Из светлой жизни Унция и Лыжи
Унций никак не мог найти подешевше платья для супруги.
– Ну, ты хоть трусы купи мне, муженек!
Унции почесал в затылке и пошел снять с веревки у соседей трусы для Лыжи.
– Купил, примерь, дорогая! Ну, вот сюда ножку, любимая моя! – Лыжа послушно ступила ногой в заготовленное Унцием лассо для их будущей любовной игры. – Теперь сюда, милая! Прекрасно! Не губи свой интеллект слишком большими мечтаниями! – Унций стал медленно целовать ногу Лыжи, двигаясь выше от колена к животу.
– Негодник!.. – пошутила было Лыжа. – В мечтах моих, конечно, было платьице, – многозначительно протянула супруга Унция Стремновича, слегка сопротивляясь для приличия. – Ну что с тобой делать, не на дуэль же с соседом посылать! – воскликнула Лыжа, крутя на указательном пальце веерок из длинных белых перышек.
– Лыжа, дарую тебе эти трусики, дабы ты носила их с почетом и уважением ко мне, твоему верному слуге, – торжественно произнес Унций, искоса поглядывая на супругу и дойдя в поцелуях почти до груди.
Тут раздался треск: в окно лез сосед, воодушевившись игрой Унция и Лыжи. Матадор Игнатьевич уронил с подоконника вазу с цветами и дико извинялся, держась за штаны.
– Ах! – вскрикнула Лыжа наигранно, ибо Матадор стал ее в девятом классе их совместной учебы в школе. И тихо Унцию: – Что делает здесь этот мерзавец? Я трепещу по тебе, Унций! Уйми негодяя, пока я не легла с ним вместо тебя. Он уже тянет свою мохнатую лапу к моей подушке.
Кровать супругов с широкоформатным матрасом стояла неподалеку от окна, так что пока отдыхала в своих апартаментах жена Матадора Игнатьевича, он решил вступить в диалог с соседями на их жилплощади.
Унций, не решительный и стыдливый, встал, подобно горному оленю в схватке с противником на защиту своего лютика, доброй и ласковой Лыжи Сквововны, умиляясь ею с натуры.
Лыжа от счастья раскраснелась, принимая подарок мужа, а тут отступила, ожидая в тот момент чего угодно, но не вторжения Матадора. Лыжа поняла, что сказочки конец, и решила напоить обоих дураков и пойти проверить, у их ли соседей муж стянул для нее труселя. Ускользнув за веселящим напитком, Лыжа выставила огромный кувшин на стол и сделала ход дамкой: ушла «попудрить носик», оставив кувшин на столе перед своими кавалерами и бросив небрежно: «Дайте отдохнуть своим желудкам, друзья мои! Так перенапрягать свой организм негуманно!»
Далее Лыжа Сквововна покрутилась возле соседской дачи, поподглядывала в щель их тубзика, – никого. Подумала: «Наверное, соседка пошла в магазин за трусами, пока она ходит, пошлю мужа за платьем».
Во дворе на веревке висел так себе сарафанчик с жар – птицами на подоле, и по всему подолу эти чудо – птицы хвосты веерные свои распушили. Вернувшись домой, Лыжа обнаружила двух спящих мавров. Наутро оказалось, что одного из них уже нет, а именно Матадора, и Лыжа, перекрестившись, продолжала разговор, выкинув попавшего под бок плюшевого медведя из окна.
– Унций, к трусам – то надо бы и платьишко! Я у няньки Матвеевых видела такое, с жар – птицами на подоле. Купи мне такое же! Ну, персик ты мой ненаглядный!.. – загадочно вскидывая брови, продолжала игру Лыжа, приближаясь к Унцию, подобно сиамской кошке во время брачного периода.
– На веревке во дворе висит? – быстро спросил было Унций, отступая на шаг назад, ибо Лыжа во время таких шуток внезапно, не желая зла «своему пупсику», может наступить на мозоль.
– М – да! – воскликнула Лыжа, в мыслях утопая в цветах от своего возлюбленного.
Стырил Унций у соседки и платье, в кармане которого нашел записку: «Ах ты мерзавец! Положи на место мой сарафан и верни мои же трусы. Твоей толстопопой Лыже они не в пору. Вернешь – научу тебя главной песне жар – птицы».
Унций любил поразвлечься с соседкой, потому снял с веревки платьишко во дворе Матвеевых как бы напрокат.
Подошел вечер.
– Ах, ты моя ненаглядная Лыженька! Дай – ка я на тебя, на умницу, посмотрю, да одену тебя, мою умничку! Восклицал Унций в воодушевлении.
