Где-то через час Юхнов остановился и огляделся. Он находился в незнакомом месте; еще никогда он сюда не забредал. Эйфория немного спала, и он снова обрел возможность мыслить рационально. Надо выбираться отсюда, не может же он до утра, словно бездомный, бродить по городу. Д а и пора бы и поесть, уже вечер, а последний раз он это делал далеким утром.
Но домой идти не хотелось, там его ждет одинокий вечер, а ему хочется поделиться с кем-нибудь своими мыслями и чувствами. А для этих целей у него есть только один человек. Раньше их было больше, но с течением времени они по разным причинам отсеялись.
Ему пришлось спросить, как добраться до метро. Оказалось, путь был не близкий. Но Юхнова это сейчас не сильно беспокоило, он быстро направился в указанном направлении.
Гиндин его уже ждал. Хотя он никогда не был женат и жил один, в отличие от его, Юхнова дома, у него всегда было вдоволь продуктов. К тому же для холостяка он неплохо умел превращать их во вполне съедобную пищу. Впрочем, Гиндин проживал не совсем один, а с собакой породой чихуахуа по имени Мейс, который всегда радостно встречал Юхнова.
С Гиндиным они не виделись довольно давно и обнялись при встрече. Их дружба зародилась во время учебы на режиссерском факультете. Оба мечтали создать свой театр. Но после окончания театрального института, их пути кардинально разошлись. Михаил внезапно вместо того, чтобы заниматься своей искомой профессией, ушел в политику, превратившись в весьма заметного оппозиционера действующей власти. А потому чаще всего они говорили не об искусстве, а на политические темы.
Но сегодня Юхнова говорить о них совершенно не хотелось. Он был переполнен совсем другим.
– Валера, ты хотя бы иногда ешь? – поинтересовался Гиндин, наблюдая за тем, с какой скоростью Юхнов поглощает еду.
– Иногда ем. Но сегодня просто на это не было времени.
– Заметно. Я слышал, ты ушел из театра.
Юхнов на мгновение перестал жевать и посмотрел на друга.
– Ушел, – коротко подтвердил он.
Гиндин наклонился к нему.
– Слушай, Валера, бросай ты эту бодягу под названием театр. Ей богу, сейчас не до него. Ты же видишь, что в нашем государстве происходит. Власть совсем оборзела, хватает всех подряд. На прессу надет один огромный намордник, мы прямой дорогой идем к самой настоящей диктатуре. Ну, какое сейчас искусство. Ты нужен нам. Свергнем этот режим – вот тогда снова займешься своими постановками. Я тебя убедил?
Юхнов улыбнулся и отрицательно покачал головой.
– Тебе известно не все. Меня действительно поперли из театра, где я служил, но сегодня приняли в другой. С завтрашнего дня я там главный режиссер.
– Вот как, – удивился Ганин. – И что за театр?
– «Поклон».
Гиндин аж сморщился.
– Знаю о таком. Полный отстой. Живет исключительно на субсидии города. Не будь их, давно бы сыграл в ящик. И ты собираешься там работать? Валера, ты сбрендил?
– Да, собираюсь, – подтвердил Юхнов. – На счет театра ты прав, отстой полный. Но это и хорошо.
– Что же тут хорошего? – не понял Гиндин.
– А то, что можно все там вырывать с корнями. Будем делать другой театр. Вот увидишь, через год в него будет валить народ похлеще, чем на футбол.
– Тебе не дадут ничего толком сделать.
– А тут ты не прав, директор театра дает мне полную свободу. Иначе бы я ни за что не согласился.
– Что-то не верится.
– Все очень просто, – пояснил Юхнов, – театр исключили из списка, кому предоставляются субсидии. Они и зашевелились. Надо же себя спасать. Вот меня и пригласили это сделать.
Гиндин разлил по рюмкам очередную порцию водки.
– Выпьем за твой успех. Только подумай, как следует: стоит ли работа в этом театре твоих усилий? Я тебе предлагаю делом заняться. Сегодня это гораздо важней, чем поставить несколько даже гениальных спектаклей.
