своего отчаяния.
До этого магазина мы доходим примерно за десять минут.
И за эти десять минут все так же не встречаем ни единого человека. Не на крыльце их домов, которые проходим, ни на улицах, ни быть может даже спешащих по каким-то своим делам (ведь даже в таких богом забытых местах должны же быть какие-то дела? Или жизнь тут просто паузиться навечно?).
Ни одного.
Впрочем, на это я не сильно обращаю внимание, пока Гретта не замечает мне другого:
– Странно, я не вижу ни одной собаки.
– О чем ты?
– Ну, кошки, собаки – жмет она плечами – бездомные животные. Они в Нью-Йорке на каждом шагу, я люблю их подкармливать. А здесь совсем ни одного.
И тут понимаю, что это правда.
Конечно, Провинстаун это не Нью-Йорк, но это лишь значит, что здесь бездомных животных должно быть в разы меньше.. но как они смогли добиться, чтобы их совсем не было?
– Наверное, тут просто живут очень ответственные люди – отвечаю – которые осознанно заводят животных и не выбрасывают их на улицу через пару недель.
– Это здорово.
– Ага.
– Хотя жалко. Значит я не смогу никого не прикормить.
– При маме такого не скажи – предупреждаю – у нее волосы выпадут, если она узнает, что ты возилась с бездомными животными.
Гретта смеется:
– Ага, она постоянно талдычит мне про лишаи, бешенство и блох. Я спросила прошлой осенью у мисс Робинсон, нашей училки по биологии, правда ли, что блохи могут переместиться на человека? Ну перебежать, типо муравьев. И она сказала нет. У человека могут быть вши, которых нет у животных. А у животных блохи, которых нет у людей. Я сказала об этом маме, а она заявила, что сути это не меняет, и если не блохи, то всегда остается бешенство и лишай.
– Да – соглашаюсь я едва слышно – у твоей матери вечно что-то остается. Беззаботная жизнь для нее слишком скучна.
Однако, Гретта каким-то образом меня слышит и теперь уже смеется, прикрыв рот ладошкой, словно бы это какая-та запрещенная шутка, над которой не принято смеяться:
– Если мама узнает, что ты так про нее сказал, она очень разозлится.
– Да – равнодушно киваю – но вряд ли кто-то, кому маячит две коробки пончиков, станет меня сдавать.
Наконец, мы оказываемся на крыльце этого магазина. Впрочем, выглядит он несколько лучше, чем я себе представлял. Конечно, не огромный ТЦ с тележками за десятицентовник, но по крайней мере и не ларек, где до сих пор расчет возможен лишь наличными.
Снаружи – это длинное здание а-ля перемычка в центральной библиотеки Дерри. Внутри – вся длина магазина уходит в глубину множеством стеллажей. Это даже несколько обескураживает.
– Ого! – глаза Гретты расширяются – ставлю свою шкуру, что здесь будут даже карамельные пончики.
Морщусь:
– Шкуру? Где ты этого понахваталась?
– Там, где ты ни разу не появлялся – но в этот раз она говорит об этом шуточно, а не враждебно – в моей школе.
И уносится в стеллажи.
Единственное, что заставляет меня уверится в том, что мне не придется потом искать ее среди них добрую четверть часа – так это такая же пустота магазина, как и всех улиц. Кроме кассира за одной из трех касс (остальные не работают) – нет совершенно никого.
Зато эхо хорошее.
В самом крайней случае крикну ее, так и найдемся.
Бросаю краткий взгляд на кассира. Он же, кажется, нас вовсе даже не замечает – если и повернул голову в нашу сторону, так это случилось в самые первые доли секунды, так что я даже не заметил. Грузный мужчина лет сорока, успевший к своим годам потерять всю центральную часть волос, но упорно зачесывающий боковые остатки в сторону на манер глубоких стариков. Эти три волосины, зачесанные и зафиксированные гелем, лаком и божьей помощью, нисколько не скрывают центральной плешины, просто обращают на нее еще большее внимание и делают ее обладателя еще более жалким.
Словно бы он стоит с плакатом: «Я рано начал лысеть и это меня чертовски унижает всякий раз, как я вижу свое отражение, потому я выкинул все зеркала из своего дома».
По мне – облысение не самое худшее. Скверно, конечно, но вряд ли оно может быть причиной стыда, пока по земле ходят такие парни, как Вин Дизель и Джейсон Стейтем. Зависит все от того, как ты сам воспринимаешь эту ситуацию. Обриваешься налысо при первых намеках на плешины и делаешь вид, будто это твой выбор и ты Мистер Крутой Парень, или же причесываешь три волосины в сторону, тщетно имитируя отсутствие проблемы, даже когда она блестит почище, чем лакированные туфли президента.
Конечно, может об этом легко рассуждать, имея густую черную шевелюру, однако, признаться, я довольно рано договорился с собой на этот счет. Дело в том, что мой папаша – тот еще мудак – облысел очень рано. Умер он тоже рано, но это его уже не печалило – а вот облысение он воспринимал совсем не стойко. И вбил мне этот комплекс с детства. Когда все боялись остаться девственниками и комми6, я в свои двенадцать чертовски боялся облысеть и просматривал каждое утро свои волосы так часто, что удивительно, как они от одних этих процедур не повыпадали раньше времени.
А потом я узнал, что, оказывается, в 80% случаев алопеция это генетическое, и если рано облысел отец – практически наверняка так же рано начнет лысеть и его сын. Это в свое время вогнало меня в настоящую агонию.