– Унций, мой пупсик! – бросилась навстречу мужу Лыжа, вернувшись с моря, где подрабатывала, заплетая множество длинных косичек в несколько рядов приезжим.
– Вот так, бедрышко мое великолепное, вот, плечики, – отлично! Поедем гулять подальше, на набережную, а то Матвеевы неровен час, приедут с работы. Знаю я их: не ждешь, а являются, как снег на голову.
– Унций! Ты мой ненаглядный! Раскраснелся как, старался, мой лапочка! – Лыжа, не зная, как еще выразить свою преданность мужу, потрепала его по бритой щеке.
Рука ее скользнула от щеки поперек плеча мужа, и по инерции прошла вдоль его нагрудного кармана, где лежала записка соседки. Унций похолодел спиной и грудью одновременно. Рука Лыжи интуитивно почувствовала подвох, и потянулась к карману Унция. Челюсть Унция отворилась и нервно застучала зубами о ковер, пригнувшись, Унций чувствовал себя в безопасности, зная, что коврик почищен супругой утром. На полу лежала увесистая скалка, которую уронил Матадор Игнатьевич, пролезая в гостеприимное окно соседей.
6 – 11 июля 2022 г.Пятнадцать дверей к мечте
Была у Скрызя материализованная мечта: т – СС… …жемчужина. Он и жениться не хотел: хранил ее белоснежность в светло – голубой коробке, где для жемчужины имелось плюшевое ложе, – углубление на вертикальном возвышении. Коробка хранилась в специальном сейфе, и вынималась в минуты возвышенного откровения. Скрызь, гардеробщик театра, яростно трепетал при открывании всех дверей, ведущих его существо к жемчужине. Дверей было пятнадцать: первая – из его кабинета в театре. Вторая – из театра на улицу, третья – в автобус, четвертая – из автобуса. Пятая – в подъезд собственного дома, шестая – в квартиру соседки, любовницы Скрызя, Мириамм Матвеевны, седьмая – в комнату их утех. Далее следовала получасовая пауза, после которой восьмая дверь – это сейф в ванной Мириамм Матвеевны, – взять ключ от своего сейфа в ее сейфе. Мужу Мириамм сказала, что это ключ от стола ее подруги, которая хранит письма ее юности. Далее – девятая дверь – на выход из квартиры Мириамм. Если муж любовницы уже вошел в подъезд к моменту выхода Скрызя из их квартиры, то еще прибавляются две двери: на чердак и с чердака. Десятая дверь – это входная в квартиру Скрызя. Одиннадцатая – в туалет, двенадцатая – из туалета – налево – в «кабинет министров». Как высокочтимо называет Скрызь свою комнату для размышлений и писанины, где расположен сейф за картиной. Тринадцатая – дверь в сам сейф. В сейфе имеется еще одна дверка вверху – на «чердачек» сейфа. Четырнадцатая – дверь в шкатулку с голубой коробкой. Наконец, пятнадцатая дверь – это сама коробка светло – голубого цвета, выраженная мастером изящно – карикатурно в виде комода.
Открывал Скрызь эти пятнадцать дверей эмоционально, и чем ближе к мечте, то есть, к жемчужине, тем эмоциональное крещендо было колоритнее. Закрывал эти двери Скрызь так же трепетно, но в режиме диминуэндо. А сам процесс наслаждения мечтой, – жемчужиной, для Скрызя проходил торжественно, с шампанским и устрицами. Открывая устрицы, он открывал сердце своей мечты – романтичной дамы его уставшего от ожиданий сердца.
А как он на эту жемчужину копил! В сказках не скажешь, как.
Скрызь отказывал себе в сладком, чревовещая: «Дайте отдохнуть своим желудкам, друзья мои! Так перенапрягать свой организм негуманно!».
14 – 15 июля 2022
Куклы из ящика тёти Пани
Ящик – тети Пани, – такое простонародное имя дал героине народ – заколочен и покрыт скатертью, но диктор объявляет о смерти великой актрисы Пандоры Мстиславской такой дежурной фразой, что примадонна вскакивает в ярости с одра и бежит честно зарабатывать свой кусман торта в другое тоталитарное государство. Эмигрантка и примадонна, Пандора берёт псевдоним Сморода Малинкина, и выступает на главной площади города во дворце, выстроенном по её проекту под ларец. Едва успела диктор телевидения закончить фразу о кончине тёти Пани, протарахтев пулеметом всё, что ей накропал подпольный обожатель и вертихвост Лапушкин, как Пандору Мстиславскую уже провожали в аэропорту, оскорбленную, непонятую и преданную не народом, нет! – Государством, не понявшим её тонкости и предвосхищения любви к Родине. «Неблагодарные!», – твердила про себя Пандора Феофановна, пока диктор слизывала белый крем пирожного после передачи новостей. Да, что вы думаете: в цивилизованной стране отчество женщины значилось по имени ее супруга. Отец – в истории государства значился отпетым мошенником, а дочь, вот, пошла дальше – до границы отчаяния Пандора играла роли в театре конной армии. Конармейский театр стоял посреди площади, той, что на обложке книги, которую читатель принял за игровое поле для шахмат. Короли и кони в жизни – фигуры не настолько второстепенные, чем люди в Апельсиновграде. За доброго ферзя можно выиграть в споре сотни миллиардов ярдов земли для шахматного поля, где слон – в натуральную величину, и ест он всеми буквами алфавита по очереди.
