Наит Мерилион
Хороший список
Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)
В оформлении использована фотография:
© nsilcock / iStock / Getty Images Plus / GettyImages.ru
* * *
Глава 1. Человек – венец творения, а кто это сказал?[1]
Из-за моего отца вся наша семья попала в плохой список. Когда это случилось, мне было всего шесть – тогда я еще не умел винить окружающих в своём положении.
Но сейчас, отмывая руки от крови в грязном канале безлюдного переулка, я винил только его. Винил во всем, что произошло: начиная от въевшегося в кости чувства голода и унижения и проклятой цинги, заканчивая смертью мамы и сегодняшней ночью, ставшей венцом моего превращения из человека в чудовище.
В моменты паники людям свойственно прятать свою личность от собственного карающего ока и выплёскивать всю скопившуюся ненависть на окружающий мир.
От хода ночной барки, перевозящей упившихся до одури рыбаков, поверхность воды сморщилась. Я затаился.
Ночные бродяги вывалились на набережную и несколько долгих минут не могли разойтись, срываясь то на крик, то на хохот в бесконечных прощаниях.
Когда все стихло, руки непроизвольно нырнули в вонючую воду в попытках смыть с себя скользкое тепло. Машинально вытирая ладони о штаны, я быстрым шагом направился в переулок.
Будь проклят этот город! Я чувствовал, как он осуждает меня.
Эти белые простыни, свисающие с жестких бечёвок, словно призраки… Они метались прямо над головой… не от ветра, но от невозможности дотянуться до меня и задушить.
Бечёвки… я поежился, представив, что среди них могут затеряться шпионки.
Молчаливые потрескавшиеся стены стойко терпели прикосновения моих рук, когда я останавливался, чтобы перевести дыхание.
Возле гавани Сейновиче я спрятался в ожидании, пока последняя, курсирующая между берегами барка потащит любителей дешевой браги в сторону Левого берега. Лодчонки, привязанные мокрыми веревками к столбам, так и запрыгали по воде в надежде привлечь внимание пассажиров ко мне.
Они наперебой плюхались по волнам, казалось, вот-вот сорвутся с привязи, как одуревшие псы, и ринутся по каналу со скрипучим криком: «Вот он! Здесь! Здесь убийца!»
Но барка прошла мимо, и те сокрушенно поникли.
Я украдкой бросил взгляд на веревки, удержавшие обезумевшие лодочки. Есть ли среди них она?
«Убийца…» – шептало из мутной воды канала, отражалось в онемевших витринах торговых лавок, свистело в водосточных трубах.
Этот проклятый город ненавидел меня, он был словно пропитан презрением.
По крайней мере, если бы я был городом, я бы чувствовал именно это.
На улице Гривель неприметный дом с предусмотрительно разинутой пастью, как и полагалось, ожидал моего появления. Я прошмыгнул в окно каменного сообщника.
Дрожащими руками стянул рубашку, штаны и облачился в обещанный наряд жителя Медины: накрахмаленную сорочку с чрезмерно высоким воротом, доходящим до середины щек, шерстяные черные кюлоты, нередко становившиеся поводом для насмешек среди мужской половины Левого берега. Отличительная особенность мединцев: фрак. Мой, пошитый из тонкого сукна бутылочно-зеленого цвета, мгновенно стеснил меня в движениях. Бесполезная вещь гардероба, которой так гордились щеглы Медины. Я несколько раз поднял руки, чтобы привыкнуть к новым ощущениям. Фрак – настоящая тюрьма для того, кто привык работать руками. Фарфоровые пуговицы вызвали у меня лишь усмешку. В отражении зеркала я видел обычного преступника с Левого берега, натянувшего на себя маску мединца, и если остальные будут видеть меня так же, то дело дрянь.
Через несколько томительных часов одиночества в доме я вырвался из его безмолвной пустоты и, стараясь сохранять спокойствие, прошёл ровно шесть кварталов.
В пять утра, точно неверная жена, скрывающая лицо под темной вуалью и пробирающаяся тайком из дома любовника, крытая лодочка остановилась возле меня, и я заскочил внутрь.
– Тебя никто не видел? – проскрипел лодочник.
