Пред ее ликом застыла Фиалка, ничуть не уступая патронессе ни статью, ни гневом. Только в ее случае он не расцветал невнятным румянцем, а сгущался вызывающей красотой. И бил наотмашь.
Наставница призывала аудиторию:
– Подойдите ближе.
Подолы зашуршали по земле, стекаясь в середину. Как повторение ночного ритуала. Правда не было в этот раз в нем той плавности и напевности. Лишь скрип песка, взметенного черными платьями, как сор, вытолканный на всеобщее обозрение.
– За невинными вольностями, мы забываем зачем мы.
Голос разносился под сводами – красивый, сильный. Каждая могла его взять и унести навсегда с собой как что-то рукотворное. А если бы и не захотела, так он прилип бы и не спросясь, как оседает на одежде запах.
– Или я привередничаю без всякого на то права? Скажи нам, дитя.
Подошедшие невесты все сплошь оказывались в полукруге за спиной наставницы. То ли не оказалось ни одной подошедшей со стороны Фиалки, то ли их нарочно притягивало поближе к наставнице. Даже Незабудка, хоть и стояла чуть в стороне, но оказалась ближе к ней.
Фиалка, поднявшая, было, ставшие тьмой глаза, облизала губы. В стороне от ее недоброго взгляда Замухрышка позабыла об их дрязгах и отдалась жалости. Фиалка снова обвела губы кончиком языка, а Замухрышке представилась горделивое лесное создание, припадающее на колено после встречи с пулей охотника.
– Нечего сказать? Тогда пусть рассудят другие невесты – твои подруги.
Как вечерний свет в окнах келий стали то тут, то там загораться лица за ее спиной. Каждая поблескивала глазами за какую-то свою обиду. Дай им волю – разорвут на черные тряпочки.
Фиалка уже не облизывала губы, но нервно кусала. Ее грудь часто вздымалась, перекачивая разреженный горный воздух.
Наставница обернулась к воспитаннице спиной и обвела взглядом остальных девушек. Ее руки покоились сложенные на юбках без единого движения. Замухрышка увидела на безымянном пальце правой руки перстень с ярко-красным камнем.
Паства ждала команды, но наставница натянула поводья:
– А вы. Посмотрите на себя.
Голос – полнейшее разочарование. Он кусал и дергал, как разлитое в воздухе электричество. Спины подгибались одна за одной, становились тряпичными, расплывались. Раздался всеобщий выдох разочарования… в себе.
Даже стоя в отдалении, Замухрышка чувствовала их трепет. Хотела присоединиться, стать с ними единым целым. На радужке не моргающих глаз запечатлелся камень с наставницыного перстенька. Да чудился туман, клубящийся в его глубине.
Его пелена спала, разрываемая голосом правоты.
– Разодетые, напомаженные, увешанные цацками.
Пристыженные девицы потирали руки, укрывая их от взора, переступали ножками, прятали в складках одежды свои немудрящие сокровища. Но прекратив движение, каждая останавливалась в новой позе: понурая, виноватая, раскаивающаяся.
Наставница сделала новый оборот и вернулась к почерневшей от злобы Фиалке.
– Ты-то, – отчитывала наставница с особым ударением. – Ты здесь самая старшая. С тебя и спрос больше, чем с других.
Где другие и головы боялись поднять, Фиалка выкрикнула ломким голосом:
– Много ли толку от лицемерия? Не старше, а старее, – вам ли не знать.
Наставница внимательно выслушала брошенные обиды и спокойно, бесцветно даже сказала:
– Ты забываешься.
И протянула руку.
Изрезанная злостью Фиалка стала расстегивать замок на кулоне – подарке Кобуры. Замок не поддавался или она оттягивала его срок. Наконец не выдержал и он. Она подошла к наставнице, почти вплотную, так что протянутая рука ткнулась ей в грудь.
Выставила кулак, как будто вознамерилась ударить. Но вместо этого разжала его и кулон выпал на раскрытую ладонь наставницы. Та потянула вещицу к себе, но Фиалка не отпустила. Она приблизила лицо к лицу наставницы и прошептала в него, почти прошипела:
– Знайте: всё, что заберете, я получу обратно с лихвой!
Даже не поменявшись в лице, наставница размахнулась и ударила ее тыльной стороной ладони.