Народ спал. Сморода Малинкина получала комплименты от мужа. Феофан Рэк в шерстяной кофте и рубашке с отложным воротником под ней (кофтой, но там ещё водится пара маек, – на случай отморожения сердца) имитировал секс с женой.
«Я не импотент! И не седой!» – верещал Фефа, любимец публики и Смороды.
«Конечно!» загадочно пылила в мозги разбушевавшаяся Сморода.
Феофан напоминал всадника с огромной саблей, – и одним ловким движением ветки – руки Сморода сбрасывает лёгкое платье перед своим рыцарем в шерстяных доспехах. Сабля уменьшилась в размерах. Феофан лёг на холодную простыню – это послужило падению авторитета. Выпестованный мамашей-одиночкой Мамзель Премудровной и воскресным папой Фонтаном Отверткиным, Феофан всегда страдал от холода.
«Мужское достоинство не в сабле!» – утверждал Фефа, и его благодушно поддерживала огорчённая жена. Смороде и самой секс в кофте казался чем-то неприличным, и она тепло трепала за ушком своего котеночка Фефу. Кроме раздражения секс не вызывал у Смороды ничего. Кофты менялись: то светло-серая, то свитер – это по-мужски: синий свитер в оргазме калейдоскопа треугольничков и ромбиков. Явно по-мужски! А то вдруг школьный кардиган Фефы – десятиклассника в странно – полусотенно – летнем возрасте! Экономка сохранила, слава ей и почет!
По телевизору прозорливо мелькнула спасительная реклама с четким мачо. Вот маскулатура! Что надо! Мозг Смороды выключил Фефу из розетки, и его дружеская душеспасительная лейка в беседке для свиданий запищала о плохом государстве. Тем временем «плохое» государство заботилось о юном поколении, устраивая забег внутригородской универсиады в каждом городе и поселке типа Апельсиновграда. Для Смороды писк Фефы значил не больше треска дрозда в саду. Постучал клювом в поиске насекомого, шуршащего под корой – сглотнул голодную слезу, постучал в другом месте – под веткой – и был таков! Под корой Смороды, по мнению Феофана, водились насекомые съедобные, вот он и пользовался её временем для упражнений в мужественности. Герой! Шелкопёр! Смарагдовые плечи Смороды мерещились ему в тумане лженауки о происхождении золота из песка, да что из песка – из… но об этом умолчу. За песком Фефа ездит в соседнюю пустыню.
На стене квартиры Малинкиной и Рэка висел бык с бабой на спине кисти раннего Фефы Рэка, в нежном возрасте выписанном китайской акварелью. Быком или бабой себя чувствовал Феофан в момент ежегодного рассмотрения шедевра, но владел точными лженауками он лучше, чем практикой секса. Сморода это знала, и предлагала после внеочередной некомфортной постельной среды журнал «Эрудит» или высокие столбики семейного бюджета, аккуратно выстроенные – на листе в цвет рубашки Фефы с отложным воротничком поверх теплой кофты. Потом столбики бюджета стали занимать скромную общую тетрадь в 95 листов. Именно в 95, потому что первый лист назначался под эпиграф тетради, но о нем умолчу.
– Почти микрорайон! – воскликнул Феофан Рэк, пружинисто поднимаясь с кресла всезнайки и принимая из легких рук Смороды проект семейного благополучия, в котором цифры гнездились в поэтических столбцах и напоминали высотные дома.
Малинкина так стимулировала потенцию супруга.
«Вдруг сабля поднимется, если он увидит высокий длинный столбик на листе бумаги?» – думала бывшая примадонна, вспоминая в призрачных снах о великой Родине аплодирующую публику и кремово-цветочный антракт.
Поскольку многоэтажек в микрорайоне множество – столбцов цифр, выписанных цветными стержнями каллиграфическим почерком Смороды – столько же! Пыряй, Феофан от зари до зари, не вынимая сабли из ножен! Сморода «строит» новые «микрорайоны» и не перебивает мужа в его страстных речах о молодости духа и отличной физической подготовке.