– Нет, Миша, ты не прав, – покачал головой Юхнов. Он слегка захмелел, но это состояние ему сейчас нравилось, оно вносило легкость в его перегруженное размышлениями сознание. – Нужно заставлять людей глубоко думать и чувствовать. Современный человек все больше превращается в скотину. С кем ты собираешься строить новое государство?
– И ты полагаешь, что с помощью этого театра на сто мест ты изменишь человечества.
– Там двести мест, – поправил Юхнов.
– Большая разница, – усмехнулся Гиндин. – Ты неисправим. Даже не знаю, хорошо это или плохо.
– Давай выпьем за то, чтобы когда-нибудь это прояснить, – предложил Юхнов.
– Хороший тост.
Они выпили, и Юхнов почувствовал, что окончательно захмелел. Сказывается недостаток практики, в отличие от многих своих коллег по цеху, пил он редко и понемногу.
Гиндин заметил состояние друга.
– Вот что, Валера, домой сегодня не пойдешь. Еще что-нибудь случится. Поспишь на диване, не первый раз.
Юхнов попытался возразить, но внезапно почувствовал, что сил на дорогу у него, в самом деле, нет. Уж больно день был эмоциональный, вот на эмоции они все и ушли.
Сцена одиннадцатая
Дивеева вошла в квартиру, прошла в комнату и огляделась – мужа не было. Она громко и смачно выругалась. Она надеялась, что он уже вернулся. Несколько дней назад отправился на свою малую родину навестить заболевшую матушку. И без того к распиравшему ее раздражению прибавилась еще дополнительная порция. Нашла дура, когда болеть, а Егору – уезжать в самое неподходящее время. Если бы он был бы в театре, как знать, они совместными усилиями может быть и не допустили появления в нем Юхнова. Уперлись бы рогом и не позволили бы этим двум гавнюкам притащить сюда этого скандалиста. Как никак, Егор главный режиссер, большая величина. Да, он по статусу только исполняет его обязанности – ей так и не удалось дожать Любашина и убрать эту мерзкую приставку. Хотя попыток она делала немало. Но старик проявил упрямство – и ни в какую. Пришлось отступить. Она полагала, что на время, а оказалось, что навсегда. А от этого Юхнова ничего хорошего ждать не приходится. Ей немало о нем известно; артисты повсеместно от него стонут. Правда, находятся немногочисленные идиоты, которые восхищаются его творчеством, считают чуть ли не гением.
Гений не гений, ей по большому счету на это наплевать, у нее свои задачи. Она столько лет и сил затратила, чтобы занять в этом гадюшнике ведущие позиции, женила на себе начинающего режиссера, несмотря на разницу в возрасте в семь лет, сделала его главрежем. И когда все было почти уже завоевано, приходит этот варяг. У нее нет сомнений, что он все сделает по-своему. Ни первый раз ему все разрушать, он в этом деле большой мастак. Правда, затем его всегда с позором выгоняют, и она не сомневается, что то же самое произойдет и в этом случае. Да что с того польза, если после него останутся одни руины. Что ей делать с ними? Сидеть на них и сосать лапу.
От охватившего ее негодования Дивеева даже стукнула кулаком по столу. В этот момент раздались звуки открывающейся двери. Дивеева бросилась в прихожую.
Катя за собой чемодан, вошел Тимощук.
– Ты почему так поздно? – вместо приветствия закричала она на него.
– Я прямо с самолета, – пролепетал ошеломленный таким приемом Тимощук.
– У нас такие дела творятся, а ты шастаешь неизвестно где.
– Ты прекрасно знаешь, что я был у родителей. Моя мама…
– Не до нее сейчас, нужно что-то срочно делать.
– Я ничегошеньки не понимаю, объясни мне, – вдруг закричал вышедший из себя режиссер.
– Идем, я тебе все сейчас расскажу. – Дивеева схватила мужа и потащила в комнату.
Надо отдать ему должное, даже если Егор большим умом и не обладает, но когда затронуты его интересы, схватывают все на лету, подумала Дивеева, завершив рассказ о последних событиях в театре.
Едва жена замолчала, Тимощук вскочил со стула и пробежался по комнате.
– Вот не вовремя, – заскрипел он зубами. – Маме должны делать дорогую операцию, нужны деньги, а теперь их не будет.