Пощечина вышла звучной.
Вернув руки в исходное положение, наставница обошла согнувшуюся пополам воспитанницу и направилась к выходу.
Замухрышка предпочла не встречаться с ней глазами и отвела взгляд в сторону. Где угодила прямиком в пылающие очи Фиалки.
Та улыбалась, а из прикусанной нижней губы тонкой струйкой сочилась кровь.
Глава 8
#1
Они столкнулись в один из следующих дней.
Замухрышка доживала одну из темных полос. Какой-то неимоверной волей их тасовали как колоду карт. Чуть только удавалось набраться сил, как светлая полоса сменялась. И вот уже Замухрышка еле переставляла ноги. С единственной надеждой, что прикормленные кухонные согласятся дать ей передышку.
На выходящую из кухни Фиалку она даже не обратила внимания. Попыталась протиснуться, но невеста преградила ей путь рукой. И настойчиво вернула пред собой.
– Погоди.
Даже лишнее фокусирование взгляда казалось Замухрышке зряшным трудом. Только усилием воли она заставила себя взглянуть на девицу.
На лице у той затаилась новая тень. На этот раз безобидная, отвлекающая от пронзительного взгляда черных глаз.
Там, куда угодила наставница, осталось сине-желтое пятно, выдававшее изящество рук последней. Обильно замазанное, оно еще больше выделялось на лице. И Фиалка как будто и настаивала на этом, упреждая неловкие взгляды.
Но увидев, что жертва едва стоит на ногах, она передумала.
– Нет, иди уже.
Замухрышка увернулась от чересчур задержавшегося взгляда – еще удумает пристыдиться – и просочилась в кухню.
В помещении царила жара. В обычное время, входя сюда, она ощущала тесноту, невозможность укрыться, остаться наедине с собой. Поиски заветного одиночества толкали наружу и хоть немного искупали внешний холод и лишения. Оно же загоняло вечерами назад, в тепло. Сплетни и брань, витавшие в натопленном помещении, казались шипением раскаленного металла, опущенного в ледяную воду.
Сегодня же из помещения словно вышел дух. Как будто нерасторопные мастеровые не затворили за собой дверь и необходимое для работы, для жизни тепло всё вышло и жизнь встала.
Она шла по невыносимо широкому пространству от приступка до печей.
Кухарки месили и рубили что-то на досках и в кадках. Но без всякого связующего разговора. Уж не прошлась ли меж ними ураганом Фиалка
Замухрышка уселась на скамью. С излишней тяжестью, осознавая ее и стыдясь. Попросила воды. Главная кухарка подала ковш, даже не взглянув.
– Я до этого не просила, – Замухрышка придавала голосу бесстрастности, так что он заметно подламывался и заставлял еще больше подливать жалобности, – сегодня особенно тяжко. Только к обеду время, а я уже еле стою.
Молчание женщин и вторящая ему тишина кухонной утвари улеглась сверху, выдавливая воздух новыми словами.
– Я бы и сейчас не попросила, – начав фразу максимально жалостливо, она спохватилась на середине и добрала в голос стали, которая задребезжала сорвавшимся вдогонку: – Если бы не менялась совсем недавно.
Кажется, тут она махнула лишнего.
Оттолкнувшись от стола, главная развернулась.
Толстые щеки заметно подрагивали – то ли от гнева, то ли дожевывая предыдущую такую же выскочку. Она двинулась в сторону Замухрышки, застив пространство кухни своим белым передником – особой гордостью, отличительным знаком – я вообще-то здесь кухней ведаю и ни единого пятнышка.
Его белизна выдавила из Замухрышки последние остатки правоты. И она согнулась, сама не зная, в чем передник решил ее обвинить.
– Нда? – спросил он, одновременно поднимая над круглой щекой хозяйки строгую бровь.
Замухрышка и пискнуть ничего не успела.
– Барышня Фиалка нам многое тут порассказала
Слова вылетали из щелочки рта, но Замухрышка как завороженная смотрела лишь на щеки – именно их дрожание извлекало из недр все звуки. И именно их движение схватило и удерживало Замухрышку могучим гипнозом. Страх и отвращение не давали ей растянуться кулем на скамье. Забыться сном – и будь что будет.