Катался на картинге Феофан действительно отлично: прямо и по кругу, заученными движениями надев каску. Напяливая шлем на голову, супруг напоминал Малинкиной гладиатора. Да, погладить он умел. Гладил задницы всем от администратора проектного бюро до генеральных поставщиц, оттого и вышел на первое почётное место по слухам о маниакальной любви к женщинам вообще, всем без исключения.
Смороде завидовали все подруги, сослуживцы, соседки и даже их мужья и знакомые: ну-ка, такой бравый малый да ее муж!
Веселая семейка трудилась в струях лица ради трона на гладиаторских боях для двух их статных фигур. Бои устраивались в центре садового парка перед виллой проживания, куда занесло Смороду, почти вилами Нептуна, самолюбие и тщеславие, а Феофана Рэка – любовь к лести, которою обволакивала его Малинкина. Это был самый длительный брак – пакт в Апельсиновграде с мармеладными диванами в каждой избушке на каждом русском евроэтаже и в каждой комнате с камином, – надо же где-то супругам любовью заниматься!
Отличительной чертой Апельсиновграда было сногсшибательное количество качественных каминов с голографическими видениями по щелям. В одной такой щели и жил домовой – типа Барабашка. Он играл на скрипке и баяне, в которых не было необходимости ни у одного из жителей города и страны. Слух о скрипичных возлияниях и баяновых бумерангах тонким лучом проник в соседний город Молотопроводск, и хлынули оттуда в Апельсиновград оркестровые лавины, гонящие впереди себя щебень и гальку.
Смяли галька и щебень листы микрорайонов хитрой канцелярии Смороды Малинкиной, преподносимые Феофану Рэку после очередного любвеобильного сакрального ритуала самопожертвования. Так полагалось для успешных рисунков с живописным ландшафтом микрорайонов цифр, изобретаемых любимой супругой Феофана Рэка с голым пупком и в шерстяной кофте лобзающим обнаженную скульптуру Смороды в зале приема гостинцев от супруги.
Весело и долго они кормили рыбок в аквариумах, устраивали им заплывы, карусели, кислородный массаж и аквапарк, ибо рыбки и были потомством Смороды и Рэка, а стало быть, и Пандоры Феофановны Мстиславской и Лапушкина, её обожателя, и Мамзели Премудровной Отвёрткиной с её воскресным мужем Фонтаном Отвёрткиным, папой шерстяного рыцаря Фефы.
Стихи Смороды Малинкиной, посвященные Феофану Рэку в нежном возрасте, которые висели в золотой рамке рядом с картиной раннего Фефы :
Метаморфоза луны и аиста
1984 г., октябрьЛюбовь и карьера
Янеж чувствовал, как его закручивает спиралью в лабиринт квадратных комнат, он отчаянно хватал губами воздух, рвал на груди рубаху, подаренную Анел, и беспощадная воронка втягивала его все глубже, разрывая связи прежней жизни. Иногда в глазах появлялась Анел, она звала в свои объятья Янежа, улыбалась милой своей улыбочкой, и ямка на ее подбородке притягивала его губы, но поцелуй не мог свершиться. Янеж везде чувствовал только холод и боль, и даже обезболивающие леденцы казались ему отравой, чем – то отвратительным, как жаба, скользкая и неминуемая. Поганый жабий язык щекотал мочки ушей Янежа, он кричал в ответ, отодвигаясь от мерзости тщеславия быть поцелованным жабой, но она раскрывала свой ярко – красный рот и втягивала его язык глубоко в свое горло, и тогда Янежа начинало рвать. То, что выходило наружу, не было языком или внутренностями, но по ощущениям казалось, будто его рвет внутренностями, органами, оторвавшимися от стенок из – за резкой попытки оттолкнуться от жабы, пытающейся поглотить его своим всемогущим поцелуем. Жаба даже пыталась танцевать. Так танцуют на поминках, которые устраивает клоун: актерские поминки с черным юмором на Хэллоуин. Отвратительное жидкое тело жабы обнимало плечи Янежа, а он в ответ отталкивался от стенки, пытаясь прорвать эту прорву жира, спеси и слизи, что составляло жабье существо, и навсегда освободиться от гадкого насилья ласк, тряски, похожей на автобусную – по кочкам. Тогда жаба высовывала свой тонкий длинный язык и обволакивала сознание Янежа, затягивая петлю на его шее. Янеж кричал, звал на помощь, но его голоса не было слышно сквозь стенки пробирки, в которую он когда – то запустил головастика.