– Да, забудь ты про свою маму. – Одно упоминание об этой деревенской бабе мгновенно выводило Дивееву из себя. – Нам о себе надо думать.
Тимощук прекратил свой бег по комнате и остановился возле жены.
– Что же нам делать?
– Не знаю, – огрызнулась Дивеева. – Но делать что-то надо.
– Получается, что я теперь просто режиссер, – вдруг поник Тимощук.
– Режиссер, – засмеялась Дивеева. – Боюсь, что ты можешь оказаться вообще ни у дел.
– Как это?
– А очень просто, он выставит тебя из театра под каким-нибудь благовидным предлогом, а Любашин даже не пикнет.
– Лера, ты должна что-то придумать. У тебя всегда это получается.
– Получалось, а теперь не знаю. – Она задумалась. – У нас один путь, надо настраивать всех, кого только можно, против него. Если он столкнется с сопротивлением всей труппы, то дрогнет. И я, надеюсь, уйдет. Понятно, что надо делать?
– Да, – кивнул Тимощук головой. – Другого выхода нет.
Хорошо, что они с Егором в этом деле заодно, подумала Дивеева. Это удваивает их усилия, одна она бы не справилась. Правда, этого мужу говорить не станет. Пусть ощущает полную зависимость от нее.
Сцена двенадцатая
Юхнов проснулся рано, когда Гиндин еще сладко почивал. Но в отличие от своего друга он больше спать не мог, им овладело нетерпение, хотелось как можно скорей оказаться в театре. В голове роилось столько мыслей и планов, что они не давали даже минутного покоя.
Юхнов знал себя, с самого детства в его голове возникали разные идеи, которые ему самому часто казались невероятными. Но с годами они не исчезали, а трансформировались в различные проекты, которые он пытался воплотить. Некоторые действительно реализовались, но то был мизер от того количества замыслов, которые рождало его сознание. Это невостребованность сильно мучила, не позволяла расслабиться, настоятельно требовала выхода. Но его-то как раз он получал редко. И с каждым годом таких возможностей становилось все меньше. А потому любую из них он воспринимал как большой подарок. Вот и сейчас совершенно неожиданно судьба одарила им.
Юхнов посмотрел на часы и понял, что еще рано отправляться на новое место работы; там просто еще никого нет. Даже не сумеет попасть в театр, ведь ключей он не имеет. Придется подождать.
Он решил приготовить завтрак и для себя и для друга. Готовить он немного научился, как ни странно, когда был женат, так как кормить в основном приходилось себя самому – Ирина это занятие не жаловала. А уж когда развелся, то и подавно надеяться было больше не на кого.
На этот раз он решил приготовить самую простую еду – омлет. После чего пошел будить Гиндина.
– Для политика ты чересчур долго спишь, – сказал Юхнов, когда они заняли место за столом. – Тебе не кажется, что ты слишком расточительно расходуешь время?
– Не беспокойся, Валера, скоро будет не до сна. Ты же видишь, что ситуация с каждым днем накаляется.
– Честно говоря, что-то особенно не замечаю.
– Потому что ты занят исключительно собой.
– Мы вчера уже говорили об этом.
– И все равно я не понимаю, как ты можешь спокойно заниматься театром, когда в стране творится такое. В институте ты был другим, интересовался политикой.
– Я и сейчас интересуюсь, только у меня свои способы ею заниматься. Они тоже очень необходимы.
– Возможно, но не в эти времена. Даже гениальным спектаклем этот режим не прошибить. А без этого все бессмысленно.
– Посмотрим. Очень трудно определить, где больше смысла. Что кажется очевидным, на самом деле часто им не является.
– Не знал, что ты такой демагог. Посмотри, тысячи людей выходят на улицы, требуют прав и свобод, а их в ответ бьют дубинками, сажают в автозаки. И ты говоришь, что трудно определить, где больше смысла. Валера, очнись, перестань обманывать самого себя. То, чем ты собираешься заняться, не имеет никакого значения и влияния на события. Ты это делаешь исключительно ради собственного удовольствия.
Отвечать Гиндина ему не хотелось. Вместо этого Юхнов в очередной раз взглянул на часы.
– Все, Миша, мне пора идти. Спасибо за гостеприимство.