– Абсолютно. Даже если бы все случилось прямо на улице. Во время Карнавала люди склонны ничего не замечать.
– Неубедительно. Однако добро пожаловать, Огневик. Этот город теперь твой. Поздравляю.
– Плохая примета поздравлять заранее.
Лодочка юлила по каналам, ходила вокруг да около, будто в такую рань лучшим решением может быть водная прогулка по городу.
Наконец, мы пришвартовались возле гостеприимной террасы. Мое внимание сразу привлекли статуи голубых львов на стеклянных пьедесталах. Очевидно, эти статуи заставили Айнего раскошелиться на пару-тройку мешочков магии.
Львы делали вид, что спят. Хвосты настороженно покачивались, массивные лобастые головы возлежали на передних лапах, уши еле заметно подрагивали.
Айнего Джиа заявился сразу после того, как лодочка растворилась в утреннем тумане, и с его появлением львы вальяжно потянулись, разинув клыкастые пасти в приветственном зевке.
– Доброе утро, мой друг, – Айнего уселся на соломенное кресло, жестом приглашая последовать его примеру. – Моя Марти уже все мне доложила, – он погладил выползшую на ручку кресла веревку.
Я молча смотрел на шпионку Айнего, по-змеиному обвивающую его руку. Где она пряталась? Прикинулась одной из бельевых верёвок или же лживо повисла на лодчонке возле гавани? А может, просто ползла за мной по канавам? Омерзительно. Теперь у меня будет такая же, так положено.
– Не выпьешь кофе со мной?
– Безусловно, выпью, – из вежливости я даже выдавил из себя улыбку.
Кофе мы пили молча, Айнего наслаждался моими мучениями, которые от опытного убийцы, конечно, не ускользнули.
– Поверь мне, Каррилиан, обещанная награда стоит некоторых ночных усилий. Первый раз всем несколько не по себе. Но это выбор каждого человека: в каком списке ему быть. Ты отныне на пороге хорошего. Получишь все привилегии списка и совсем скоро забудешь об этой ночи.
Айнего нарочито громко причмокнул губами, сделав последний глоток кофе, и протянул записку с адресом моего временного пристанища.
– В этом доме проживает твоя новоиспеченная «тетушка». Она вручит тебе новые документы, деньги на неделю проживания и веревку.
– Что мне теперь делать, чтобы попасть в хороший список?
– Ты уже все сделал. Осталось переждать неделю.
В девять утра я вышел от Айнего Джиа, как раз в тот момент, когда крикуны-вестники выходят на воду, чтобы разнести последние новости и сплетни. И сегодня они истошно вопили об одном:
«Убийство на Правом берегу!»
«Убили сенатора Энберри! Убили сенатора Энберри!»
«Среди нас убийца в карнавальной маске!»
Любопытно, как реагируют люди на весть о смерти чиновника.
То ли я жил среди таких, то ли это норма, но я видел лишь жадность до череды новых сплетен, интерес.
И ни тени сожаления или печали.
Чем они лучше меня? Тогда почему они достойны быть в хорошем списке, а я нет?
Я снова вспомнил отца, и меня затошнило.
Или затошнило от того, что перед глазами мелькнули картинки минувшей ночи. Или же я просто давно не ел.
Крикуны с лодок кидали в толпу новостные сферы.
Я ловко поймал одну и сунул в карман. Послушаю ее позже, в доме у «тетушки», которую я никогда не видел.
Взбежав по лестнице на мост, я неудачно попал голодным взглядом в тарелку одного из гостей «ЛаМонезы» – уличной террасы для завтраков. От вида хлеба с ветчиной и сыром скрутило живот. Скорее бы добраться до нового пристанища.
Моя «тетушка» вальяжно развалилась на софе, обитой лазурной блестящей тканью, брови ее возмущённо столкнулись у переносицы, как две неуправляемые гондолы, грудь тяжело вздымалась под полупрозрачным шифоном. Всем своим видом она показывала, как недовольна была подняться раньше полудня ради очередного племянника.
– Твоя комната р’асполагается на втор’ом этаже, мой др’уг. Карр’илиан… какое неудобное имя для меня. Я буду звать тебя Ка. На столике все, что тебе может понадобиться. Инфор’мационная сфер’а там же, она будет уничтожена после пр’ослушивания, твоя вер’евка ползает где-то в комнате, постар’айся познакомиться с ней до того, как она попытается тебя пр’идушить. Что касается сегодняшнего выхода в свет, я буду ждать тебя здесь в шесть вечер’а. Явишься с опозданием хоть на минуту, и ты мне не племянник, я ненавижу ждать. Это ясно?
Я молча кивнул, заставляя себя не рассматривать выставленные напоказ прелести новой родственницы.
– Есть какие-нибудь вопр’осы?
– Я бы хотел поесть.
Брови бесстыдницы вспорхнули вверх, гримаса презрения исказила миловидное личико.
– О, конечно, Ка. Я пр’икажу накр’ыть на терр’асе.
– Как я могу к вам обращаться? Или это так же будет описано в инструкции?
– Сеньор’а Энберр’и, мой мальчик. Ну, это для всех, а для тебя я буду тётушкой Ви.
Мне показалось, что веревка уже обмоталась вокруг моей шеи, но это было лишь действие ее фамилии, озвученной мне в такой небрежной манере.
– Что с тобой? – удивленно откинулась на спинку софы вдова убиенного мной сенатора.
– Я бы поел как можно скорее.
– Тогда поспеши р’аспр’авиться с инстр’укцией, мой дор’огой.
Она даже не старалась подобрать слова-синонимы, в которых не было бы злосчастной буквы «р», выговариваемой ею с таким трудом. Будто кичилась своим недостатком, делая все для того, чтобы собеседник ни на миг о нем не забывал.
Сам не зная, что делаю, я достал из кармана сферу и подбросил в воздух – комната завибрировала от оглушительного вопля:
«Убит сенатор Энберри! Сегодня ночью на Правом берегу зарезан ножом в своём собственном доме! Убийца среди нас! Полиция города начала расследование! Будьте бдительны, пока преступник на свободе! Убийца в Карнавальной маске!»
Я не сводил с нее взгляда: изогнутые уголки губ дрогнули, кожа приняла почти жемчужный оттенок, тонкие пальцы впились в ручку софы, она начала задыхаться, создавая панику среди явившейся прислуги. Пару капель эфира, пару нежных пощёчин служанки, пару глотков воды, и вот она уже пришла в себя, резко поднялась с софы и подошла к балкону.
– Сообщить об этом деликатнее тебе не хватило ума или сер’дца? – она стояла ко мне спиной.
– Простите, прежде мне не приходилось быть плохим вестником.
– Обычно плохих вестников убивают на месте. Не будь ты моим племянником, пр’ишлось бы поступить так и с тобой. В следующий р’аз подумай, пр’ежде чем что-то сделать. Оставь меня. Инстр’укции в комнате, завтр’ак не терр’асе. До вечер’а.
Я взбежал вверх по лестнице и заперся в комнате, любезно предоставленной мне той, мужа которой я убил сегодня ночью.
Сердце колотилось бешено, но оно не разгоняло кровь по телу, а будто засасывало ее в себя, делая конечности холодными и тяжелыми. Собственное сердце желало мне смерти.
Я зажал пальцами уголки глаз, чтобы сосредоточиться, как вдруг что-то на полу шевельнулось. Веревка бросилась на меня с такой скоростью, что я не успел отпрянуть. Я знал, что нужно защитить шею и обхватил ее руками прежде, чем верёвка обмоталась вокруг. У этой паскуды был прескверный характер, если она решила начать знакомство с борьбы не на жизнь, а на смерть. Веревка стала стягивать руки, и, как ни пытался, я не мог разорвать ее смертельную хватку.
Решение созрело мгновенно (хотя я и не подготовился к встрече с ней): я резко выдернул одну руку, позволив веревке добраться до шеи с одной стороны. Если бы я не был заядлым курильщиком, я бы стал трупом преждевременно. Курение иногда спасает жизнь. Я молниеносно вытащил из кармана огневичку и поджег проклятую тварь, опалив себе кожу.