– У меня есть предчувствие, что ты не скоро снова появишься у меня дома, – произнес Гиндин.
Юхнов взглянул на друга.
– Этого никто не знает.
– Мы оба это предчувствуем, – не согласился Гиндин.
Несколько секунд Юхнов молчал.
– Пусть так. Я пошел. Пожелай мне удачи.
– Лучше пожелай нам всем удачи, это куда важней.
Юхнов посмотрел на Гиндина, неопределенно кивнул головой и направился к выходу из квартиры.
Сцена тринадцатая
В театре еще никого не было, если не считать полусонного вахтера, который отворил ему дверь и зло посмотрел на него. Он был явно раздосадован тем, то прервали его безмятежный отдых.
Но Юхнову было не до него. Он прошел внутрь театра, прогулялся по небольшому фойе. Долго разглядывал галерею фотопортретов актеров, затем направился в зрительный зал, сел на первое попавшееся кресло и стал смотреть на сцену. Сейчас она была абсолютно пуста, но его воображение заполнило ее актерами. Он представлял, как они играют поставленные им пьесы.
С детства у Юхнова обнаружилось одно свойство его натуры – очень живое воображение. Он не просто что-то представлял, а почти зримо это видел. И когда стал режиссером, это качество сильно помогало ему в работе. Вот и сейчас он так глубоко погрузился в возникшие в сознание картины, что не сразу услышал, как кто-то называет его имя.
Он обернулся на голос и увидел директора театра. Любашин стоял всего в нескольких шагах от него.
– Валерий Станиславович, вы что-то рановато, – улыбаясь, проговорил Любашин.
– Я смотрю, вы тоже, Николай Ильич, – ответил Юхнов.
– Не спится, – вздохнул директор театра.
– Почему?
– Как-то на душе не спокойно. – Любашин сел в соседнее с Юхновым кресло. – Как думаете, получится спасти театр? Только честно.
– Честно? Если честно, то не знаю. Вот чем не обладаю, так даром предвидения.
– Вот и я тоже. Хотя жалко, очень бы пригодился. – Любашин сделал паузу. – Валерий Станиславович, мы с вами по-настоящему так и не побеседовали о вашей концепции театра.
Юхнов удивленно посмотрел на Любашина.
– Полагал, что вы ее представляете, потому и пригласили меня.
– Разумеется, представляю в общих чертах, – не очень уверенно ответил Любашин. – Но хотелось бы поподробней.
– Да, концепция, собственно, простая, – пожал плечами Юхнов, – зритель должен выходить из театра потрясенным.
– Так уж и потрясенным. Реально ли это? – усомнился Любашин.
– Очень реально, – уверенно проговорил главный режиссер. – Я неоднократно этого добивался.
– Да, да, я знаю. И все-таки, как вы намерены этого добиваться именно в нашем театре?
– Понятие не имею.
– Что?!
Юхнов усмехнулся.
– Это целиком зависит от материала. Каждый раз происходит по- разному. Пока не увижу пьесу, не могу это сформулировать. Да и когда ее прочтешь, бывает, что тоже как это сделать сразу не очень понятно.
– И как же вы выходите из ситуации?
– В процессе работы. Когда погружаешься в материал, возникают тучи мыслей, образов, сценических решений. Но главное даже не это. – Юхнов замолчал.
– Что же главное, Валерий Станиславович?
– Чтобы было бы во что погружаться. Если это есть, считайте спектакль готов. Остается только его сотворить. Но это самое легкое, что может быть.
– Вы в этом уверенны? – недоверчиво покосился на Юхнова Любашин.
– Как и в то, что мы сидим сейчас с вами в зрительном зале, Николай Ильич.
– Вот в этом сомнений у меня нет, – пробормотал Любашин.
– Есть сомнения во мне?
– Скрывать не стану, есть.
– Ценю вашу искренность. Через некоторое время ваши сомнения рассеются.
– Хотелось бы очень верить.
– Зачем же верить, сами все будете наблюдать, что называется воочию.
Любашин не очень уверенно кивнул головой.
– Я бы хотел попросить вас об одном важном для меня одолжении. – Директор театра выжидающе посмотрел на своего собеседника.