Веревка зашипела и рванула под кровать, но я уже атаковал. Ухватил ее за шершавый хвост – чиркнул огневичкой возле новоявленного фитиля. Она зашипела, выгнулась и бросилась на меня снова – безуспешно. Я поймал то, что, скорее всего, было её мордой, и теперь оба конца веревки были в моих руках. Обвязав ее вокруг стула, я стал стягивать ее до тех пор, пока она жалобно не запищала.
– А теперь слушай меня, тварюга. Я не для того прошёл через такое дерьмо, чтобы окочуриться из-за проклятой вещички, наделённой магией. Не думай, что я забудусь и расслаблюсь. И припрячь свою змеиную натуру для тех, на кого ты будешь охотиться по моему приказу.
Веревка какое-то время пыталась вырваться, но все же сдалась и обмякла. А дальше я действовал так, как научил меня Айнего:
– De nun, vi servas min, ĝis vi mortos, mia aŭ via.[2]
Веревка досталась мне в награду за труды, а заученная фраза связала нас узами магии.
Встреча прошла успешно – я стал хозяином шпионки.
– Рада ссссссслужить, – прошипела она, отползая от меня подальше.
– Не ври, ты не рада, это твоя участь.
– Как вассссс вссстретила сссеньора?
– О, прекрасно. Я преподнёс ей печальную новость о смерти мужа прямо к завтраку.
– А что она-ссссс?
– А она… – я зашторил окно, снова вспомнив ее презабавную актерскую игру, – она прекрасно знала об этом до меня.
Жадностью моя тетушка не отличалась, что было видно по щедрому завтраку, накрытому для меня на террасе.
Я накинулся на еду и первые мгновения не чувствовал и не замечал ничего, кроме долгожданного вкуса еды. Первыми подверглись уничтожению бутерброды со свежей рыбой, как испариной, покрытой капельками оливкового масла и лимонного сока. Я даже не заметил, как проглотил два стройных ряда канапе с кусочками твёрдого сыра, вялеными томатами и оливками. Дымящиеся на тарелке бриши стали моей жертвой уже после: я обильно измазал их джемами, абрикосовым, айвовым, вишнёвым, вперемешку.
Видел бы меня сейчас мой покровитель Айнего Джиа или хозяйка этого дома. Представляю, в какой гримасе отвращения исказились бы их сытые мединские лица.
Я сметал со стола все, что можно было сжевать, как животное. И лишь после пятой или шестой бриши взял себя в руки и остановился. Терраса выходила на живописный канал, обрамлённый резными пешеходными мостиками и густо засаженный деревьями и пышными кустами сирени по берегам. Вдумчиво я вдохнул аромат кофе, буйного цветения ранних сортов роз, солёного воздуха канала. Именно таким я жаждал видеть каждое своё утро и теперь ловил момент, чтобы запечатлеть в памяти именно его, а не картинки минувшей ночи.
Если есть возможность самому выбирать, каким будет твой день, то почему не выбрать подобное? Почему не выбрать возможность спать на чистом белье, вкусно есть и дышать свежим воздухом?
…Почему же ты предпочел иную жизнь…
Снова меня одолели мысли об отце, что отравило мне и вкус кофе, и ощущение свободы.
После плотного завтрака я вернулся в комнату, чтобы прослушать легенду. Сфера вещала приглушенным голосом, покачиваясь в воздухе, и, как только сообщение было озвучено, она, подобно карнавальной хлопушке, взорвалась в воздухе.
Веревка тем временем обмотала руку. Скорее всего, это было нечто вроде извинения за наше слишком страстное знакомство, но я не позволил ей этого, смахнул ее на пол и прилёг на кровать, чтобы все обдумать.
Итак, мое имя оставалось прежним – Каррилиан. Добавлялась лишь незнакомая мне фамилия. Вместо родного и мелодичного «Амильеги» к моему имени привязали незвучное и неприятное «Варковски». Каррилиан Варковски звучит слишком крикливо и коряво, мне не понравилось, но выбирать не приходилось.
Отныне я считался племянником Вильфионеды Энберри, бывшей в девичестве как раз Варковски.
– Мое имя сеньор Каррилиан Варковски, – невидимый собеседник приветливо кивнул, а веревка притихла. – Наша семья занимается шелком. Шелк… – я покрутил замысловатое словечко на языке, шелками моя Мару не избалована… пока.